Российское общество, что называется, предельно «атомизированно». Оно вяло обвиняет государство в неэффективности, но и не слишком бодро платит налоги, привычно к коррупции, да и вообще не слишком «интересуется политикой». Оно будто бы не против неких «жестких» административных мер, способных уменьшить террористическую опасность, но, по крайней мере, часть общества понимает: действительно эффективная «жесткость» на девять десятых будет означать очереди за тушенкой, а то и пять лет лагерей за десятиминутное опоздание на работу, и лишь на одну сомнительную десятую – уменьшение террора, не санкционированного государством.

Всегда и везде «мобилизация власти» означала «мобилизацию масс». Если с террором не может справиться миллионная армия, то справится десятимиллионная. Если силовым ведомствам не хватает 15% госбюджета, то хватит 30, 50, 70. «Трудовая мобилизация» остального населения поможет прокормить армию и ее генералов, а миллионы километров колючей проволоки помогут это население структурировать и сегментировать. Проверено.

Это было «нелирическое» отступление для тех, кто не видит связи между «радикальным и окончательным» решением любого вопроса («чтоб на века зареклись», «чтоб знали свое место» и т.п.) и очередями за тушенкой или баландой.

Почему мы считаем опасность захвата заложников довольно высокой? И есть ли в арсенале власти методы борьбы с терроризмом, не «радикальные и окончательные», но достаточно эффективные?

«Норд-Ост» и Беслан показали, что власть избрала самый проигрышный вариант выхода из кризисных ситуаций. Ставка сделана на силовое освобождение заложников и поголовное уничтожение террористов. По мысли авторов концепции, такой подход должен убедить террористов в простой мысли: «у вас нет никаких шансов, ни одно ваше требование не будет удовлетворено, мы постараемся сохранить жизнь наибольшему числу заложников, но этот фактор – не решающий». Как бы парадоксально это ни прозвучало, но, на наш взгляд, данный подход означает, что власть пошла на поводу у террористов.

Если террорист взрывает себя в метро и убивает при этом несколько десятков человек, это воспринимается большинством населения едва ли не как стихийное бедствие. Если мы узнаем, что перед входом в метро у смертника проверяли документы, то узнаем также, что документы были в полном порядке. Таким образом, властям удается избегать прямой юридической и нравственной ответственности за случившееся (см. выше «нелирическое» отступление). Более того, для общественности, как российской, так и мировой, взрыв становится еще одним свидетельством бессмысленной жестокости террористов.

Несколько иначе обстоит дело, если тот же боевик стоит среди связанных заложников. По какой бы причине и при каких бы обстоятельствах ни начался штурм или ни произошел взрыв, представители «легального крыла» террористов на другом конце света скажут в микрофоны: заложников убили не они (они сами спасали заложников, они только хотели, чтобы их услышали, и т.п.). Подобные заявления не снимают с террористов всей ответственности, но (и это отражается даже в официальных оценках происшедшего мировым сообществом) значительная доля ответственности ложится на власти.

В этом для террористической организации и состоит главное преимущество захвата заложников перед акциями смертников-одиночек. Есть и другие преимущества. Захват заложников – «представление» зрелищное, многосерийное, с предсказуемой (как у всех сериалов), но захватывающей концовкой. А еще родственникам жертв и политически активной общественности будет нужен «виновник», причем живой. Убитые террористы на эту роль не годятся, а отдельные чиновники, силовики и власть в целом – вполне подходят. И это справедливо.

Речь не только о попрании приоритета защиты человеческой жизни, закрепленного в статье 2 Конституции РФ («Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства»), в статье 20/1 («Каждый имеет право на жизнь»). Речь и не о статье 18 («Права и свободы гражданина <…> определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти <…>»). Хотя на этих статьях официально базируется Федеральный закон «О борьбе с терроризмом», на них ссылается, например, специальная норма, регламентирующая правила ведения переговоров с террористами.

Не питая особых иллюзий относительно приверженности власти духу Конституции, поставим вопрос иначе: может ли власть использовать другой «типовой» сценарий, «процедуру» разрешения кризисных ситуаций, которая неизменно будет обеспечивать приемлемый результат?

Закон «О борьбе с терроризмом» запрещает при ведении переговоров рассматривать вопросы о выдаче террористам каких бы то ни было лиц, передаче им оружия и иных средств и предметов, применение которых может создать угрозу жизни и здоровью людей, а также вопрос о выполнении политических требований террористов. И каждый раз террористы эти требования выдвигают. Дело не в том, какие требования они выдвигают.

Вопрос в процедуре выдвижения и выполнения требований, которая дает возможность террористам заявить о себе, но в то же время спасает заложников. Это можно будет назвать победой террористов, но это нельзя будет назвать поражением власти (не считая прокола в превентивной деятельности). То есть, это подход более приемлемый для самой власти, чем нынешний. Мы считаем, что это возможно.

Наша точка зрения может быть расценена как покушение на свободу слова. Это неверно. Скажем так, мы предлагаем сделать из свободы слова товар.

Все СМИ должны принять за аксиому, что буквально каждое слово о захвате заложников, не оплаченное террористами, - это их (СМИ) подарок террористам. Оплачивать сообщение террористы могут только освобожденными заложниками. Свобода слова – дело святое, рейтинг – более святое. СМИ, которое не согласно с тем, что жизнь человека еще более свята, недостойно существования или аккредитации в России.

Необходимо только единственное сообщение-«формула» одной строкой: «Тогда-то (дата, время) там-то (город, субъект Федерации) произошел захват заложников». Это сообщение означает, что часы начали отсчет деятельности Оперативного штаба (ОШ). Дальше вступают в действие «процедура», «прайс-лист», «торг», начиная от сообщения о количестве заложников и принадлежности захватчиков только после освобождения детей. Далее в одной графе – репортажи с места событий, письменное обращение определенного объема, видеообращение для трансляции по центральным телеканалам и т.п. В другой графе – освобождение определенного числа больных, женщин, мужчин.

Разумеется, СМИ могут собирать любой материал, но опубликовывать, выдавать его в эфир без санкции (до окончания операции) – преступление. Вероятно, родственники заложников больше всех остальных будут заботиться о соблюдении режима «оплаты информации заложниками», они не будут паниковать и кричать перед кинокамерами: «Вывод войск!», а если будут, то и количество пикетчиков и плакатов, и громкость речевок будут зависеть от количества освобожденных заложников. Это будет понятная всем «процедура», понятная и управляемая ситуация.

Разумеется, «прайс-лист» не может быть жестко расписан без учета особенностей каждого случая, но чем детальнее он расписан и обоснован, чем жестче переговорщики добиваются его соблюдения, тем быстрее и легче происходит переход от первой стадии переговоров («ультимативной») ко второй («предметной»). Сущность этих стадий и методика перехода знакомы любому переговорщику, от офицера, усмиряющего бунт в ИТУ, до рекламного менеджера. Есть и другие непременные условия успешных переговоров.

Необходимо, чтобы с обеих сторон «открывали рот» только по одному уполномоченному. Только тогда удастся справиться с «митинговым базаром» (который характерен не только для террористов, но и для высокопоставленных визитеров). Со стороны захватчиков уполномоченный – это, обычно, командир группы или его доверенное лицо, он ведет переговоры от начала и до конца. Со стороны ОШ возможна «чехарда начальников», и это наносит переговорам непоправимый ущерб.

Захват в Беслане показал, что и авторитет «народной дипломатии» (врачей, артистов, политиков) по сравнению с «Норд-Остом» заметно упал. Такое происходит в случае, если подобные «дипломаты» становятся «тусовочными фигурами», дают в интервью оценочные личностные характеристики захватчикам, а сами визиты становятся лишь рутинной частью «операции прикрытия» («оперативной игры»), подготовки штурма.

Исключительно важно, чтобы у захватчиков не сложилось мнения о бесполезности дальнейших переговоров. На переговорах не должно быть тупика. Тупик – это миф. Если вы блуждаете в полной темноте в лабиринте, касайтесь все время правой стены (или все время левой стены) и вы выйдете из лабиринта. Если вы заблудились в лесу, обходите одно дерево справа, а другое – слева, тогда вы будете идти прямо и выйдете из леса. Это есть «процедура». И мы считаем, что у террористов действительно должен быть шанс сохранить жизнь в случае соблюдения «процедуры» переговоров и договоренностей.

Не будем переоценивать убежденность террористов в правоте своего дела и, тем более, их готовность к самопожертвованию. Как показывает расследование бесланских событий, большинство членов террористической группы по дороге к школе и не подозревало о конечной цели операции. Есть ядро, «мозг» группы, несколько человек (а то и один), которые принимают решения. В разных странах, в разное время, относясь к разным политическим силам, эти люди могут отличаться по уровню интеллекта – от малограмотного вожака, движимого исключительно чувством мести и смутно представляющего объем операции и ее конечную цель, до личностей потенциально незаурядных. Это имеет некоторое значение для тактики ведения переговоров, но уже в их ходе переговорщики получают стратегический шанс для спасения заложников.

На свою первую и, в подавляющем большинстве случаев, единственную операцию отправляются люди, известные лишь небольшому кругу сподвижников. Через несколько часов или дней их лица показывают ведущие телеканалы страны и мира, их биографии и акции обсуждаются ведущими аналитиками. Это их звездный час. Они продолжают утверждать, что собственная жизнь не имеет для них никакой ценности, но на самом деле это уже не так. Они не врут, но их самооценка значительно изменяется: они понимают, что стали известными людьми своего движения и переросли значение той операции, в которой сейчас задействованы. Достойный выход из нее и дальнейшие подвиги во имя своего дела становится их исключительно мощным желанием.

Это не мешает и не противоречит правилу «оплаты информации заложниками». Задача освобождения наибольшего числа заложников на стадии переговоров – первична. Использование фактора эволюции самооценки лидеров террористов – вторично. Ей не следует подыгрывать, ее нельзя обыгрывать: фальшь будет раскрыта. Только информация как товар. Можно не сомневаться, террористы выжмут из переговоров максимум информации о себе и своих требованиях. Впрочем, это предусматривает сама задача переговоров.

«Процедура» должна включать несколько вариантов выхода. Причем, все они должны быть связаны с выдворением из страны и хотя бы временным обезвреживанием захватчиков. России необходимо немедленное заключение с несколькими странами соглашение о «пенитенциарном посредничестве». Это непросто. С этой страной у России должен существовать достаточно высокий уровень доверия. Эта страна должна быть заинтересована в таком сотрудничестве (например, если она сама страдает от терроризма). В ней должно действовать законодательство, сходное с российским в этой части, и сходная практика его применения.

Наконец, существует и такое важное условие: преступники должны быть изолированы от родственной идеологической среды. В нашем случае это означает, что на роль «пенитенциарного посредничества» не подходят исламские страны. Таким образом, подходящими кандидатами остаются почти только страны Латинской Америки. Да, время от времени появляются сообщения и о сотрудничестве исламских радикалов с леворадикальными индейскими группировками, но все же российские террористы в перуанской тюрьме и перуанские в российской – это наименьшее зло. Искать заинтересованные страны и начинать переговоры нужно немедленно.

«Компромисс» – «со-обещание» – это искусство обмена менее ценного на более ценное для данной стороны, это искусство «выигрышных уступок». Но вспомните, в каком контексте слово «компромисс» встречалось в советских публикациях. В подавляющем большинстве случаев это были клише о «бескомпромиссной борьбе» и о «компромиссе гражданина N. с совестью». И это многое объясняет. Но, повторим, не питая особых иллюзий относительно приверженности власти духу Конституции, приоритету защиты права на жизнь, мы понимаем, что власть желает благоприятного для нее завершения кризисов с заложниками. Она не желает, чтобы победные реляции в течение всего нескольких часов оборачивались провалом и позором. А это вселяет некоторую надежду.