Глубокоуважаемый Максим Юрьевич!

Что же такого ужасного я сделал? Отметил добрым словом событие, случившееся 35 лет назад, и его героев, нескольких оставшихся в живых стариков. Да, тогда, в августе 1968 года, они вышли на Красную площадь, протестуя против оккупации Чехословакии. Маленький, частный подвиг, но подвиг. Да, он длился минуты. Да, это подвиг несравнимый с подвигом нашего народа во время войны. Но ведь на войну-то идти надо, а на площадь – необязательно. А они вышли. Почему бестактно их вспомнить?

Половина из них умерли.

Давайте не будем легко говорить о смерти «тыловиков», хотя бы наших ленинградских рабочих, которые, надрываясь в ледяных цехах, с пайком в 125 г хлеба, падали и умирали у своих станков. А потом, зачастую безымянных, их сваливали в общие могилы.

Страдали все. Такова уж история моей страны, и я ее так чувствую.

Глубокоуважаемый Максим Юрьевич! Вы пишете о правозащитниках: «…невозможно уравнивать то, чем  рисковали они, и то, чем рисковали участники войны», а умерли они, пишете Вы, «от таких тяжких болезней, которые, скорее всего, достали бы их и на воле».

Так ли это? Принудительное питание Сахарова это какое страдание – большое или так себе, пустяк? А покончивший с собой Илья Габай по какому проходит разряду? Или погибший Анатолий Марченко? Ведь сегодняшней свободной страной мы обязаны и этим смертям и этим страданиям – как же о них забыть? Или, как делаете это Вы, искать разницу «между тостом "За победу нашего безнадежного дела!" и словами "А коль придется в землю лечь, так это ж только раз"». Вы же передергиваете, Максим Юрьевич, противопоставляя застолье последнему вздоху. Выпивали и на войне. И на войне говорили тосты. Умирали и после войны. И всегда в землю ложатся только раз.

Вы пишете, что правозащитник «все равно обречен, целясь в коммунизм, попадать в Россию». Максим Юрьевич, не горячитесь. Так можно думать, только если плохо понимаешь, где коммунизм, и где Родина. Мне казалось, Вы  это хорошо знаете.

Вы, Максим Юрьевич, попеняли мне за непонимание масштаба: то семеро смелых на площади, а то – русские солдаты, полегшие миллионами на полях войны. Попеняю и я Вам: разве вспомнить мужественных стариков – уж такое ужасное преступление? И такой ли уж такт одернуть за попытку гласно признать и отметить заслуги этих людей перед обществом? Разве нет у меня более крупных провалов? Разве я не делал худших ошибок?.. Наверно, есть. Наверно, делал. Так скажите мне об этом. Я глубоко Вас уважаю и готов видеть как вдумчивым сторонником, так и бескомпромиссным критиком.

Конечно, я предпочел бы видеть Вас среди своих сторонников. Те идеи, которым я привержен, то видение России, ее будущего, от которого я никогда не отрекусь – мне казалось, что это и Ваши идеи, это и Ваше видение России.

P.S. Мой отец – Чубайс Борис Матвеевич – начал войну 22 июня 1941 года и закончил 9 мая 1945-го. Он как раз из тех упомянутых Вами 3-х процентов, которые выжили чудом. Ничто, сказанное мной выше, не снижает моего преклонения перед ним и его поколением, отстоявшим Родину, но так и не увидевшим ее свободной.