Мы продолжаем дискуссию о революции и "постепенцах", начатую статьей Максима Артемьева.

Попытка сказать о революции что-либо новое есть признак нескромности образованного человека. Оправданием дерзновению может послужить личный исторический опыт. Им богаты, но ему не всегда рады слишком многие наши сограждане.

Август 91-го. Полная внезапность происходящего после длительного всеобщего ожидания чего-то подобного; подлинная драма с ясными чертами оперетты; массовое воодушевление и героизм на фоне предательства, безразличия, дешевого пафоса – все признаки революции налицо. Причем революции поистине грандиозной. Как ни посмотри, но это событие «зеркально» Октябрю. Говорю это без придыхания, а только из самой базовой политэкономии. Ленин со Сталиным создали систему, при которой «хозяином жизни» был владелец товара – от первого секретаря до завмага; Ельцин с Гайдаром сделали господином обладателя денег. С точки зрения науки «обладатель денег» означает не «Абрамович» или «Дерипаска», но «спрос», то есть миллионы граждан. Трудно придумать социально-экономический переворот более глобальный и плодотворный.

Но наша тема революций – не совсем об этом. Революции с политэкономией связал Маркс, а мы как раз его и побеждали в Августе.

Сущность революции, ее raison d’etre, ее конечная обреченность – в массовом ощущении возможности и близости счастья. В стремлении ко всеобщему счастью здесь и сейчас – читаем великого Платонова.

Не вопрос о власти, а вопрос о счастье есть главный вопрос любой революции, то, что ее отличает, например, от банального заговора.

Деньги германского Генерального штаба, US AID, морозовых, парвусов или соросов способны служить лишь «смазкой» революционного процесса, не будучи способны сами его пробудить. К тому же подобные господа своим существованием дают возможность комментаторам предлагать простые объяснения явлениям, в общем-то, до конца не познанным и непознаваемым.

Впрочем, совпадение революций с важнейшими политическими и социально-экономическими переменами не есть нечто случайное. Революция – состояние экзистенциальное, выявляющее истину через приближение к предельным формам существования. Подобные переживания перекрывают обществу простые пути назад, в том числе и в областях самых обыденных – бытовых и хозяйственных.

Август 91-го был подлинным счастьем. Конечно, для самих участников событий. Счастьем радужным, многомерным, полифоническим. Победа «белой идеи», которая на немалом расстоянии представлялась увенчанной акации гроздьями душистыми. Утверждение современной науки над беспредельным бредом «Материализма и эмпириокритицизма». Торжество креста над серпом и молотом. Каждому – свое, без отказа и меры. Кругом – такие молодые и красивые лица, очень много лиц. И высокий Ельцин на танке.

Впрочем, «привет» от революций всех времен и народов не замедлил прозвучать, когда, при известии о самоубийстве Пуго, народ стал обниматься и плакать от счастья. Но первая ласточка не сделала весны, и непреложный закон всеобщей мести не вступил в силу.

Сегодня «демократы первой волны» ставят Ельцину в вину, например, неприменение люстраций. И не ведают, что будь их желание тогда исполнено, сегодня мечтали бы они хором не о прямом эфире на телевидении, а о дополнительной порции баланды – такова железная революционная диалектика.

Советская элита, воспитанная на марксизме-ленинизме, сумела провести революцию как смену формаций, но задушила ее же – как массовый экзистенциальный порыв. И эта удача логична и закономерна. Хуже пришлось Кампучии, правитель которой Пол Пот свое образование получил в Сорбонне.

Было ли августовское счастье ложным? Неоднозначным, даже опасным – да, несомненно, но не неподлинным, не безблагодатным.

Сегодня в моде вроде как «христианский» подход к проблеме революции. Обещание «Царства Божьего» на земле есть, безусловно, ересь. Восторг от рукотворного конструирования законов общежития – очевидный соблазн. Раз все так, то и неизбежный крах революций предстает справедливым воздаянием за грех. И проблемы – вроде как не существует.

Проблема есть, ее много в том же Евангелии. Для примера, вспомним на первый взгляд совсем «незамысловатую» историю Марфы и Марии. Иисус пришел в их дом в Вифании (Лук. 10:58), Марфа сразу принялась беспокоиться по хозяйству, чтобы встретить гостя, Мария же села и стала слушать вошедшего. Когда Марфа указала Марии, чтобы та отвлеклась и ей помогла, Иисус напомнил, что есть главное, о чем надлежит заботиться человеку.  

Говоря современным не вполне русским языком, приоритет Марии в том, что она стремилась к истине как к ниспосланному дару, откровению, самозабвенно и экстатично. Марфа же символизирует «возделывание своего сада», теорию «малых дел» и прочую, говоря по-ленински, «постепеновщину». Пусть Мария оказалась и более угодна Господу, но Иоанн свидетельствует, что Иисус любил Марфу так же, как и Марию (Иоан. 11:5).

Без движения души не решить простой логической задачи. Без воодушевления не создать успешную фирму. Без моментов высокого восторга нации не обрести свое место в истории? Стоп. Господь благословил вдохновенный экстаз Марии. Но про площадь, наполненную Мариями, ничего сказано не было.

Но если революции – это только толпа и ее диктат, то почему она рождает Блока, Брехта, Маяковского, Делакруа, Пастернака, а не «Ласковый май», как толпе и положено? Или эти гении вдохновлялись только катастрофой, как Нерон римским пожаром? Так ведь известно: римский император был бездарен, что меняет дело.

В революции, как в квантовой механике, привычные оценки и измерения подчас оказываются невозможными. Слишком близки эти предметы к самым основам мироустройства.

Есть приземленное, прагматичное, «от Марфы» соображение о причинах плохого прогноза для всех революций. Когда вдохновенный общественный катаклизм приводит к повышению в социуме уровня идеализма, то теряется некий коллективный «иммунитет». Чем незамедлительно пользуются типы самые аморальные, с которыми общество вынуждено вести с переменным успехом позиционные бои вплоть до следующей революции. Думается, о круговороте подлецов в природе российским гражданам известно не понаслышке.

Любовь, война, революция. В нашем секулярном мире только эти три состояния способны придавать смысл жизни большим массам людей. Теперь проведем несложную калькуляцию. Из приматов моногамны только гиббоны, что и подтверждает современный кризис института семьи. Войнами тоже наш век не «обижен». Революция – редко встречающийся феномен, достающийся даже не каждому поколению. По теории предельной полезности именно она выходит наиболее ценным «пиршеством» для гурманов экстаза. Аттракцион, привлекающий риском, наркотик, дающий самое тяжкое похмелье.

Рождение смыслов не только субъективно. Вспоминается формула Поля Валери: «Лишь крайность придает миру его цену, и лишь средний уровень – устойчивость». Революции, несомненно, обладают ценными познавательными качествами.

Великая Французская протрубила миру весть о том, что христианская религия перестала быть монопольным двигателем общественного сознания.

«Весна народов» ознаменовала рождение новых европейских наций.

Великая октябрьская открыла шествие по планете практики социальной инженерии в самых радикальных формах.

Московский Август стал очень важным рубежом утверждения глобализма.

«Оранжевая» революция в Киеве… тоже небезынтересна. Нам теперь предстоит узнать – существует ли на планете такое государство, как Украина, или ее «нарисовал» Иосиф Виссарионович, а Никита Сергеевич «подправил» под нетрезвую руку. Но уже сегодня многое прояснилось в другой области: оказывается, Запад готов поддержать самых дремучих националистов, погромщиков церквей и антисемитов ради попытки нанесения максимального ущерба России. Искреннее спасибо Майдану за науку!

В предыдущей своей статье на ГлобалРусе я писал, что негоже нашей стране, как великой державе, пытаться заполучить несколько украинских областей и при этом потерять всю Украину. Сегодня Запад, поддерживая в Киеве пере-ворот (по латыни – ре-волюцию), «обретает» Украину (очевидно – не всю) и очень надолго «расстается» с Россией. (И у кого геополитика менее провинциальна?) Думаю, кого-кого, но бандеровцев мы Вашингтону и Брюсселю не простим по-настоящему.

Столько раз кричали «волки! волки!», а то, что фашисты на Крещатике с огромной долей вероятности станут спусковым крючком для фашизма в России – не предусмотрели. С участием в выстраивании столь удивительной прогрессии особо хочется поздравить доктора физмат наук Хавьера Солану.

В сказанном выше нет никакого отвлечения от темы. Фашизм – если случается не в каком-нибудь Богом забытом Парагвае – вполне себе революция, причем очень большой разрушительной мощности.

Пока у нас, слава Богу, еще не фашизм, а контрреволюция. По законам жанра она стремится сохранить формационные достижения Августа, отрицая его «деструктивные начала» как они понимаются нынешней властью: в виде олигархов, моджахедов или пива на улице. Задача трудная, но выполнимая. В любом случае, не признавать реакцию после революции за неизбежную реальность столь же бесперспективно, как и возмущаться, что за окном – месяц декабрь.

Рассмотрение контрреволюций не входит в задачи данного эссе. Тут только отмечу магистральную мысль видного «реакционера» минувших эпох Жозефа де Местра: творческий потенциал отрицания революции, реакции, никак не меньше, чем у самой революции.

Между прочим, де Местр – тоже «питерский», не по рождению, но по долгой дипломатической службе на Сардинского короля. Только размышляя о «потенциале отрицания революции» он подразумевал совсем не передел нефтяных месторождений. Вороватая стабильность, пошлая и безвкусная реакция, сон разума – как раз все это и рождает чудовище революции.