Замысел памфлета «Аллергия на красное», посвященного «поколениям, обреченным в России быть красными», родился у Дмитрия Ольшанского в процессе двухчасового стояния в почтамте за посылкой.

Нечуткость персонала, медленность продвижения к раздаточному окошку и страдания тех, кто так и не дождался своей очереди, все это переплавилось в воображении автора в метафору то ли бесчеловечного свободного рынка, то ли наоборот,  советского социалистического прошлого.

Второе явно правдоподобнее. Хотя и не сразу поймешь, что же тогда породило следующий круг авторских рассуждений - о тупости и зашоренности постсоветских людей, будто бы обреченных на политическую правизну. Кстати, далее автор уточняет, что речь все же не обо всех подряд, а только об интеллигентах – «гражданах, занятых интеллектуальным трудом».

Натерпевшись от тов. Чебрикова (почему-то именно этот шеф КГБ времен Черненко и раннего Горбачева кажется Ольшанскому особенно зловещим), а равно и от продуктовых талонов и от истмата-диамата, эти наши «граждане, занятые интеллектуальным трудом», обрели якобы пожизненную аллергию на все красное, все социалистическое. Они неустанно бьют поклоны зловещим своим кумирам: «славному пытками и казнями старичку Пиночету…, восстановившей против себя буквально всю интеллектуальную, рабочую, социально уязвимую Англию чугунной леди Тэтчер, откровенно бесноватому сенатору Маккарти… и конечно же Рейгану, надеже и опоре Рейгану…»

Но почему столь грустные мысли явились Дмитрию Ольшанскому не где-нибудь, а именно в почтовой очереди? Рискну сконструировать недостающее звено. Вероятно, в хвосте этой очереди преобладали «социально уязвимые», а вот в первой ее половине, приближенной к заветному окошку, сгруппировались те самые правонастроенные интеллигенты, да еще по неистребимой интеллигентской своей привычке учинившие персоналу скандал («Тэтчер на вас нет!», «Рейган тут бы разом всех уволил!», «Пиночет бы мигом вас построил!», «Мистер Маккарти, голубчик наш бесноватый, на кого ты нас покинул?»)

Если дело обстояло именно так, то легко понимаешь глубину и тонкость переживаний автора, который отбыл столь долгое время аккурат посредине между двумя этими лагерями, исполнил-таки свое почтовое дело, и теперь присягает на верность обездоленным: «Даже… успев забрать посылку за полминуты до того, как окошко захлопнут, я не почувствую себя правым. Мне будет стыдно перед теми, кто выстоял больше меня – и не получил ничего…»

Строго говоря, даже и в этих печальных обстоятельствах герой очерка не был обречен стать именно левым, стыдящимся перед теми, кто не получил ничего. Он мог, например, уступить свое место в очереди кому-либо из томящихся позади него «социально уязвимых». Мог бы даже каждый день приходить на почтамт специально, чтобы занимать очередь, а потом уступать ее уязвимому. Наверняка нашлись бы и последователи, в немалом числе сходящиеся туда же, дабы поучаствовать в этой оргии благородства. В конце концов, смягчение нравов коснулось бы и персонала…

Но это была бы не левизна. Это благотворительность. То есть, на свой счет, страх и риск творимые добрые дела, та самая  «добровольная филантропия», в которую Дмитрий Ольшанский ни капельки не верит, поскольку она «означает морить людишек в диккенсовских работных домах».

Не имея возможности изучить положение, сложившееся в «диккенсовских работных домах», скажу, что видел работу рядовых благотворительных организаций в Германии. Среди активистов – интеллигенты и неинтеллигенты, люди среднего, а еще чаще - скромного достатка, много немолодых женщин, видящих в этой работе свой религиозный долг. Помощь собирается немудреная, но именно для обездоленных и вполне в реальных объемах.

Впрочем вернемся к левизне. Левизна современного западного образца состоит из двух частей: во-первых, из политкорректности, доведенной до стадии полной невменяемости, во-вторых, из массированного перераспределения национальных богатств - и не из собственного кармана, а из государственного - в пользу агрессивных потребительских коалиций, именующих себя «социально уязвимыми».

Так ли это хорошо, как кажется Дмитрию Ольшанскому?

По поводу политкорректности затрудняюсь сказать, что хуже – полное ее отсутствие у нас или безумная гипертрофия там. Во всяком случае, не о ней рассуждения Ольшанского.

Они о перераспределиловке, и притом не добровольной, не через какую-то там благотворительность, а с помощью государственной машины. «Казалось бы, лица свободных профессий, граждане, занятые интеллектуальным трудом, во всем мире отдают себе отчет в том, что мистер Твистер – их самый страшный враг, из лап которого им приходится с боем вырывать экологические нормы и бесплатное образование, высокие налоги, больничные и пенсии. И это очевидно для всех, кроме образованных русских…»

Интересно, почему Ольшанский решил, что для образованных русских это не очевидно? Неужели миллионы учителей, врачей, вузовских преподавателей и представителей других массовых категорий образованных русских стоят за низкие налоги с бизнеса, за низкие пенсии или за платное образование? Дело обстоит ровно наоборот. По этой шкале большинство наших образованных земляков, пожалуй, левее большинства своих западных коллег. Ольшанский просто путает, принимая за типичных интеллигентов нескольких своих образованных и, видимо, небедных московских знакомых.

И эта путаница у него не единственная.    

«Процветание общества измеряется не «экономическим ростом», и не «объемом инвестиций»  (эти показатели могут быть образцовыми и на рабовладелельческой плантации…), а совсем другими показателями – уровнем детской смертности, грамотностью населения, качеством доступной медицины, незыблемостью социальной защиты. Низкие налоги недопустимы, потому что деньги сильнейшего обеспечивают слабейших и уязвимых…»

Действительно, сегодня есть богатые общества с высокими налогами и незыблемой социальной защитой. Но нет обществ, которые стали богатыми, обзаведясь предварительно высокими налогами и незыблемой социальной защитой. Не обязательно быть правым или либералом, чтобы признать этот факт. Будь хоть левым, только держи глаза открытыми.

Есть ли исключения? Есть. Катар, Кувейт. Очень мало жителей, очень много нефти. Саудовская Аравия уже не совсем проходит, она беднее Запада: ртов слишком много. Россия тем более в это сырьевое игольное ушко не пройдет: слишком велика.

Кстати о Тэтчер, оттолкнувшей от себя все левые умы Англии. Умы-то умы, но пока они были у власти, Англия все больше отставала от Франции. А сегодня, после тэтчеровских мероприятий, Англия Францию обошла и обходит все дальше.

И французы это ясно чувствуют. Правда, реагируют неправильно. Вместо того, чтобы поучиться у соседей уму-разуму, дерутся между собой за куски уменьшающегося национального пирога. И именно это странное обстоятельство почему-то специально умиляет Дмитрия Ольшанского: «Нынешние события во Франции (три миллиона вышедших на улицы в стране, где одни только троцкистские партии собирают на выборах 10%) вызывают единодушное осуждение культурных русских либералов. Вся французская интеллигенция, видите ли, отчего-то недовольна…»

Теперь, одержав победу – не над своим правительством, а над собственной страной – видимо, весьма довольна. Но почему надо умиляться чьему-то там недальновидному групповому эгоизму? А вот сейчас нам объяснят. Ольшанский зовет на выручку авторитеты.  «Лучше всех… сказала недавно Марья Васильевна Розанова, объясняя, почему они с Синявским, «после всего, что было», сочувствовали в октябре 1993-го «той» стороне, а в 1996-м проголосовали за коммунистов – «Вы понимаете, меня обучили мои предки быть всегда на стороне того, кому хуже»».

Честно говоря, публичное кокетство собственной неадекватностью у нас настолько обычное дело, что мобилизовывать еще и М.В.Розанову было совсем не обязательно. Что же до милого ее сердцу Г.А.Зюганова и его ближайшего круга, то мы ведь, слава тебе Господи, не в Париже живем. Прекрасно знаем, что ни по образу жизни, ни по взглядам, никакие они не «слабейшие», не «те, кому хуже» и уж тем более не левые. Обычные зажиточные буржуа консервативно-националистических воззрений.

Что же до настоящих левых западных интеллектуалов, то они (и в этом, пожалуй, их единственное сходство с Зюгановым), за редкими исключениями, никогда не шли против тех, кто действительно силен. Джордж Орвелл, сам принадлежавший к крайним британским левым, хотя и оказавшийся там белой вороной, в свое время весьма ярко описал интеллектуальные приключения своих коллег в 30-е – 40-е годы. Сначала они были антифашистами. Потом, ввиду реальной близости войны, преобразовались в пацифистов. А когда война началась, наперебой начали предлагать свои услуги в качестве коллаборантов. И не преуспели только по не зависящим от них причинам.

А сегодняшние левые французские интеллектуалы? За кого они встали горой? Разве сытенькие студенты-бездельники - это действительно «слабейшие», действительно «те, кому хуже»? Это дерзкие, агрессивные и сильные. Во всяком случае, явно более сильные, чем собственные робкие власти.

Если разгрести путаные, откровенно не выдерживающие проверки рассуждения нашего автора, то останется простая мысль: Россия должна бояться свободного рынка и не должна вступать в ВТО. «Как можно верить этим докторам всех наук, непрестанно твердящим о том, что солидарность с хозяином, радение о хозяйской прибыли – есть залог свободы и процветания. Где они вычитали эту позорную чушь? В колониальных книжках, предназначенных для того только, чтобы обмишуренная «свободной торговлей» страна доверчиво открыла рынки навстречу длиннозубым корпорациям?».

Тема, безусловно подлежащая обсуждению. Но при чем тут мнимая свободнорыночная правизна нашей интеллигенции и даже ее московской верхушки, в которой как раз вполне достаточно противников и «свободной торговли», и западных «длиннозубых корпораций»?

Впрочем, многое проясняет тщательно выписанный автором позитивный идеал - видимо, левый в его понимании.

«Охрана национальной промышленности, патернализм не дающего сверхприбылей, но работающего на внутренний рынок производства – это базовые экономические меры, игнорировать которые значит разрушать собственный дом».

Под этими словами с удовольствием подписался бы республиканский президент США Герберт Гувер, большой защитник отечественного производителя, лучший друг крупных американских корпораций и один из главных архитекторов Великой депрессии 1929 года.

Массовая база для распространения таких идей у нас вовсе не так слаба, как опасается Дмитрий Ольшанский. Наоборот, очень сильна. Вот только надо ли повторять блуждания в тех самых трех соснах, в которых так много интеллигентных людей заблудились задолго до нас?