Как и большинство людей, я люблю музыку. Я даже пою по утрам в душе. Я где-то читал, что люди, которые поют по утрам в душе, по природе своей добросердечны и незлопамятны. А ещё я обожаю дирижировать, стоя в центре комнаты и взяв в руку вместо палочки карандаш. Оркестр меня слушается. Но соседям почему-то не нравятся мои фортиссимо. А когда в одной из симфоний Брамса я лёгким движением руки повел поток «восьмых», вслед за великим Отто Клемперером слегка отступив от партитуры, соседи стали бить тяжелым предметом по батарее парового отопления. Я думал, соседям не понравилась моя трактовка симфонии, но вскоре выяснилось, что у них маленький ребенок, который спит с 14 до 17 часов пополудни, и вообще эта музыка не в их вкусе. И пришлось мне расстаться с карьерой дирижёра. Зачем навязывать окружающим свои пристрастия? Нехорошо это. Некрасиво.
В связи с этим у меня назрел вопрос. Почему, когда я прихожу в супермаркет за мюслями или какими другими продуктами, мне навязывает свой музыкальный вкус администрация торговой сети? Перед моими глазами расстилаются плантации фруктов и море разливанное йогуртов разной степени обезжиренности. Блуждая между монбланами чая и кофе, я могу выбрать зелёный Сень-Чуа или растворимый кофе "Пеле", и даже рыбу мне предлагают в брикете, нарезкой, потрошёную или с костями. Словом, мне предоставлена полная свобода действий, включая отдельный коридор с надписью «Выход без покупок». Однако всё это касается моего желудка и кошелька, но почему-то не касается моих ушей. В лучшем случае в них льётся нескончаемая «музыка для релаксации», «голоса леса» и «звуки моря», в худшем – «О, Эсмеральда, я узрел твою красу, // Теперь молитву в божий храм не понесу. // Кто оскорбить тебя посмеет, будет сам // Как оскорбление земле и небесам…».
Впрочем, я, кажется, понимаю, в чем тут дело. Менеджеры серьезных торговых сетей, разбросанных по всему миру, не станут крутить в своих супермаркетах что попало. Они основываются на авторитетных исследованиях, на результатах фокус-групп, они уверены, что человек с большим удовольствием будет делать покупки, если на заднем плане звучит нехитрая, пронизанная светлой печалью песня про Эсмеральду из четырех аккордов, а голоса леса и пение птиц незаметно отвлекут его от пугающих цифр на ценниках. Такова политика фирмы. В конце концов, красивый и богатый супермаркет сродни ресторану, и если вам не нравится ресторан, где в динамиках – Дюк Эллингтон, то идите в другой, с пианистом, который весь вечер будет исполнять ноктюрны Шопена, под них устрицы чудо как идут.
Но где, скажите мне, те фокус-группы, которые посоветовали продавщице коммерческого ларька врубить на полную мощность старый бум-бокс с русским радио? Таких ведь нет. У коммерческого ларька толпятся алкоголики, мучимые страшной головной болью, а по их барабанным перепонкам стучит металлокерамическими зубными мостами Лариса Черникова, или грохочет своими цехами естественная монополия – Фабрика звезд. Где те фокус-группы, которые выразили желание, приходя в химчистку, слушать Верку Сердючку? И почему каждая буфетчица пританцовывает под песню о настоящем полковнике? Потому что в той песне поётся: «Вот опять я у стойки буфета // Для поправки бюджета служу». И потому что буфетчице эта музыка близка. О посетителях своего буфета она не задумывается. Она презирает их, она в гробу их видала в белых тапочках, она плевать хотела, она не расслышала, она сдачу всю до копейки сдала, вы её тут не путайте, она тут не для того, чтобы десять раз повторять: «Ромштекс закончился!». Она искренне, всей душою считает свой буфет своим личным пространством. И в пределах этого пространства она вольна делать то, что ей хочется. Запрещать переставлять со столика на столик общественную солонку, например.
Из буфета можно уйти, купить на улице чебурек и съесть его по дороге, наклоняясь противоестественным образом, чтобы канцерогенные вещества на брюки не капали. Но нельзя выйти из автобуса, если вы опаздываете на работу. А водитель автобуса воспринимает этот вид общественного транспорта как своё личное пространство. Поэтому Буйнов поёт и в автобусе. Не нравится – выходи. Или отойди в дальний конец салона, стой там, чтоб еле слышно было. Автобусы у нас в стране большие.
Автобусы, конечно, большие, а вот микроавтобусы как назло маленькие. Тринадцать человек всего помещается. Все сидят. Сидят и слушают Михаила Круга: «Владимирский централ, // Ветер северный, // Этапом из Твери, // Зла немеряно»... Водитель сопереживает, мнёт пальцами в наколках сигарету. И никто ему никогда ничего не скажет. И не выйдет никто, раздраженно хлопнув дверцей. Может, тяжело на сердце у человека. Может, напарник его этой самой маршруткой старушку задавил в прошлом месяце. Маршрутки ведь часто в аварии попадают. Конструктивные недостатки, плохая эргономика, низкая пассивная безопасность. А то, что музыку в салоне врубать не следует и внимательнее на дороге быть, водителю в голову не приходит. Моя маршрутка, - думает он, - что хочу, то и ворочу.
«Всё вокруг колхозное, всё вокруг мое», - так думает сотрудник нашей сферы услуг. Сама идея privacy ему чужда и противна. Помешать окружающим своими действиями он по определению не может. Это ему все мешают, а он - никому. Объяснять ему что-либо бессмысленно. Убеждать его в чем-либо опасно. На него действуют только запреты, и чем жёстче, тем лучше действуют. Как в Баку. Там вот запретили использование магнитофонов и радиоаппаратуры в общественном транспорте. За нарушение правил водителей работы лишают. У нас тоже такой порядок надо бы завести. Потому что нет сегодня места, где не играет музыка.
И дело не во вкусах. Кому Круг, а кому и Брамс. Только надо перестать общественные места путать с личным пространством. Когда я симфонией дирижировал во всю мощь японских колонок, я всю свою многоэтажку в личное пространство превратил, границы собственной квартиры раздвинул. Как буфетчица поступил или как водитель маршрутки, никакой принципиальной разницы. И по батарее мне за это правильно настучали. Можно, в конце концов, наушники купить.
