Сегодня 125 лет со дня рождения Сталина. Дата вполне себе провокационная.

Во-первых, потому что провоцирует разговор на тему, на которую не стоит говорить походя. Во-вторых, потому что любой, высказывающийся на тему Сталина, оказывается в сложном положении, когда, что бы он ни сказал, это будет либо банальностью, либо мерзостью. Ну и, наконец, в-третьих, просто потому, что велик соблазн провести те или иные аналогии с современностью, то есть наговорить чудовищных глупостей. Потому большинство политиков, аналитиков и журналистов постарались уйти от этой темы. И, в общем, правильно сделали. В конце концов, молчание может быть также вполне знаковым.

Впрочем, промолчали не все. Отметился Грызлов. Причем сделал это максимально выразительно. Нет, не подумайте, что Грызлов сказал что-то особенно яркое или выдающееся, все как обычно: невнятно, банально и скучно.

Говорил он что-то про «исторические куски времени», за которые «меняется отношение к этому незаурядному человеку». Про то, что Сталин «много сделал во время Великой Отечественной войны», был «лидером в переговорах в Ялте и Тегеране, в результате которых был открыт второй фронт», что его уважали Черчилль и Рузвельт. Все так, все это тысячу раз говорено, тысячу раз оспорено, еще на советских кухнях 70-х приводились эти аргументы, и даже там эти аргументы, в общем, никого не трогали (любые другие могли вызвать настоящие ссоры между вполне близкими людьми). Однако Грызлов не мог остановиться только на исторических заслугах генералиссимуса – Сталина нельзя только хвалить, даже так осторожно – и он сказал фразу, которая, пожалуй, оказалась самой выразительной из всего, что было сказано про Иосифа Виссарионовича не только в нынешний юбилей, но и за все последнее время: «перегибы по внутренней политике его (Сталина) не украшают».

Лучше бы третий человек в российском государстве сказал, что Сталин – великий деятель русской истории, лучше бы он восхвалял порядок, который был при Сталине, и рекордные темпы индустриализации, лучше бы он заявил, что коллективизация позволила накормить многомиллионную страну. Но только не это, только не про «перегибы», которые «не украшают».  

Сегодня слушать то, от чего тошнило уже в последние годы застоя, почти невыносимо. Это миллионы (пусть не 30, а только 5-6, как утверждают защитники сталинского режима) загубленных жизней – «перегибы во внутренней политике»? Это система тотального страха и геноцид собственного народа – перегибы? А если бы не 30, а пара-тройка миллионов – было бы нормально?

Собственно, дело не в Грызлове, дело куда серьезнее. Подобного рода словосочетания всплывают из чиновничьего подсознания, отражая те самые изменения за «исторические куски времени», с которых начал свою речь Грызлов. «Перегиб» - формула, предполагающая, что можно действовать так же, но мягче, и тогда все будет правильно, все будет на месте. Все в общем нормально, и сталинский режим сам по себе вполне возможен и даже продуктивен: возможен и продуктивен тотальный контроль государства за гражданами и экономикой, возможно и продуктивно всевластие спецслужб, возможна и продуктивна сверхконцентрация власти в руках главы государства. Только не надо таких жестокостей. Не надо ГУЛАГА, не надо столыпинских вагонов, раскулачивания, культа личности и прочих «перегибов».

В брежневское время такое отношение к эпохе Сталина было логично и оправдано. «Перегибы», собственно, и были идеологией застоя – все так же, но без излишнего живодерства, чтобы люди хоть как-то могли жить, Запад не шарахался, да и самим не бояться ночных «воронков». Более того, сама возможность тихого и медленного угасания Советского Союза была обеспечена этими самыми «перегибами», то есть сталинской системой, которая сумела ввести людям такую инъекцию страха, что хватило почти на сорок вполне вегетарианских лет.

У власти, которую представляет Грызлов, нет этого задела. Да и «медленное угасание» далеко не та задача, которая стоит перед сегодняшней Россией. Так же, как Сталин, но без живодерства – не получится, и даже цены на нефть, схожие с теми, что продлили жизнь Советскому Союзу в 70-х, не помогут.