Тайна наших Государственных Дум
Она в том, что тайны нет
Традиционным нашим парламентским чудом закончилась весенне-летняя сессия действующей Думы.
За один только последний свой день работы думцы утвердили два десятка законов, некоторые из которых в эту страдную пятницу успели пройти целиком весь формальный путь – от первого чтения, через внесение и обсуждение поправок и до принятия в целом. Если бы Дума не на шутку являлась законодательным органом, это было бы, конечно, немыслимо.
Ясно, что большинство депутатов даже и не читали законопроектов, не говоря о поправках к ним. На это попросту не было времени, если допустить, что было желание.
Все это не новация, конечно. Так принято работать в последние дни каждой думской сессии. План есть план. Просто с каждым разом аврал все мощнее и нагляднее.
Понятно, что наш парламент – не поле для борьбы интересов. Понятно, что он престал быть даже и выпускным клапаном. Сделан следующий шаг: он почти уже не участвует и в изготовлении законов - ни в качестве соавтора, ни даже в роли совещательной инстанции.
Законы делаются, а в случае чего и радикально переделываются, подразделениями правительства и президентской администрации.
Нижняя палата (совокупно с верхней) – это самоприкладывающиеся гербовые печати.
При всем при этом палаты иногда спорят - и друг с другом, и даже внутри себя. Но лишь тогда, когда спор реальных авторов решено вынести на общее обозрение. Или просто объявить некий вопрос спорным.
Роль избранников народных в этих контроверзах примерно такая же, как роль диктора информационной телепрограммы, читающего с суфлера некие сообщения. Он их сообщает более или менее профессиональным голосом, но за них не отвечает.
Не отвечают за свои слова и за свои голосования и избранники народные – от спикеров палат и до последнего зампреда самого захудалого думского комитета.
Они и сами уверены, что не отвечают. Но гораздо любопытнее, что точно так же на них смотрит и народ. Да еще и с пониманием смотрит. Депутатов не принято упрекать, что, мол, сегодня они решили так, а назавтра – этак. Люди подневольные, у них, как у всех, тоже начальство есть.
Вы скажете: это банальности. Да. Но такие банальности, за которыми стоят совсем не банальные вещи. Наш парламент – не игрок в политике, не место, где решают, и даже не место, где спорят. Он вообще не место, и поэтому места в народной жизни у него нет. В нем нет скрытого смысла, нет тайны, которая есть во множестве парламентов на Западе, на Востоке и на Юге.
Британский парламент – структура, где что-то важное может случиться в любой момент. Во французском парламенте важные вещи происходят раз в несколько лет – когда на выборах решается, какая из партийных клик поделит министерские кресла (за пределами президентской квоты). Даже в меджлисе Исламской республики Иран депутаты спорят о чем-то для себя сокровенном, о судьбах страны и мира, насколько они осмысляют и то, и другое.
Самое же сокровенное в нынешней нашей Думе в том и заключается, что здесь нет совершенно ничего сокровенного. Только ли это результат нескольких нехитрых политических реформ, проведенных в двухтысячные годы? Не только.
С давних пор наши парламенты – удивительное явление природы. Это парламенты неудачи. Это структуры, которые всегда проигрывали все свои политические войны, даже если в отдельных боях и добивались успеха.
Совсем недавно почти незамеченным прошел юбилей – сто лет со дня столыпинского разгона 2-й старой Госдумы («Третьеиюньский государственный переворот»). Событие, которое некогда считалось (и действительно являлось) судьбоносным.
Царских Госдум тоже ведь было четыре – столько же, сколько набралось на сегодня.
Первые две (так называемая «Дума народного гнева» и следующая, без общепринятого названия) были антивластными.
Вторые две (так называемая «лакейская» и следующая, без общепринятого названия) были скорее провластными и тем самым отчасти (но далеко не полностью) похожими на нынешние.
Политическим паролем Первой Думы (весна – лето 1906) были слова Владимира Набокова-старшего: «Власть исполнительная да склонится перед властью законодательной!» То есть, властная вертикаль должна подчиниться парламенту. По-своему логично, если учесть, что именно так была уже устроена политическая система во многих западных странах.
По той же логике депутаты этой Думы повели себя и тогда, когда в ответ парламент распустили и назначили новые выборы. Активное ядро экс-думцев собралось в Выборге и издало воззвание «Народу от народных представителей», призвав не платить налоги и не давать рекрутов, пока не соберется новый парламент.
Война была объявлена, и если б народ послушался своих думцев, в России установился бы парламентский режим. Сильным он получился бы или слабым, умным или бредовым, живучим или нет, так и останется неизвестным, так как народ Выборгское воззвание просто не заметил. Подписанты отсидели по три месяца под арестом и лишились права избрания в следующую Думу.
Первая Дума провалилась вчистую, хотя в горячке тех дней вряд ли кто заранее смог бы наперед просчитать результат.
Ведь шла революция, власть была слаба, а Дума (благодаря довольно широкому избирательному закону) более или менее представляла массы российских граждан. Это и вообще был ее плюс, а в тогдашней конкретной ситуации плюс огромный.
Был и минус. Народ ни у кого не просил этого парламента. По крайней мере, бунтующие крестьяне (85% жителей Центральной России) не просили точно. Они жгли и грабили поместья и готовились их поделить. А парламент был организован начальством по настоянию интеллигентов. Однако попробовал вписаться в реальную жизнь.
Думские интеллигенты совокупно с крестьянскими представителями объявили, что отберут помещичью землю (за выкуп) и поделят между крестьянами. На этот пункт с особой силой и напирало Выборгское воззвание. Но народ на это обещание не польстился. Почему? Об этом всегда будут спорить. Но факт налицо: первую свою войну российский парламент проиграл, хотя в тот раз, кажется, имел явный шанс на победу.
Из этого поражения со всей очевидностью вытекало поражение Думы №2 (февраль – июнь 1907), очень похожей на предшественницу, но, конечно, не такой уверенной в себе. После ее роспуска, прошедшего уже без воззваний, избирательный закон как раз и переделали, и следующие две Думы уже и формально почти не представляли широкие массы. Корни для воззваний к народу были выкорчеваны впрок. На место парламентов революции пришли парламенты контрреволюции.
При всем при этом в Думах нового образца кипела своеобразная жизнь, и при всей лояльности к властям, они, как и любые прочие учреждения, стремились расширить свои полномочия.
Рассказывать об их спорах внутри себя и с правительством - по-своему интереснейших - нет сейчас нужды, поскольку споры эти не возымели решительно никаких исторических последствий. Какие-то законы думцы утверждали, какие-то – нет, а правила центральная власть – если получалось, то по закону, если нет, то указным способом или просто по обычаям.
Эти две «антинародные» Думы точно так же себя не нашли, как и две их «пронародные» предшественницы.
Хотя и они искали. С августа 1915-го Четвертая Дума перестала быть провластной. Там сложилось прогрессивно мыслящее большинство (оно так и называлось: Прогрессивный блок), которое опять начало добиваться, чтобы царь назначил правительство, ответственное перед думцами.
Сама по себе эта Дума представляла лишь тогдашнюю элиту (помещиков, бюрократов, интеллигентов и бизнесменов), и если бы царизм пошел этой элите навстречу, то правительство Прогрессивного блока вполне сумело бы этой элитой управлять.
Сумело бы оно также управлять и народом – очередная загадка. Но великий эксперимент не состоялся – царизм навстречу не пошел, а сам парламент, не способный забыть железные пальцы Столыпина, взять власть без спросу не решился. И поэтому проиграл еще раз и уже очень надолго.
В начале 1917-го народ восстал, Дума, хоть и суетилась накануне, к событиям была непричастна и управлять ими абсолютно неспособна. Думские вожди, к которым за полтора десятка лет так привыкли интеллигенты и чиновники и которые были малоизвестны и малоприятны массам, одномоментно и навсегда стали отставными вождями.
Они еще считали себя живыми политиками и собирались на какие-то «частные заседания», когда в октябре 1917-го агонизирующее Временное правительство официально распустило Четвертую Думу.
Впрочем, это было сделано как раз в порядке развития парламентаризма – чтобы очистить место для Учредительного Собрания.
Оно избиралось всенародно, в разгаре опять была революция, и, может быть, повторение ситуаций одиннадцатилетней давности заставило это Собрание повторить судьбу первой Думы.
Опять депутаты собрались, чтобы узаконить крестьянские земельные переделы, а опять их разогнала – даже не столько исполнительная власть, которую большевики еще только начинали осваивать, сколько беспощадная, готовая пойти против общественного мнения клика.
Народ опять не заступился за свежеизбранных своих представителей, Учредительное Собрание пополнило шеренгу проигравших парламентов-призраков, а старый российский парламентаризм вступил в последнюю свою фазу – советскую. Пришедшие формально к власти классовые Советы первоначально были плюралистичны и некоторое время сохраняли отдельно взятые парламентские черты.
На советских съездах решались реальные вопросы – например, о Брестском мире, и левые эсеры недаром приурочили свой летний 1918-го года мятеж к очередному съезду Советов. Мятеж придушили, а Советы окончательно сделали муляжом.
Все разновидности российского парламентаризма одна за другой проиграли свои кампании и, не запомнившись народу великими делами, бесславно ушли в прошлое.
Когда на рубеже 1980-1990-х в стране возродился выборный парламент, Россия оказалась уникальной державой, лишенной сколько-нибудь чтимых парламентских традиций.
За триста лет, прошедших после упразднения Земских Соборов, не родилось ни одного парламента, который сумел бы стать частью национального мифа, да и вообще запомнился чем-либо, кроме конечного своего провала. Не то что у европейских, но уже и у множества азиатских и латиноамериканских стран в активе было больше позитивного парламентского опыта.
Это должно было отозваться, и отозвалось.
Шумное и эффектное открытие первого и последнего союзного парламента стало и его лебединой песней. Он быстро ушел в тень и развалился раньше, чем государство, для которого собирался написать законы.
Но самым крупным парламентским явлением во всей российской истории (если оставить в стороне вышеупомянутые Земские Соборы) был российский парламент 1990-го года избрания.
Самые большие надежды, самый крупный шанс, самые реальные дела: в августе 1991-го казалось, что именно здесь рождается и становится законной власть нового типа. Казалось, Думы и Учредительное Собрание берут исторический реванш.
Тем фатальнее оказался провал 1993-го. Российский парламент сумел вновь повторить судьбу и царских Дум, ранних и поздних, и Учредительного Собрания, и даже ранних Советов. С особыми вариациями, конечно.
Этот парламент прошел более длинный и событийно более богатый путь. Полузабытый массами, манипулируемый несколькими кликами, он все настойчивее претендовал на полную власть в государстве и все более решительно отвергал перевыборы.
Вырождение власти законодательной усугублялось ростом политической слабости власти исполнительной.
Осенняя кровавая трагедия 1993-го – лишь логическое следствие политической трагедии весны этого же года, когда Кремль, выиграв референдум о доверии, не нашел в себе политической воли мирно распустить парламент и провести новые выборы.
1993-м годом был перечеркнут 1991-й. Национальный миф обогатился еще одной парламентской неудачей.
Родившиеся из этого кризиса Государственные Думы были политически ущербны с самого начала, несмотря на формально довольно широкие полномочия. Малочтимый народом, побежденный исполнительной властью, всецело зависящий от темперамента меняющихся хозяев Кремля, российский парламентаризм превратился в нудноватую административную игру с постоянной перспективой превращения в банальную административную игрушку.
Это чувство не покидало новые Думы уже никогда, мешая воспользоваться даже самыми удачными для них шансами: Дума не подняла власть, которая несколько дней валялась на земле после дефолта 1998-го, не рискнула заступиться за «своего» премьера Примакова, когда его уволили весной 1999-го. Ельцинский парламент продолжил древнюю традицию проигрышей и умудрился проиграть даже утомленному и непопулярному режиму позднего Ельцина.
Именно это с очевидностью доказанное бессилие убедило путинский Кремль, что парламенту легко будет придать нынешний его образ, вполне уже фиктивный. И в самом деле, все получилось легко. Привычки заступаться за парламентаризм у широких масс нет.
За наш парламентаризм - парламентаризм без веса, без тайны и, кажется, уже просто без смысла - заступается сегодня только история.
Не история затянувшейся череды разгромов, а та история, которая предписывает не над парламентами мудрить, а «населению» – стать нацией, группам интересов – преодолеть трепет перед бюрократией и открыто о себе заявить, а тем, для кого гражданская жизнь не казенный штамп – множиться в числе.
Думаю, достаточно скоро им всем понадобится нормальный парламент, и они сами решат, каким ему быть.
|