Сообщение о том, что, согласно опросам социологической службы РОМИР, 76% граждан РФ согласны на введение цензуры СМИ, опубликовали все, сопроводив это приличествующими важности сообщения радостными или же скорбными комментариями. Цифра действительно впечатляющая, но прежде чем радоваться или скорбеть, в таких случаях полезно уточнить, какой именно вопрос задавали респондентам и что респонденты могли иметь в виду - потому что, сочетая некорректную постановку вопроса с некорректной интерпретацией полученных результатов, можно добиться каких угодно выводов. В том числе и таких, от которых респонденты сами будут очень удивляться.

К несчастью, обращение к первоисточнику, т. е. официальному бюллетеню РОМИР, мало что дает. Оттуда можно узнать лишь точную формулировку вопроса - "Как Вы считаете, нужна ли цензура в средствах массовой информации?" - да чуть более подробную разблюдовку вариантов ответа. Комментарии же, из которых по идее надо было бы извлекать уточняющую информацию о том, что же конкретно имели в виду респонденты, давая свой ответ, представляли из себя чистую отписку. Ценность сообщений о том, что среди сторонников цензуры больше женщин, чем мужчин, и больше старцев, чем юнцов, равна нулю. То, что женщины и люди старшего возраста в массе своей склонны к более консервативному и конформному поведению, предполагающему более строгие ограничения, и без специального опроса известно. То, что на Урале и в Сибири сторонников цензуры больше, чем на юге России, могло быть простой флуктуацией, ни о чем не говорящей.

Сколь-нибудь ценную информацию можно извлечь лишь из данных по негативным ответам. Здесь позиция респондентов однозначно понятна - они отрицают необходимость всякой цензуры, хотя и с некоторым подразделением. Одни (6%) отрицают безусловно, вероятно, исходя из принципиальных ценностных установок, причем процент дающих такой ответ примерно коррелирует с процентом радикально-западнического электората. Другие (13%) отрицают прагматически - в том смысле, что да, оно бы, может, и хорошо, но лекарство окажется хуже болезни, а потому не стоит.

Что же до 76%, согласных с введением цензуры, то сильная цифра свидетельствует о том, что 3/4 сограждан не боятся этого слова, но ничего не говорит о том, как эти 3/4 это слово понимают. Ведь даже в профессиональной журналистской среде, до которой это слово имеет непосредственное касательство, большой точности в употреблении термина не наблюдается. Люди, настроенные радикально-правозащитно, подобно секретарю Союза журналистов И. Г. Яковенко, склонны толковать его крайне расширительно, считая актом цензуры любую попытку - успешную и неуспешную со стороны государственного агента и со стороны частного лица, в рамках формальной процедуры и в виде чисто конкретного наезда - воспрепятствовать опубликованию каких-либо фактов и мнений. В итоге цензурой оказывается любое явление природы и общественной жизни, сколь-нибудь мешающее автору публиковать все, что он хочет. Такая чрезмерная расширительность может приводить к парадоксам вроде того, что В. А. Гусинский, будучи светочем свободы слова, в то же время был и суровым цензором, поскольку в период своей силы и славы он очень любил предписывать авторам и редакторам не принадлежащих ему СМИ, что им следует публиковать, а что не следует, и подкреплял свои пожелания конкретными действиями. Тем не менее в рамках корректного словоупотребления нужно признать, что Гусинский был бандитом, но все-таки не цензором.

Справедливости ради надо отметить, что к расширительному толкованию склонны почти все, а не только люди радикально правозащитных убеждений. Принято называть цензурой и снятие текста самой редакцией, сопровождаемое пояснениями "Понимаешь, ну, ты прав, но, однако, не подходит это дело к моменту", и, допустим, наблюдаемый ныне на двух первых телеканалах крайне тщательный отбор дозволяемых к оглашению фактов и мнений. При том, что цензурой в точном смысле слова это не является, ибо квалифицирующий признак цензуры - это осуществление ее в рамках узаконенной процедуры специально на то уполномоченным государственным агентом, без предварительной визы которого ничто опубликовано быть не может. Проще говоря, цензура - это Главлит (названия, естественно, могут варьироваться) , т. е. особая государственная структура, призванная осуществлять предварительный контроль за распространением текстов (причем слово "текст" может пониматься весьма широко, включая не только печатные тексты, но также изобразительную, аудиовизуальную продукцию, спектакли и концерты, а равно рекламные плакаты, товарные ценники и надписи на надгробиях - в СССР и они цензурировались). Все же, что вне Главлита - это может быть сколь угодно и давящим, и непотребным, но цензурой это не является.

В таком педантизме есть важный конституционный смысл, ибо и Вторая поправка американской конституции - "Конгресс не будет издавать законов, ограничивающих свободу слова", и перестроечный Закон о печати - "Пресса свободна. Цензура не допускается" - суть конкретные правовые нормы, означающие обязательство государства не учреждать Главлита. Нормы же типа "Затыкание рта не допускается", "Выкручивание рук не допускается" являются сколь угодно благородными, но никак не правовыми, потому что понятия затыкания и выкручивания чрезмерно неоднозначны.

Но если в политическом классе и даже в пишущем сословии нет четкого понимания, что цензура - это Главлит и только Главлит, то странно ожидать такого понимания от рядовых респондентов социологической службы. Они отвечают в меру своего разумения, отталкиваясь от того представления, что на всякое безобразие должно быть приличие и совсем уже откровенная похабель должна как-то отсекаться. Как именно - это другой вопрос. Ни из чего не следует, что они над ним задумываются, тем более, что социологи и не спрашивают. В обыденном сознании цензура это всякий способ отбора материала, дозволенного к обнародованию, от Главлита до внутреннего самоограничения. Более того: стоило бы уточнить и то, что респонденты разумеют под СМИ. Круг потребителей бумажных СМИ неуклонно продолжает сужаться, доля пользователей интернета по-прежнему невелика, и логично допустить, что для среднего респондента СМИ - это par excellence радио и телевидение, причем скорее всего исключительно телевидение, поскольку недовольство ящиком кто только не высказывает, но много ли мы слышим проклятий по поводу радиовещания? Максимум, что можно припомнить - это возникающие во время террористических кризисов жесткие претензии государственников к предательскому, по их мнению, "Уху Чечни", но и враги, и друзья "Эха", принадлежа все больше к продвинутым столичным слоям, погоды во всероссийской выборке делать не могут. Если же речь идет о телевидении, политически построенном так, что любо-дорого, то трудно предположить, что 41% респондентов, безусловно одобряющих введение цензуры и 35% скорее одобряющих, так изнурены политической вседозволенностью центральных каналов, поскольку на них и так уже цензурировать нечего. Более правдоподобно предположить, что основная масса респондентов утомлена скорее количеством и качеством вполне аполитичной развлекаловки - то Алла Борисовна, поющая матерные частушки, то непомерно расплодившиеся существа третьего пола, то игры со съеданием жареных крыс etc. Проблемы такого рода решаются простым внутренним худсоветом, и вполне возможно, что именно это на самом деле и имелось в виду.

Бесспорно, все это - не более, чем правдоподобные рассуждения, но как раз для того и социология, чтобы не просто задать вопрос, допускающий самые разные толкования, а задать его корректно, в случае необходимости дополняя его вопросами уточняющими, позволяющими понять, что на самом деле имеют в виду респонденты. Что они разумеют под цензурой в организационном смысле? Какой тип СМИ, по их мнению, в наибольшей степени нуждается в цензуре? Что в содержании СМИ в наибольшей степени склоняет их к мысли о цензуре? При наличии такого рода вопросов результаты опроса делаются в самом деле содержательными. Без них все, что можно понять - это то, что 3/4 сограждан настолько не удовлетворены содержанием СМИ, что даже не боятся слова "цензура", под которым они, впрочем, непонятно что разумеют.

Дело тут не в том, что РОМИР - какое-то особенно халтурное учреждение. Нынешняя халтура - вещь вполне типичная для социологических служб. Старый ВЦИОМ Ю. А. Левады, считавшийся образцом социологической корректности, в свое время носился, как с писаной торбой, с данными, согласно которым 60% граждан за прекращение войны в Чечне - при том в сенсационном исследовании отсутствовал маленький уточняющий вопрос "Прекращение войны на каких условиях?". Любой социолог, будучи спрошенным о том, как же можно так халтурить, прямодушно ответит, что сколько дали денег на опрос, на столько и опросили, а на развернутый вопросник денег не давали. Профессиональная социологическая этика сводится к тому, что подтасовывать цифры в самом деле ни в коем случае нельзя, задавать же бессмысленные, по сути, вопросы - можно.

С этим, наверное, можно было бы смириться, зайди речь о материях более нейтральных и менее опасных, но халтура на тему государственной репрессии вряд ли позволительна, потому что дает козырный туз сторонникам установления такого строя, при котором и для самой социологии места не найдется. После РОМИРовской халтуры можно очень долго доказывать, что опрос был некорректен, но это никого не будет интересовать, останется только изящно интерпретированный результат - "Вот видите, 3/4 россиян за цензуру с Главлитом, так что народ нас не поймет". Если бы социологи, прежде чем делать свои малобюджетные опросы на общеопасные темы, подвергали себя внутренней гражданской цензуре, введение такой цензуры можно было бы только приветствовать.