« - Надеюсь, - ядовито заинтересовался губернатор, - среди нас нет так называемых социал-демократов?

Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, - не было никого. Чарушников объявил себя "центром". На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит».

Из «Двенадцати стульев».

На днях надо мне было за какой-то надобностью зайти на почту. Привычный к лакированной пустоте «торговых центров», банков и прочих «евро-офисов», я легкомысленно отмерил себе на это посещение полчаса, благо сделать нужно было немногое – махнуть квитанцией, отдать купюру, получить посылку и идти себе прочь. Я жестоко ошибся. Почта отняла часа два, да каких – с выстаиванием в безнадежной очереди, из которой вас то и дело норовят выпихнуть расторопные мужички-курьеры и идущие на реальность в атаку тетечки, покрытые толстым слоем штукатурки. Почтовые служительницы неопределенного возраста (можно дать 30, а можно и 62) закономерным образом злы на весь мир, посетитель по определению виновен, да и вообще – «ищите ручку где хотите и заполняйте формуляр еще раз, у вас не в том месте прописка обозначена». Растерянный и покрасневший, я лепетал что-то в свое оправдание, исчеркивая казенную бумагу беспомощными каракулями человека, отвыкшего держать в руках насилу найденную ручку. Я малодушен, мне хватило второго окрика из окошка, чтобы в душе моей недосягаемым цветком раскинулся воображаемый «евро-офис», такой нужный теперь, когда меня вот-вот выкинут вон с этой инквизиторской почты, и без всякой посылки – надо же было запутаться в графах квитанции, когда у них через три минуты инвентаризация, обед и технический перерыв. Каюсь: я топтался у кассы в этом не самом дурном, в сущности, учреждении, где на меня еще и не наорали толком, и ничего страшного пока не случилось, а я уже вовсю раздумывал - о чем? Натурально, о Советской власти.

Автор этих строк – представитель самого последнего, наверное, поколения советских детей. Меня еще принимали в пионеры в Музее Ленина, я еще успел отстоять многочасовые хвосты времен плачущего большевика, отоваривая продовольственные талоны и записывая номер у себя на ладони. Я много чего не помню, само собой, но обо всем самом скверном, что было в позднем СССР, вполне осведомлен. Картошка, фарца, комсомольцы, истмат-диамат, единственно возможная работа на переводах с таджикского, темно-серая невзрачность Москвы Гришина-Промыслова, дружинники, андроповская охота по кинотеатрам, поездка в Болгарию как недостижимая мечта, джинсы-самиздат-черный рынок. Весь этот банальный перечень в 21 веке недурно лишний раз проговорить заново – ведь вокруг нас, оказывается, существуют сотни и тысячи молодых людей, искренне верующих в то, что в Советском Союзе абсолютно все было прекрасно-волшебно. Психологически их можно понять. Дети, хлебнувшие разора девяностых, разок-другой едва увернувшиеся от несущегося на красный цвет джипа с гогочущими бизнес-бабуинами, поверят не то что в Сталина – в Гитлера. Но по сути такая апология, разумеется, совершенно непростительна, и скидку можно сделать разве что на возраст. Ведь именно безоговорочное восхваление СССР, столь равнодушное к истории, своей демонстративной заливистой глупостью помогает чуть ли не самому дурному в России. А именно – «романтики» эти, сами того не подозревая, по-прежнему удерживают на плаву одно из самых разрушительных предубеждений послесоветской интеллигенции – инстинктивное недоверие ко всему, что хотя бы отдаленно напоминает левизну. Ах значит вы за Сталина? Вот то-то же, ведь всякий красный флаг – считай, почти Гулаг.

Пережившая Советскую власть интеллигенция ненавидит левых. Любых, в какой угодно обстановке, с упорством старого диверсанта из НТС, власовского волка, для которого и Президент США – несомненный коммунист. Поэт Михаил Генделев со смесью гнева и брезгливой иронии как-то рассказывал мне о том, как сразу после приезда в Израиль (дело было глубоко в 1970-х) он оказался свидетелем огромной, многотысячной первомайской демонстрации. «Весь Иерусалим – в красных флагах», надо же ужас какой. Согласно легенде, на советского диссидента Аркадия Белинкова, спасшегося в Америку, аналогичное впечатление произвел революционный Йель 1970-го – он едва не умер, увидав под окном на кампусе студентов с теми самыми портретами, от которых он только что бежал в беспорядке. С годами общественность не перестает ужасаться – так, нынешние события во Франции (три миллиона вышедших на улицы в стране, где одни только троцкистские партии собирают на выборах 10%) вызывают единодушное осуждение культурных русских либералов. Вся французская интеллигенция, видите ли, отчего-то недовольна. Жалкие ничтожные личности, им не дано понять, что после того, как за вами так долго следил товарищ Чебриков, вы просто обязаны целовать Предпринимателю и Собственнику его липкие толстые пальцы в перстнях, а уж носить за глубоко рыночным жандармом сапоги – это и вовсе первейшее дело для всех тонко организованных личностей, каким-то чудом похоронивших Софью Власьевну.

Но вот стоило ли так ненавидеть товарища Чебрикова, чтобы по его убытии в Лету немедленно возлюбить жандарма, служившего при старой власти расторопным лейтенантом, а солидарно с ним и его закордонного коллегу – этим вопросом благонамеренная интеллигенция особенно не задается. Более того, она, как институтка, готова «обожать», ахая в платочек, наиболее злостных гонителей гуманитарной свободы и малейших социалистических поползновений в западном мире. В числе новейших кумиров русского образованного класса, например, числятся: славный пытками и казнями старичок-Пиночет, на которого, подобно нацистским главарям, не могут распространяться сроки давности и амнистии по здоровью; восстановившая против себя буквально всю интеллектуальную, рабочую, студенческую, социально уязвимую Англию чугунная леди Тэтчер; откровенно бесноватый сенатор Маккарти (совсем недавно свое сочувствие ему выражал знатный оппозиционер и столп русско-израильского интернета Антон Носик); наиболее зловещие католические кардиналы, под заботливым попечительством которых половина Европы шла в анархисты, сюрреалисты и кокаинисты; и, конечно же, Рейган, надежа и опора Рейган, чудодейственному вмешательству которого либеральный интеллигент приписывает свое избавление от ненавистного Чебрикова (Зайкова-Слюнькова тож). Не сказать, чтобы русские были в этом обожании одиноки – вся так называемая «новая Европа», преимущественно расположенная не столько в самой Европе, сколько на подошвах американских ботинок, также единодушно вздыхает по вышеперечисленным деятелям, карикатурная вредоносность коих для всего живого такова, что кажется, будто они и не настоящие политики вовсе, а персонажи сатирического сочинения Н.Носова «Незнайка на луне».          

--  У  нас  каждый  может покупать и продавать что хочет, -- объяснил господин Жулио. -- Никто ведь не принуждает его из этого пистолета стрелять. В то же время и стрелять никто не может запретить ему, так как это было бы нарушением свободы предпринимательства.

Да-да, свобода предпринимательства. Именно она сделалась главным идолом мыслящей России, которому усердно отбивают поклоны бывшие филологи с искусствоведами. Казалось бы, лица свободных профессий, граждане, занятые интеллектуальным трудом, во всем мире отдают себе отчет в том, что мистер Твистер – их самый страшный враг, из лап которого им приходится с боем вырывать экологические нормы и бесплатное образование, высокие налоги, больничные и пенсии. И это очевидно для всех, кроме образованных русских (виноват, есть еще и поляки с латышами, плюс несомненно капиталистические, не в пример всяким там Франциям и Норвегиям, Малайзия и Сингапур). Но как можно верить этим докторам всех наук, непрестанно твердящим о том, что солидарность с хозяином, радение о хозяйской прибыли – есть залог свободы и процветания. Где они вычитали эту позорную чушь? В колониальных книжках, предназначенных для того только, чтобы обмишуренная «свободной торговлей» страна доверчиво открыла рынки навстречу длиннозубым корпорациям? Конечно, если кого и винить в подобном тяжелейшем помрачении, так это не самих русских интеллигентов – родись они в другом месте, прекрасно знали бы, кто их враг и кого утюжить. Нет, виновен в том все тот же товарищ Чебриков, он же Соломенцев, Романов, Гришин, Воротников, Кириленко. Ведь эти бывшие крепостные у грузина, вскоре после выхода на волю изгнавшие Хрущева, последнего советского вельможу, еще умевшего ловить мышей, эти серые преосвященства мирного сосуществования, это они загнали Россию на бесконечный плац, где вечно маршируют только правой-правой-правой – лишь бы не вернулся тот социализм, что только и памятен всем оловянно-монетарным солдатам. Никогда, никогда не простится Политбюро ЦК КПСС этот крестьянский консерватизм, за который мы долго еще будем расплачиваться Высшими Школами Экономики и тому подобными заведениями в стиле: «Лавка колониальных товаров. Бусы, зеркальца, патроны, одеяла, австрийский неолиберализм».

И все-таки не худо было бы русской интеллигенции однажды позабыть товарища Чебрикова. Подобно Кентервильскому привидению у Оскара Уайльда, призрак его до сих пор не знает покоя и все гремит цепями, пугая всех претерпевших за диамат с самиздатом. Но расстаться с ним самое время, ибо ветхий наш замок давно уже купил «достопочтенный посол, мистер Хайрам Б. Отис из Госдепартамента США», и, стало быть, сопротивляться надлежит безрадостному будущему, а вовсе не сгинувшему прошлому. Вас до сих пор будоражит председатель КГБ?

« - Это значит, - печально промолвил дух,-  что  ты  должна  оплакать  мои прегрешения, ибо у меня самого нет слез, и помолиться за мою душу, ибо нет у меня веры».

А дальше – бывшим филологам с искусствоведами предстоит терпеливо заучить некоторые азы социальной географии, до сих пор почитаемые у нас за явную дерзость и левацкий радикализм. Мел, доска, тетрадка, первый класс, первая четверть, развитие капитализма в России. Приготовились? Пишем. Бесплатное всеобщее образование необходимо, а в пастухи и скинхэды уходить вредно. Озоновый слой полезен для здоровья. Лущить старушек монетизациями нехорошо. Процветание общества измеряется не «экономическим ростом», и не «объемом инвестиций»  (эти показатели могут быть образцовыми и на рабовладелельческой плантации, как правило именно там-то их и предъявляют), а совсем другими показателями – уровнем детской смертности, грамотностью населения, качеством доступной медицины, незыблемостью социальной защиты. Низкие налоги недопустимы, потому что деньги сильнейшего обеспечивают слабейших и уязвимых, а отдавать этот процесс на откуп «добровольной филантропии» означает морить людишек в диккенсовских работных домах. Жить в джунглях социал-дарвинизма, где побеждает самый ловкий, подлый, увертливый, значит махнуть рукой на тех, кому повезло меньше, а равно и на того, кто не желает бегать взапуски на состязаниях высокорентабельных тараканов. Пусть в жизни не всегда будет место подвигу, цитируя Веничку. Люди имеют право на то, чтобы посвятить свою жизнь вовсе не служению «инвестору», а, допустим, переводам с таджикского или уходу за стариками в государственной клинике – и труд их не должен оцениваться в рамках абсолютизации чьей-то выгоды. Охрана национальной промышленности, патернализм не дающего сверхприбылей, но работающего на внутренний рынок производства – это базовые экономические меры, игнорировать которые значит разрушать собственный дом.    

И вообще – прав всегда тот, кто слабее. Тот, чьи возможности меньше, кто более уязвим, удален от «большинства», кто по определению «не вписан в рынок». Тот, кого по скаредному хозяйскому счету всегда можно счесть излишним. Лучше всех об этом сказала недавно Марья Васильевна Розанова, обьясняя, почему они с Синявским, «после всего, что было», сочувствовали в октябре 1993-го «той» стороне, а в 1996-м проголосовали за коммунистов –

«Вы понимаете, меня обучили мои предки быть всегда на стороне того, кому хуже».

Старая русская интеллигенция, по счастью не введенная еще в помрачение подвалами Ежова, топтунами Чебрикова и реформами Грефа, хорошо знала, кому приходится хуже всех, и не стеснялась левизны. Ее преемники же, сверх всякой меры напуганные действительно адским, мучительным нашим двадцатым веком, предпочли избавиться от самой тени воспоминания о тех, кому приходится трудно, о государстве для всех, а не только для самых счастливых. И я как будто могу их понять. Кому же понравится жить, когда крик тетки в штукатурке так и не покидает ушей, а неподвижная, мертво молчащая очередь лишь выраженьем испуганных лиц повторяет: уйдите, не ждите, терпите, закрыто, обед.

Но даже тогда, успев забрать посылку за полминуты до того, как окошко захлопнут, я не почувствую себя правым. Мне будет стыдно перед теми, кто выстоял больше меня – и не получил ничего.