«Так захотелось просто быть в пути и ехать в поезде…», - прочитал я в сборнике японской поэзии. «А что? На недельку куда-нибудь?» Перед мысленным взором предстала картина из детства: Киев, залитая солнцем набережная Шевченко, Днепр, маленькое кафе…, родители пьют кофе по-турецки, я ем мороженое и пью лимонад… «Хочу в Киев, на Крещатик, где в подземных переходах пахнет свежемолотым кофе и пирожными, хочу послушать бандуриста на Владимирской горке. Хочу ещё раз посмотреть на величественную Киево-Печерскую Лавру, соединяющую воедино православную Россию и православную Украину и за свою тысячу лет ставшую их единым, общим сердцем. Хочу пройтись по тихим, залитым тёплым светом улочкам Подола, вдохнуть свежий ветер могучего Днепра».
«…Так захотелось просто быть в пути и ехать в поезде! Поехал…». Киев, Киев, древний и вечно молодой, такой родной город! Что попал в него, понимаешь немного раньше, чем поезд наконец подвезёт тебя к вокзалу и ты окунёшься в сутолоку приезжающих и отъезжающих и доберёшься до входа в переполненное метро. Трудно остаться равнодушным и не испытать внезапный прилив восторга, когда подъезжаешь к мосту через Днепр и перед тобой медленно разворачиваются зелёные горы, а среди пышной листвы сверкают на солнце золотые купола церквей.
Припомнился прошлый приезд в Киев в середине девяностых. Тогда первым впечатлением было: город - словно побитый молью праздничный костюм, пару раз надёванный, но какой-то залежалый, вышедший из моды. Показалось, что я не в столице Украины, а в провинциальном городке. И бандурист в национальном костюме, перебирающий струны бандуры и поющий перед группкой иностранцев, напоминал солиста из сельской самодеятельности, был каким-то неестественным и фальшивым.
Может, тогда повлияли личные ощущения, усталость, а может, Киев встряхнулся, похорошел – только на этот раз он мне уже не показался «побитым молью». В нём будто снова проснулись радость жизни, спокойствие и мягкость. Вернулось что-то прежнее, что отличало киевлян и в советские времена, и даже до революции, от москвичей, питерцев, одесситов, харьковчан. Мягкость и теплота – пожалуй, главные черты Киева и киевлян. Конечно, люди там, как и везде, разные, однако в своей массе киевляне добрей и терпимей. И места в транспорте пожилым людям уступают гораздо чаще, чем, скажем, в Москве, и машины пропускают пешеходов, а не наоборот. Не стоит в особой киевской теплоте искать национальную специфику. Дело в другом. По счастью, Киев пока что остался Городом, а не превратился в бездушный и жестокий Мегаполис, что за последнее десятилетие произошло с Москвой. Не были размыты разноязыким потоком приезжих и забыты как «ненужные» свои традиции и весь привычный уклад жизни. Дай Бог, чтобы Город и дальше сберёг свою душу.
Может быть, всё это позволило Киеву сохранить вкус к красивому, не скатиться к пошлости. Ярче всего это видно по городским памятникам, в том числе новым. Особенно хороши установленные на Андреевском спуске «Голохвастов и Проня Прокоповна», прототипом которых стали актёры из бессмертного фильма «За двумя зайцами».
Как ни покойно в Киеве, но вновь позвала дорога. Прошёлся по знакомым улицам, а в голове промелькнули знакомые слова: «Так захотелось быть в пути…». Может, съездить в Умань? Посмотреть знаменитую «Софиевку», где в детстве фотографировался на площадке Бельведер, у грота Страха и Сомнений, у мостика, ведущего на площадь Собраний, у фонтана «Семиструйка»?
Четыре часа на автобусе - и я в Умани. С детства знакомая полузаросшая травой улица с таким традиционным для маленьких городов названием - Карла Либкнехта, частные домики с вишнями и абрикосами, протягивающими прохожим свои ветки, сонная дремота летнего зноя. Тихое украинское местечко, провинция…
Ход времени неумолим. Тенистые сады и припорошённая дорожной пылью гусиная трава отступают к окраинам. Город строится и растёт. Но при этом остаётся таким же зелёным, ибо главное в Умани – это «Софиевка» - огромный парк, заложенный ещё в конце XVIII века и трудами тысяч известных и безвестных мастеров превращённый в настоящий сказочный живописный уголок с павильонами и беседками, статуями и каменными гротами, прудами и фонтанами. И, конечно, деревьями. Самыми разными, самых разных пород, в том числе привезёнными из далёкой Южной Америки и Австралии, высаженными и выращенными добрыми и чуткими руками людей, создававших этот уникальный зелёный музей.
Великое чувство – чувство меры. Тут бы мне и завершить своё путешествие и вернуться домой, сохранив тёплые впечатления от площадей Киева, улочек Умани, вековых лип и тенистых аллей «Софиевки». Но тут вновь «захотелось быть в пути…». «Заскочу во Львов, - подумал я, - посмотрю на Западную Украину, какая она». Сказано – сделано. Приехал и произнёс про себя: «…А с поезда сошёл – и некуда идти». Идти действительно было некуда и самое главное - незачем. Из конца в конец прошёл весь город. Красиво, конечно, и есть на что посмотреть. Типично польский, западный город: ратуша, узкие кривые улочки. Но… Насилу поезда дождался. Кругом всё Чужое. Настоящий украинский национализм мог материализоваться только из львовско-галицийского воздуха. И люди там какие-то особенные, непохожие, резкие что ли. Особенно отличаются старики – не такие они на Украине. Да и Украина ли это? После Киева и Умани Львов показался мне хоть и красивым, но всё-таки захолустьем – с одной стороны Западного мира, с другой – Русского.
Вернулся из Галиции на Украину, в Киев – как будто домой попал. Всё вокруг своё, родное, люди совершенно другие. Даже украинские вывески, вроде «хлiб», «вихiд» не бросались в глаза.
И невольно пришли на ум слова, почти по Гоголю о Руси–тройке: Украина, куда мчишься ты? Да и мчишься ли вообще? Дай ответ. Не даёт ответа…
Позади остались днепровские кручи, купола Лавры, последними рыжими отблесками догорал закат. Поезд мчал меня на Восток.