Процесс полковника Буданова закончен. Вне зависимости от того, что скажут адвокаты, что постановит суд, как прокомментирует это дело пресса, социальная и психологическая коллизия, связанная с этим делом, закончена была в тот момент, когда государственный обвинитель Юрий Назаров завил в своей заключительной речи, что в убийстве Буданов невиновен, ибо невменяем, а за самоуправство и похищение Эльзы Кунгаевой его следует осудить на три года и тут же отпустить по амнистии. Признаться, логика обвинителя выглядит немного хармсианской: «Это верно, что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм - обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни». Действительно, осудить за похищение и оправдать за убийство — в этом есть доля мрачноватого прокурорского черного юмора.

Когда «дело Буданова» возникло, перед российской властью встал целый комплекс очень сложных проблем, где надо было проскользнуть как между Семплегадами. С одной стороны, было очевидно, что командирский и вообще военный беспредел допускать в воюющей армии (особенно когда она не воюет, а антитерроризирует) нельзя и что самоуправство должно быть наказано самым беспощадным образом. Любая противная позиция — убийственна и губительна для армии и для и без того шаткой дисциплины в ней. С другой — также было очевидно, что случай Буданова будет использован чеченской и прочеченской пропагандой не просто для дискредитации армии, но и для ее морального уничтожения. Российскому суду предлагалось показательно объяснить российским офицерам, что им лучше «не дергаться». Когда дело начиналось, больше года назад, угроза такого использования этого судебного процесса была вполне реальной и заставила власть и провластно настроенные СМИ занять мягкую «пробудановскую» позицию. Были и «осложняющие обстоятельства» — высокая репутация Буданова как офицера, которую отмечали все его знавшие, и так до конца и не выясненное, но вполне вероятное снайперство погибшей Эльзы Кунгаевой, которое служило для Буданова если не юридическим, то моральным оправданием.

Для власти, которая в условиях очевидной ненезависимости суда должна была так или иначе решать судьбу этого дела, вырисовывалось два возможных выхода из создавшейся ситуации. Выход первый: встать на позицию государственнического стоицизма и осудить (пусть и на символический срок) убийцу и самоуправца, подчеркнув, что речь идет не об угождении чеченским требованиям, а об армейской дисциплине. Выход второй: встать на позицию «политическую» (с разделением на «друзей» и «врагов»), разобраться до конца с сюжетом о снайпере и об угрозах, которые выкрикивала Кунгаева Буданову на допросе и оправдать Буданова как действовавшего в состоянии аффекта, причем аффекта оправданного. Первый путь требовал исключительно высокого морального ригоризма и готовности этот ригоризм выдержать до конца (и соответствовать его требованиям во всем). Второй путь требовал жесткой политической воли, способной подчеркнуть, что победа над врагом в Чечне — абсолютный государственный приоритет (и действительно ставить «войну до победного конца» своей целью).

Избран был третий путь, между хорошим и хорошим выбрали очень плохое, а именно, по примеру нерадивых призывников откосить через «дурку». Современная российская армия — неприятная вещь, и косящего можно понять. Современная российская тюрьма — вещь еще более неприятная, и косящего от нее также можно понять. Нельзя понять государство, которое соглашается, в том числе на уровне обвинителя, играть в дурика и заставляет играть в ту же игру подсудимого (вплоть до унизительных подробностей, когда Буданов доказывал всем, что он не насиловал Кунгаеву, потому что он импотент). И фигура солдата, превысившего свои полномочия, и фигура беспощадного и не знающего удержу завоевателя по любому были более достойны, чем жалкое положение подсудимого, смотрящего на мир из-за решетки затравленным взглядом и пытающегося выдать себя за ненормального. Армия, где лучшие офицеры — сумасшедшие — это очень плохая характеристика для российской армии и для страны в целом.

Официальное принятие государственным обвинением версии о «сумасшествии» и прокламирование готовности освободить Буданова от ответственности на этом (именно на этом) основании — это бегство от ответственности, попытка спрятаться за лукавые отговорки для того, чтобы избежать серьезных моральных и политических решений. Если бы Буданова решили осудить, то необходимо было бы реально бороться со всеми случаями командирского произвола и отнюдь не только в Чечне, бороться за реальную военную дисциплину. Если бы Буданова решились оправдать по принципу a la guerre comme a la guerre, то необходима была бы готовность и к разгневанным воплям прочеченского лобби, и к недовольству европейских общественников, и к недовольству чеченского «мирного населения», а главное готовность считать, что война — это война. «Сумасшедший» Буданов устраивает принимающих решения тем, что он и безответственен, и безгласен (зачем и кому интересоваться опозоренным невменяемым?) и бессмыслен.

Суд, который для того, чтобы быть судом, требовал важных этических решений, свелся к клоунаде, в которой нет ни белых, ни рыжих клоунов, а только серые…