«Приедешь в Россию: грязь, сор, вонь, неудобства. Проживешь недели две, махнешь рукой - "ничего!" - привыкнешь и не чувствуешь».

Суворин.

Осенью прошлого года мне случилось быть в Праге. Старинный мой приятель, у которого я остановился, жил на изрядном расстоянии от центра, и потому каждый день я отправлялся от него и к нему электричкой. Электричкой? – каким странным делается это слово, если отнести его к тому почти бесшумному, уютно подмигивающему мне «европоезду», которого я дожидался, бесцельно скитаясь по сырой платформе. Двери его мягко отворялись, я усаживался в мягкое кресло (соседние же непременно пустовали), электронные буковки наверху сообщали мне о тонкостях маршрута, и только плавно трогающийся двухэтажный состав деликатно напоминал о том, что я нахожусь не в беседке уединенного размышления, а в вагоне. Иными словами, транспорт оказался столь гостеприимным, что пассажиру легко было попасть в положение хармсовского героя, который «так заважничал, что его вытолкали со службы». И даже вытанцовывавшие мимо городские пейзажи «Праги-5» из окна такого поезда казались мне чем-то несомненно выдающимся, даром что оная «Прага-5», как легко понять, несколько отличается от тамошнего «Старого места»…

Вернувшись в Москву, я некоторое время благоразумно не покидал пределов Садового кольца. Эпатажными покажутся эти слова для настырных любителей поучить окружающих «узнать настоящую жизнь» - однако подозреваю, что сами любители эти только на словах бороздят просторы Набережных Челнов, в действительности же их можно в любое время найти в кафе на Никитской, где они, склонившись перед экраном, разоблачают, гневно указывают, демонстративно снисходят. Но старания их напрасны: в центре Москвы жизнеучительное влияние Набережных Челнов почему-то совсем не ощущается. Скорее наоборот, иногда даже находит приятная истома – и может показаться, что все кругом благоустроено, подметено и выглядит «гламурненько», как выражаются некоторые острословы. В банке не кричат, из «винного бутика» не выталкивают, на улицах иногда тормозят автомобили, в обмене валюты вас, конечно, неловко пытаются обмануть – но при разоблачении тушуются и быстро выдают требуемую сумму. Подобный жизненный уклад вроде бы сверхбанален. Но всего лишь полтора десятка лет назад я, мальчиком, записывал у себя на ладони номер в очередях на отоваривание продовольственных талонов. Я хорошо это помню - и потому, наверное, никогда уже не стану «гламурненьким». Тем более, что есть у меня и особый способ «вспомнить все». Если теплая погода сочетается с неимоверными пробками, я выезжаю из города в электричке.

Электричка – идеальное упражнение в смирении. Когда вас заносит за ее глухо шваркающие двери, дальше нет ничего, кроме скорби. Не может быть и речи о том, чтобы сравнить ее с метрополитеном – недовольные сталинской подземкой просто не видели узких крысиных подвалов американского сабвея, так что пусть уж лучше толкаются под родными высокими сводами и не ропщут. Зато на деревянных скамьях еле ползущего пригородного поезда, под локтем шатучего мужичка в проходе, в исконно-посконном тамбуре, испещренном иероглификой в духе «Клык и Вован дали в рог ЦСКА Хайль Гитлер!», вам поневоле открывается обратная сторона русской идеи. Нужно понимать: собственно физические неудобства здесь вовсе не главное. Подумаешь, велика важность, почелмокался малость с затылками сограждан, да и вывалился на воздух. Дело вот в чем – бултыхаясь в электричке, отрезвленный от всех «голд-люкс-престиж-элит-классик» соблазнов, ты вдруг понимаешь, что Россия – это именно то, что пыхтит и колготится вокруг, и другой она никогда не будет.

Забудь про европоезд и винный бутик, винный поезд и евробутик: по вагону посыпались семечки, только открытое или уже полупустое «Клинское» звякает на ухабах (электричка любить ездить громко); вот ожидающий подношения мальчик заиграл на баяне, скоро его сменят плясуны, а там и беженцы, калики перехожие, затем поведут ручного медведя; в одно ухо предлагают купить газету «Шокирующая Правда» с подробностями жизни 23 тайных жен Галкина, Гальцева, Гагарина (исторический раздел), в другое стремятся чарующие звуки – скамейка напротив слушает певца Трофима; на станции «Нижние Котлы» внутрь поплывет жаркая толпа, она зажмет и стиснет так, что станет трудно дышать, и тогда останется только считать оставшиеся остановки, думая о рваном уже пакете, из которого вот-вот упадут куда-то в бездну три едва купленных тома дневников цензора Никитенко. Никитенко, кстати, никогда не путешествовал электричкой, но и ему приходилось не легче:

«21 мая 1839 года.

Прогулка по железной дороге в Павловск…Печальное происшествие. Два вагона соскочили с рельсов между Павловском и Царским Селом. Три человека убиты, и несколько получили ушибы. Пассажиры в страшном испуге. Мы избежали катастрофы потому, что раньше уехали из Павловска в Царское Село и ожидали там вагонов, чтобы ехать в Петербург в 12 часов ночи. Вместо того прождали до пяти, пока паровая машина прибыла из Петербурга… Утром кое-кто заезжал узнать, цел ли я?». 

Что и говорить, станция «Нижние котлы» - это вам не «Прага-5», и уж тем более не блаженное Царское Село 1839-го, но вагоны там не соскакивают и не убивают, а электрическая машина прибывает хоть и с досадным для двадцатиградусного мороза опозданием, но все же не в пять утра. Поздравим себя и МПС? – или все-таки возгордимся и пожелаем большего? Где чаемое обновление требуется больше, в местах несуществующего туризма или в пучинах окраинных котлов? Иногда кажется, что в декорациях московского центра многое вовсе не нуждается в технических улучшениях – по Малой Бронной, Сретенке, Ордынке можно разгуливать с такой задушевностью, что не слишком помешает и магазин с визжащей продавщицей, и замызганный пивбар, и кряхтящие на светофоре утлые «Жигули». Глазу в тех районах достаточно не снесенного еще «инвесторами» особняка, колокольни, нескольких разновеликих крыш – зачем прибавлять к ним еще и это галантерейное великолепие крошечных, вделанных прямо в мостовую фонариков, светящихся в снегу у ресторана? «И без того много», как сказал по другому поводу хозяин Царского Села времен Никитенко.

А вот в районе станции «Нижние котлы» и далее, к неведомым верхним… там все куда грустнее. И если бы мимо этих заброшенных заводов, мимо не имеющих крыши и одной стены бараков с надписью «Спецстроение №2, вход запрещен», всех этих блочно-бетонных многоквартирных ящиков и уютных сточных речушек с трехголовыми рыбками можно было хотя бы пустить «мягкие» пригородные поезда – это, конечно, не изменило бы жизни их пассажиров, но, как выражались старинные нравоучительные романисты, «смягчило бы их души». Сколько миллиардов нужно на такую модернизацию хотя бы в окрестностях крупных городов, где скопления проезжающих сильнее всего? Не так уж много для эпохи безраздельного царствия «Газпрома» и «Роснефти», но до такого национального проекта, как электрички, дело явно не дойдет – они ведь никак не являются «витринами» русского быта, а обустройство их – чем-то практически и архисрочно необходимым. Это ведь всего лишь «психология», вопрос о том, чтобы читатели «Шокирующей правды» обленились в нежданном удобстве и сделались оттого хотя бы на каплю менее шокирующими в своей торопливой злости. Но кому нужна благостная электричка, когда заполняющие ее страдальцы, перестав быть гражданами и товарищами и уж заведомо не являясь господами, стали теперь, по ужасному выражению Путина, «человеческим капиталом»? Право слово, лучше бы наши придворные экономисты когда-нибудь перестали руководствоваться принципом «внимательно прочитаем Маркса и сделаем наоборот». Глядишь, и «капитал» в электричке очеловечится, став «отчужденным» хотя бы на двадцать сантиметров между креслами.

Менее всего я хотел бы, чтобы в моем скромном предложении углядели социальный снобизм – попал, дескать, барчук в общественный транспорт, вот и негодует теперь. Неправда, есть и иное. Я очень люблю транспорт, а уж в путешествиях электричками есть своя, особенная эстетическая прелесть – недаром их таинственные вагоны так часто описывает Мамлеев, исключительно чуткий по части мелкобытовой метафизики. Можно ли обьяснить эту «трудную», не чета тривиальному восхищению Петербургами и Прагами, предметную поэзию? Русский городской пейзаж даже в его историческом состоянии может показаться унылым, лишенным яркого и «комфортного» западного многоцветия – вечный сугроб, угрюмый домище без всякой черепичной крыши, занавески грязного цвета, вороны, кресты, спотыкающийся какой-нибудь «мастеровой». Но именно этот «унылый», черно-белый, «кое-какой» ландшафт, если к нему приглядеться, не только внушает нам небесполезное смирение, но и открывает изумительную свою глубину, глубину русского мира, где с виду все вообще «скверно и криво», зато при внимательном взгляде – куда интереснее, чем в случае с кричащей, очевидной красотой. А электрички – как раз то, что прибавили к этому историческому пейзажу новые времена, и вписались они в картину «Гробовщика» и «Шинели» идеально, вспомните хоть «Нижние котлы», там ведь на каждом шагу – явные спотыкающиеся мастеровые.

Конечно, привыкнуть к такой красоте трудновато, от того и возникают у меня малодушные пожелания насчет двухэтажных вагонов, дополнительного обогрева, бесшумного хода, мягких кресел и плавных дверей. Но как посмотрела бы на мягкие кресла великая русская литература? По-разному: герои Набокова подло торжествовали бы (не переставая язвить) – а вот Юрий Живаго и Лара поехали бы, пожалуй, в нынешней электричке, в «европоезде» им стало бы стыдно перед теми, кто ковыляет, в беде и похмелье, за сверкающим окном. Пастернак мне, конечно, много милее. И потому, если выходит так, что везде удобно быть не может, я предпочту не отказываться от тех кусочков России, куда комфорт придет последним – и не забывать о том, что если есть где-нибудь в далях небесных рай для железнодорожных станций и пригородных поездов, то вовсе не аккуратная «Прага-5», богатая уютными составами, а платформа «Нижние котлы», с замерзшими ее электричками, войдет в него первой.