Любовь либерального постмодерниста Б.А. Березовского к остроумным (по его мнению) шуткам довела его до таких высот юмора, по достижении которых не очень ясно, можно ли вообще считать его человеком в социальном смысле, ибо для социального существа одной лишь двуногости и владения членораздельной речью, наверное, все же недостаточно. Таких высот Б.А. Березовский достиг на предвыборном съезде своей "Либеральной России", когда после того, как его речи традиционно прозвучали из огненного экрана, в залу вбежали люди в камуфляже с криками "Всем оставаться на местах!" и в течение нескольких минут скрупулезно воспроизводили захват заложников на спектакле "Норд-Ост". Затем было объявлено, что все это шутка, имеющая целью укрепить в соратниках Б.А. Березовского бодрый дух.

Неизвестно, как насчет бодрого духа, но шутка, безусловно, укрепила сторонних наблюдателей в мысли, что мы имеем дело с безумцем - если не хуже. Во всяком случае, с существом, уже не принадлежащим к привычному нам грешному и обиходному человечеству. Ибо одним из квалифицирующих признаков такой принадлежности является соблюдение некоторых минимальных культурных запретов. Один из таких запретов заключается в том, что страдания и злая гибель невинных людей не могут быть предметом для шуток. Наших политиков и общественных деятелей Г.А. Зюганова, А.Б. Чубайса, Г.А. Явлинского, С.А. Ковалева, Н.И. Кондратенко, В.И. Новодворскую и даже В.В. Жириновского разделяет все - или почти все - за одним только исключением: их невозможно представить остроумно шуткующими на тему "Норд-Оста". Именно соблюдение этого безусловного табу позволяет этим людям, каждый из которых весьма многим неприятен, оставаться тем не менее в пределах российского общества и российского политического класса. Конечно, при этом они лишают себя возможностей изящного постмодернисткого прикола (а ведь возможности такие богатые, и не одним "Норд-Остом" ограничивающиеся: быт хоть Аушвица, хоть дальстроевского парохода, везущего человеческий скот в Магадан, тоже дает богатый материал для остроумных приколов), но, вероятно, принадлежность к роду людскому оказывается для них более важной ценностью, ради которой в чем-то приходится себя и ограничивать.

Бесспорно, и в частном быту аномия дает о себе знать и бывает довольно сильна. В конце октября 2002 г., когда еще не все жертвы "Норд-Оста" были преданы земле, существа, считающие себя человеками, шутили в интернете про своих котов, посещающих оркестровую яму (т.е. устанавливаемую в нужнике плошку для котовых отправлений). Когда быт узников устроенного в центре Москвы концлагеря, принужденных оправляться особо постыдным и унизительным способом, может быть в устах сытого и находящегося в безопасности существа предметом для шуток, трудно удержаться от нехорошего пожелания "Тебя бы, весельчака, в ту яму". Однако, одно дело - добрый юмор интернет-балагура, другое дело - свободолюбивый юмор героя, претендующего на публичную роль.

Но в действительности юмор Б.А. Березовского был еще сильнее, ибо есть существенные основания предполагать, что к страданиям жертв "Норд-Оста" юморист имеет непосредственное отношение. И сама комбинация, рассчитанная на снос российской власти при любом исходе (вырваться - и то со страшными потерями - удалось лишь чудом), была явно не по бараевско-басаевскому уму, и отдельные нетривиальные детали - вроде такого новшества, как принудительные демонстрации родственников жертв - говорили о наличии незаурядного режиссера, и клиенты Б.А. Березовского слишком активно суетились, как будто получив отмашку, именно в течение нескольких дней, предшествовавших "Норд-Осту", планомерно готовя пропагандистское обеспечение комбинации, а после ее провала почему-то забыли о своем пацифизме и на время куда-то испарились. Так что, скорее всего, политический беженец при дворе Ее Величества глумился не над жертвами вообще, а над своими жертвами, гадил не на абстрактную могильную плиту, а на братскую могилу тех, кто лег в землю его стараниями. Постмодернистская деконструкция достигла уровня окончательной расчеловеченности.

Благодаря чему добавилось аргументов к разговорам о смерти романа. Хроники наших дней - вроде этой вышеприведенной - таковы, что, сочини любой беллетрист такую коллизию, его справедливо обвинят в недопустимо ходульном морализме. Жизнь явно превосходит если не всякую литературу вообще, то уж точно - новоевропейскую. Если где тут и искать аналоги, то разве что в средневековых дидактических текстах. Налицо в чистом виде повесть о неких свободолюбцах, учредивших "Либеральную Россию", возмечтавших о пространной жизни, встретивших в полночь на перекрестке дорог некоего помощника, пообещавшего им надежные схемы для пространной жизни - и с неумолимостью получивших за то страшное воздаяние. Кому - позор, кому - злая смерть. Какой-то сплошной Цезарий Гейстербахский, "Legenda aurea".

И, как один из итогов этого сказания, новый и окончательный - потому что запредельный - способ посрамления либеральной идеи. Пока что мы наблюдали более невинные способы посрамления.

Во-первых, крайнее доктринерство, когда лично безукоризненно честный человек желает реализовать свои идеи любой ценой, невзирая ни на какое сопротивление материала и ни на какие объективные препятствия. "Fiat libertas - pereat Russia". Это тот случай, когда миллионов не надобно, а надобно мысль разрешить, а как при этом будут спины трещать у ахейцев - это неважно.

Во-вторых, естественная человеческая слабость, выражающаяся в сочетании прежней глубокой идейности с благоприобретенной привычкой к дарам - "Немножко красть, а кто не крал?". Очень много вер в либеральную идею было разрушено благодаря этой слабости, однако тут воровство (а равно иные негодные дела) хотя бы не объявляются парадной добродетелью, но все же признаются грехом (пусть и отчасти извинительным -- кто, дескать, бабушке не внук?).

Этой стыдливой позиции противостоит третий способ посрамления, когда негодные дела объявляются наипохвальнейшей формой борьбы за свободу. Информационный рэкетир объявляется светильником разума и героическим борцом за свободу слова, а беспардонно наглая покупка партий и депутатов навынос и распивочно оказывается высшим проявлением благодетельной прозрачности. Такой агитацией вер было разрушено, пожалуй, что даже и больше, чем простым стыдливым воровством.

Но все вышеприведенные способы предполагают апелляцию (хотя бы и лукавую и недобросовестную) к некоторым всеми признаваемым превосходным ценностям. Ведь быть светильником разума – это, в общем-то, хорошо, а вести свои дела честным и прозрачным образом - еще лучше. Другой вопрос, как эти ценности соотносятся с реальными sujets de question. Последний же способ, явленный на съезде "Либеральной России", принципиально иной, ибо основан не на хитрой подмене понятий, а на откровенном и бесстыдном глумлении - существо, находящее вкус в попрании простейших запретов, на которых базируется людское общежитие, объявляет себя истинным и единственным носителем либеральной идеи. Это уже максимальное приближение к модели "Поклоняйтеся, али меня не узнали?". После столь глумливого посрамления любое допущение глумящегося существа в человеческое общество означает частичное признание того, что и это - тоже либеральная идея, только максимально обнаженная. Чтобы не допустить окончательного уничтожения данного понятия, единственный способ - твердо усвоить, что вышеназванное существо находится вне грешного и обиходного человеческого сообщества, и соответственно к нему относиться.

От редакции. После того, как этот текст был опубликован,  редакция получила заверения сторонников партии "Либеральная Россия" в том,  что Максим Соколов не понял смысла шутки. Ворвавшиеся на съезд "боевики" изображали вовсе не чеченских террористов, а омоновцев, посланных центральной властью: мол, смотрите, борцы за свободу, что с вами сделает тоталитарный Кремль. Будьте, так сказать, готовы. Нам представляется, что это не суть важно. Люди, положенные на пол, не успевают подумать о том, кто и зачем такое сделал: для рассмотрения различных гипотез это не самая удобная позиция. Что испытали униженные травмированные люди, остается только гадать. В стране, пережившей прошлогодний кошмар, призрак Норд-Оста встает сам собой, он надолго, навечно с нами, и лондонский шутник, привыкший играться смыслами, конечно, учитывал и это.