Пока россияне и американцы озабочены предстоящими выборами (правда, по-разному: американцев интересует, кто будет следующим президентом, а россиян – где же будет работать президент уходящий), нацию, находящуюся почти на полпути между Москвой и Вашингтоном, больше всего волнует предмет почти философский – историческая память. Вот только выясняется, что отвлеченным и теоретическим он никак не является и что отношение к нему способно разделить нацию на два упершихся рогами лагеря, и, как высокопарно выражаются комментаторы, «растравить старые раны». История – это вообще тема болезненная. Даже в Европе. Тем более – в Европе.

Несколько недель назад испанский парламент принял закон (его еще должна одобрить верхняя палата, но это – формальность), который в прессе именно так и называется: «Закон об исторической памяти» (Ley para la Memoria Histórica). Будь постановление под таким заголовком рождено на российской почве, можно представить, какие бы вокруг него бушевали бури и взаимные обвинения. Но здесь испанцы от нас – скорее, к счастью, нежели к сожалению – отличны не слишком. Страсти бушуют – и вполне иберийские.

Ведь речь идет о самом трагическом событии в испанской истории ХХ века – гражданской войне 1936-39 гг., оставившей заметный след не только по ту сторону Пиренеев, но и в мировой (Хемингуэй, Оруэлл), да и российской культурной памяти. Точное название закона отличается от того, которое за ним (случайно ли?) закрепилось в народе и мировых СМИ: «Закон о признании и расширении прав, а также установлении мер в пользу граждан, перенесших преследования или ставших жертвами насилия во время гражданской войны и диктатуры» (Ley por la que se reconocen y amplían derechos y se establecen medidas a favor de quienes padecieron persecución o violencia durante la Guerra Civil y la dictadura).

Основных положений закона несколько. Во-первых, он в самых резких выражениях («диктатура» и т.п.) осуждает режим генералиссимуса Франко (поэтому все его статуи, мемориальные доски, упоминающие каудильо, и проч. должны быть ликвидированы, иначе ответственные за это организации – муниципалитеты, церкви или общественные институты – потеряют право на доступ к государственным фондам). Во-вторых, он, упоминая о том, что массовые репрессии использовались обеими воюющими сторонами, уделяет особое внимание жертвам-республиканцам. Все судебные процедуры, предшествовавшие их расстрелу (или оформленные задним числом), признаются незаконными, таким образом давая основания для полной реабилитации казненных (включая номинальную компенсацию их семьям). При этом те, кто «погиб за демократию» в последние годы франкизма, с января 1968 по октябрь 1977-го, выделены в особую группу. Также государство теперь окажет поддержку (в том числе, финансовую) тем родственникам погибших республиканцев, которые хотели бы отыскать место захоронения близких, идентифицировать их останки и захоронить своих дедов и отцов по-человечески (в отношении погибших фалангистов это было сделано еще при Франко). Есть еще несколько очень важных для испанцев положений закона, которые большинство иностранных журналистов проигнорировало за их малой понятностью для мировой аудитории. Это запрещение политических акций в Долине мертвых (поэтому недавняя тамошняя манифестация в годовщину смерти Франко, скорее всего, была последней), предоставление испанского гражданства всем еще живым интербригадовцам и внукам испанских изгнанников, а также создание Центрального архива исторической памяти.

Ничего неразумного во всем этом нет. Даже странно, что принятие такого закона вызвало столько шума (а Римский Папа почти одновременно произвел беатификацию 498 расстрелянных республиканцами священников – чистое, как уверяли в Ватикане, совпадение). Чем же недовольны противники закона – главным образом, депутаты и избиратели Народной партии, еще не так давно бывшей правящей? Ведь упомянутый закон отнюдь не случайно проведен социалистами, они шли к этому много лет. Хотя простых объяснений тут тоже искать не стоит – дед нынешнего премьера Хосе Сапатеро был расстрелян фалангистами, а у одного из наиболее рьяных депутатов-сторонников закона, наоборот, дед-священник был убит республиканцами (он как раз был в числе тех 498-ми, память которых только что почтил престол Святого Петра).

Для объяснения сопротивления закону чаще всего используется приведенное выше выражение: он-де «растравляет раны». И, кроме того, уделяет недостаточно внимания неблаговидным поступкам республиканцев, «идеализирует республику», «принижает заслуги Франко в деле спасения Испании от красной заразы» и т.д.

Самое главное, что с точки зрения исторической возразить тут нечего. По истории Испанской республики 1930-х можно учиться тому, как не надо строить демократию в одной отдельно взятой стране, республиканцы тоже расстреливали оппонентов без суда и следствия и, да, Франко уберег Испанию от сталинского коммунизма, одновременно не дав ей сделаться нацистским государством. Все это правда – и перекройке не подлежит. Но что есть историческая память? Точное изложение событий прошлого, в котором почти нет героев, а только убийцы и жертвы? Или это – преломление нашего отношения к прошлому, даже больше – наша мечта о будущем?

Если принять последнюю точку зрения, то одновременно с как можно более глубоким и вдумчивым изучением фактической истории (например, созданием архивного центра), нужно дать ей формальную оценку из настоящего времени – например, сказать, что вооруженный мятеж против законно избранного правительства есть… вооруженный мятеж против законно избранного правительства – то есть, совершенно противозаконная акция.

Да, Франко и его оппоненты были детьми своего времени, и международная обстановка была тогда та еще. Только сколько мы раз слышали о том, что обстановка в мире очень сложная, и потому нужно дескать делать то-то и то-то и обходиться без того-то и того-то (свободы, в первую очередь)? Но теперь-то она другая! И возврата к той обстановке мы не хотим. Не должны хотеть.

Поэтому в современной Испании не может быть памятников Франко и никаких мемориальных досок его имени. Судьбу и деяния каудильо еще не раз обсудят историки – и должны ее подробно, sine ira et studio, обсуждать. Но сегодня европейская демократическая страна не может больше почитать его память – и она должна, наконец, найти и по-христиански похоронить своих мертвых, им убитых. Она должна чтить память жертв и не оправдывать палачей, даже если у тех есть какие-то «исторические» оправдания. Если встать на иную позицию – значит, можно будет оправдать палачей будущих.

Закон о памяти – это закон о памятниках. Это закон против памятников палачам, даже тем, кто очень давно мертв и почти забыт. От этого такие памятники не становятся безвреднее, их патина липнет к нашим душам, туманит зрение, искажает перспективы и горизонты. Осмелимся задать риторический вопрос – только ли Испании нужен такой закон? Только ли испанцам надо сказать, что люди, поддерживавшие незрелую, неоперившуюся демократию, часто негодными средствами, но иногда лишь вовремя или не вовремя сказанным словом, потерпевшие поражение, умершие в изгнании или в расстрельных траншеях, должны быть внесены в национальный мартиролог? Что память жертв должна чтиться выше, чем память об убийцах?

Только не горячитесь и не давайте очевидных ответов. Путь к осознанию простых вещей не может быть легким – по определению. Историческая память создается потомками. Потомки должны родиться, вырасти, возмужать и произвести переоценку ценностей. Чтобы победить в гражданской войне, ее надо сначала проиграть.