Сентябрьский контент культурного раздела этого уважаемого ресурса дал урожай, вполне соответствующий сезону. Сочный, зрелый, сильно витаминизированный, а по разнообразию нерядоположенных плодов напоминает какой-нибудь архетипический осенний натюрморт из туристического путеводителя по средней полосе – грибы, турнепс, рябина и гладиолусы в единой композиции. И настроение соответствующее: все, каждый день удивленные очередным солнечным подарком, отдают себе отчет во внеурочности тепла, чувствуют календарный обман и с нетерпением ожидают его развязки в виде ненавистных заморозков. «Все кажется, и помнится, и мнится, Что осень прошлых лет не так была грустна». Сезонная эсхатологичность пронзила месседжи, ностальгическая простуда прихватила умы, разочарование загустило чернила. Стоит ли, право, господа, так сокрушаться? И хотя то, что вы пишете, - чистая правда, все-таки, все это – восхитительная эротематика. Подводит всех позиция «культурологов», слишком много страсти она предопределяет, и оттого верные наблюдения приобретают статус, скорее, фотизмов, нежели документальных отпечатков с реальности. Нет, коллеги, здесь, как в психотерапии – надо выговориться, заговорить переживание до хладнокровия, и все пройдет.
Сама реинкарнация Аделаиды Метелкиной – добрый знак. Но интерпретация этого факта ею же самой сводится к «мстительному» воскрешению в память о «тягловых лошадках культпроцесса» 90-х, безвременно павших, как та старушка, от топора «ухудшающего отбора». Вопрос, погибли ли они – буквально или трансформировавшись? (Кстати, инфернальный ряд затеян Аделаидой же. «Вы первый начали»). Блистательный пафос статьи настолько заразителен, что хочется с темпераментом перехватить «матюгальник», прижаться к нему помадой и - вторить, вторить, вторить. «Да, да, так и есть», – кричать изо всех сил и маркировать себя как того самого агента 90-х, который идеалистично «вознаграждался самой работой» и чествовался узкокруговой безупречной репутацией. Но свести всю «погибель» былых принципов исключительно к локальной парадигме, объяснять все только лишь временнЫми этическими перевертышами – значит, просто являть досаду. «Большинство …. обозревателей давно не читает не только рецензируемых книг, но и друг друга. Здоровая внутрицеховая конкуренция уступила место шкурной корпоративности», - пишет Метелкина. Опять права, но потому ли, что все сплошь усекли выгодность невежества? И потому ли, что «внутрицеховое» устройство порушили диверсанты? Всему этому, увы, есть и объективные объяснения. Так называемый кризис экспертных инстанций – реальность мирового культурного процесса. И, если в западной прессе еще как-то булькает институт репутаций и брендированные критики не позволяют пока себе похвалить дурной спектакль, то это, к сожалению, не означает того, что кризис не коснулся всех. Он коснулся – коснулся пухлой рукой бизнеса, так, поначалу «по-братски», дружески, вроде и не за горло пока, а по плечику доверительно. Наша страна, конечно же, значительно репрезентативней в этом «касании». У нас все – очевидней, беспредельней, бессовестней. Мы так отстали, что вынуждены перескакивать через тягомотные этажи этических мимикрий, мы летим в лифте к самому верху падения, не стесняясь жать сразу на кнопку с номером этого вожделенного пентхауса. И все же. «Литературная критика как цельный сегмент публичного говорения перестала существовать», - ставит диагноз критик. Так она и не может больше существовать в том виде, в котором существовала последние 200 лет. Давайте представим себе хоть немножечко тот поток, с которым культурный продукт производится. Он грандиозен, и нет такого даже искусственного механизма рецепции, который мог бы дать этому оценку, «пропустив через себя». Продукт производится машинным образом – аттестация же ручным. Экономически это несоотносимо. Бизнес заинтересован в наращивании тиражей – чего угодно, - и, как клиент, бизнес заказывает не художественный анализ в лице критики, а хроникерство, репортажный сканёж по поверхности и заголовкам. Коль скоро, заказ таков – зачем читать произведения? Если бы заказ исходил от читателя, если бы подлинным носителем запроса был он, все могло бы встать на свои места. Но как это сделать, если читатель как главный «запросчик» давно стал «Другим»: переместился в иное измерение, живет себе параллельно, или, говоря экономическим языком, не является агентом культурного рынка?
В этой же связи не могу не отозваться на другую прелестную заметку Метелкиной о «похитителях велосипедов». Сюжет настолько забавен, что хочется просто посмеяться и утешиться тем, что твоя собственная шизофрения не преодолела еще критических границ. Мой радиоприменик постоянно разговаривает со мной, причем совпадения сводятся отнюдь не только к унисону междометий и высокочастотных слов. Однажды, кормя маленького сына, мой муж в бытовом разговоре поясняет мне, что привычная молочная смесь кончилась, и он развел в рожок смесь Хипп. Одномоментно с этим бодрый диджей из радиоэфира вставляет: «Что-то давно мы не слушали «Uria Heep». Даже малыш приостановил сосание. В качестве «шутки юмора» такие курьезы самодостаточны. Они тянут свой комедийный уток через ткань драматического нашего бытования. Но с некоторых пор и такие сюжеты перестали отзываться во мне только смешком. Все совпадения в так называемом творчестве имеют свое немистическое объяснение - творчество перестало быть собственно творчеством. Культурное производство давно обрело проектный каркас. Музы, переодетые из легкомысленных тог в дорогие деловые костюмы, служат менеджерами по маркетингу. А теперь подумайте, уважаемая Аделаида, даже не будучи бизнес-вумен, большое ли разнообразие стоит за деловыми «сюжетами»: производство/торговля, товары/услуги, розница/опт, зонтичный бренд, ЗАО/ООО и еще пара-тройка конструкций, подминающих под себя весь космос Бытия. Книга, фильм, спектакль, художественная выставка, оперное либретто – все это не молекулы тонкого эфира искусства, а проекты, имеющие срочность, конечность, бюджетность, адресность и инвестиционный период. Подлаживание бизнесом под себя самого художественного сознания, переналадка мышления, нацеленность на максимальную предсказуемость ( ибо любой бизнес-план без радужной финансовой перспективы и обязательств по ней уже таковым и именоваться не может) – все это лишает творчество не только беньяминовской ауры, но, вообще, на чувственном уровне размывает разницу между художественным талантом и нехудожественной волей. Творчество стало креативом, и стоит ли удивляться одинаковости идей, возникающих в диаметрально разных головах?
В этой связи не дает мне покоя и статья Ольшанского про новую телепередачу Диброва и Гребенщикова. Опять картинка с выставки «ухудшающего отбора». И опять упрямая локализация драмы. Культурный апокалипсис России выписан с таким куражом и самозабвением, что стоит удивиться тому, откуда, собственно, у автора такой блестящий лексикон и слог. По данным его же статьи, он должен был давно свести свою рефлексию к незатратному минимуму «суки-пидорасы». Удивителен при этом и вывод статьи – все-таки просвет есть, и в лице двух «несъеденных раскруткой» фигур. При всем моем уважении к замечательным персонажам (лучшего, чем БГ в отечественной неклассической музыке не предвидится, да и Дибров заработал свой бренд честно), и даже при искреннем пиетете к Ольшанскому, мне остается холодно и снисходительно объявить: не может никто из них - отдельно ли, вместе - противостоять объективной тенденции в культуре.
Дибров с Гребенщиковым очевидно, затевая такую программу, имеют благие намерения. Но, к несчастью, они обречены. Эта обреченность имеет свою институциональную природу – «затейники» хотят "вводить в оборот" маргинальных, альтернативных и пр. творцов посредством немаргинальных, неальтернативных технологий. С одной стороны, кажется, что они правы, и должно предоставить площадку тем, кто еще не опосредован индустрией и, стало быть, свободен от бизнес-управления (экономическая предопределенность которого, как я уже говорила, заставляет "качать ресурс" без оглядки на творческие кондиции и вдохновенную непериодичность). Эта невключенность в фабричное производство отчасти и гарантирует то самое качество продукта, которое в этих субкультурах иногда возникает и попахивает хоть каким-то духом. То самое качество, на которое готовы польститься «высоколобые» авторы программы. С другой стороны, что же они предлагают? Опираясь на данность, обусловленную экономической реальностью - технологии производства культурного продукта подгоняют под себя и механизмы дистрибуции этого продукта (в итоге, никто не может друг друга найти - художник своего зрителя, а зритель свое кино/книгу/песню) - авторы программы думают, что ситуацию можно изменить теми же методами, против которых они борются? Претендуя на позиции врачевателей нынешнего расклада, они оказываются в положении тех же стандартных продюсеров, с которыми, вероятно, рядом не желают даже приседать. Проблема навигации на рынке культуры, которую, возможно, не вполне сознательно озвучивают Д.Д. и БГ - самая актуальная и острая сегодня. Дело не в том, что с 70-х годов не появился кто-то приближенный по качеству и составу продукта к «Аквариуму». Дело в том, что он просто затерян, зарыт под грудой эрзацев от культурной машинерии, возможно, и похоронен отчасти (о чем справедливо сокрушалась Метелкина). Взяв в качестве инструментов в руки те же орудия, с помощью которых бизнес от культуры выводит в оборот нормы Диму Белана, Стрелок, белок и прочий зоопарк (не Майка Науменко, заметьте), «прорабы Просвета» надеются на эффект противостояния этим инструментам. Лом против лома? Как только Дибров запустит, как он говорит, "поэта из Мурманска" в налаженную индустриальную систему (а телек - станок номер один в этом хозяйстве), индустрия захочет тиражей (ибо тиражами делается капитализация). Высокий тираж требует большой сбытовой рецепции. Большая аудитория - "разжижжение" смыслов. А отсюда – «поэт из Мурманска» очень быстро станет Димой Беланом. Это тупик, господа. Дело же в том, (и обидно, что Ольшанский не сказал об этом), что в культуре должны работать разные институты, которые бы позволяли включаться в общее поле и маргинальным вещам - с одной стороны, не теряя в качестве, с другой - доходя именно до своего потребителя. Система должна давать возможность выживать и творить и тем, чей продукт не пригоден для стадионов, но вполне рентабелен и в сотенной аудитории. Но, к несчастью, эта аудитория давно вымыта из состава телезрителей. И эти культурные институты – никак не телепередача. Даже отнюдь не она.
Заканчивая эту осеннюю тему, напомню, что по народному календарю минул день Кондрата. Кондрат – это символ земледелия и плодородия. Потрудимся и вкусим еще.
|
