Регулярные убийства богатых предпринимателей принято считать характерной чертой нынешнего российского капитализма и выражением его глубокой дикости. Не оспоривая ни того, ни другого тезиса, зададимся, однако, вопросом: а что, в иные эпохи и в иных странах не было случаев, чтобы с корыстной целью убивали богатых купцов?

В общем-то, были и немало, но учинялись они по совершенно иной схеме. Речь шла либо об убийстве с целью ограбления, либо - стандартный детективный сюжет - о деяниях нетерпеливого наследника, ускоряющего естественный ход событий. Между тем в нынешней России если и есть прямые последователи атамана Кудеяра, то, говоря о киллерах и заказных убийствах, мы совершенно не их имеем в виду, равно как и случаи с богатым и бездетным дядюшкой-олигархом и беспутным племянником нам неизвестны. Убивают не с целью физического ограбления и не ради вступления в наследственные права.

В прежние эпохи спросили бы: "А зачем еще?" Если цель - завладеть чужим имением, то убийство к этой цели не слишком приближает. Убитого предают земле, законный наследник вступает в свои права, ему, а вовсе не убийце, достается имение покойного. Le roi est mort, vive le roi, а материальные профиты злодея вовсе непонятны.

В постсоветской же России все получается иначе. После убийства богача его имение растекается неведомо куда, и не будет чрезмерной смелостью предположить, что в итоге оно достается заказчику несчастного случая, прямые наследники остаются с какой-то мелочью или вообще ни с чем, и les morts n'ont point de volonte.

Между тем важным элементом института собственности как раз является то, что мертвые имеют свою волю, выражающуюся во вступлении в действие наследственного права. Главная защита частной собственности в том, что титул собственности выше физической личности собственника. Сегодня владелец жив, завтра он мертв, титул же собственности, переходя к законному наследнику, остается в целости и сохранности. Нынешний же российский институт частной собственности, завязанный на земное существование собственника и делающийся весьма эфемерным с прекращением этого существования, - институт какой-то весьма сомнительный. В 90-е гг. банкиры Медков, Кивелиди, Кантор прискорбно закончили свой жизненный путь - и что же сталось с их банковским делом?

Но даже отвлекшись от этого совсем уже грустного сюжета, мы вынуждены перейти к другому сюжету - и тоже грустному. Бег времени неостановим, и не так уж далек тот час, когда крупнейшие российские богачи начнут покидать этот мир в силу естественных причин. Что тогда? Возьмем какого-нибудь условного Владимира Иосифовича Лесина или Михаила Юрьевича Ресина, силе и знатности которых сегодня всяк завидует. Но если завтра к этому абстрактному богатому богатине придет костлявая, с чем окажутся родственники и кому перейдет дело?

Родственникам, положим, что-нибудь да достанется, и вряд ли они будут кормиться Христовым именем у врат торгово-развлекательного центра, но что станется с делом этих сильных мужей - не знает никто. Скорее всего, будет действовать принцип "Кому покидаешь имение? - Тому, кто одолеет", и живое дело будет разнесено по клочкам в убийственной сваре жадных преемников. Говорить о частной собственности, умножающейся из поколения в поколение и в ходе этого умножения очищающейся от грехов основателя, довольно затруднительно. То есть грехи в ходе разборок на тему "кто одолеет" умножатся и даже весьма - за это можно не беспокоиться, а вот сама собственность скорее всего хизнет.

Так что главное испытание институт частной собственности в России отнюдь еще не прошел. Парадокс звучит мрачновато, но о жизнестойкости института собственности можно с полным правом говорить, лишь когда он проверен смертью, когда собственность более или менее беспроблемно переходит от усопших собственников к здравствующим наследникам. Пока это испытание не пройдено - это еще не собственники, а только держатели.

За этим парадоксом следует другой, хоть и не совсем мрачный, зато совсем удивительный. О приватизации в России написано множество томов, сам А. Б. Чубайс со сподвижниками по ГКИ написал историю своих свершений, однако нигде сказанная грустная тема не рассматривается. Вчуже может создаться впечатление, что субъекты российской приватизации сплошь бессмертны. Это особенно странно, если учесть, что мыслители предшествующих эпох неразрывную связь между наследственным правом и институтом частной собственности воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Говоря о буржуазном перерождении советского правящего класса, Л. Д. Троцкий указывал, что новый класс захочет передать свои привилегии детям, это поставит вопрос о возрождении наследственного права, после чего восстановление частной собственности станет неизбежным. То, что для Троцкого было очевидным, видному деятелю постсоветского буржуазного перерождения (и не ему одному) даже и в голову не приходило.

Вероятно, дело не столько в идейных различиях между Л. Д. Троцким и А. Б. Чубайсом, сколько в различии эпох. Л. Д. Троцкий столь безошибочно чувствовал искомую связь не потому, что он был перманентным революционером, а потому, что при царизме он учил римское частное право, львиную долю которого составляли как раз хитрости права наследственного. Постсоветские же реформаторы читали современные буржуазные учебники про экономикс, которые об этом предмете совершенно безмолвствуют.

Причина такого деликатного безмолвия понятна. Прежде всего, экономикс - наука бодрая и жизнеутверждающая (в американских учебниках - особенно), и на общем созидательном фоне казуистические рассуждения на тему "а кто умрет без завещанья и нет в семействе сыновей" стилистически оказываются совсем не к месту. Опять же в нашем либеральном реформаторстве силен мотив "капитализм - это молодость мира, и его создавать молодым", тогда как тема умирания и завещания отдает чем-то глубоко старческим.

Нельзя отрицать и прогресс гигиены и органотерапии. В Древнем Риме средняя продолжительность жизни составляла 35 лет, в Средние Века - где-то 40. Легко уразуметь, сколь часто происходили случаи наследования и сколь насущно жизненным было наследственное право. Естественным же было то почетное место, которое оно занимало в курсе наук, и общепонятной была его связь с институтом собственности.

К тому добавляется и общий хозяйственный прогресс. При прежнем, крайне медленном умножении богатства, когда не то что имение переходило от отца к сыновьям и внукам в практически неизменном виде, но даже жилище, платье и утварь передавались из поколения в поколение, только правильное наследование давало возможности для дальнейшего сколь-нибудь достойного существования. Начать жизнь с нуля и достичь богатства было практически невозможно, и слова "лишенный наследства" звучали страшным приговором. В современной экономической системе наследование по большей части служит вспомогательным, а не основным способом обретения богатства, тем более что западная экономикс в XX веке прошла через длительный социалистический период фактически запретительных налогов на крупные состояния - и что же в учебнике вспоминать о таких факультативных сюжетах.

Но в странах, где писались популярные учебники и откуда наши соотечественники черпали экономическую мудрость, наследственное право хоть и утратило часть своего значения, но - в силу его давней и прочной укорененности - его хотя бы не надо утверждать заново. Тем более не нуждается там в повторном утверждении институт частной собственности. Социалистические налоги, положим, могут ему вредить, но сам титул собственности обыкновенно пребывает во вполне вразумительном состоянии, в чем и заключается важное отличие западных имений от российских.

Добавим к тому национальную традицию. Во Франции еще в XVI-XVII вв. люди весьма низкого звания - вплоть до прислуги и прачек - при заключении брака считали необходимым заключать у нотариуса надлежащие контракты (возможно, почерпнутым в Европах знанием этой западной традиции объясняются малопонятные для отечественной аудитории пассажи раннебольшевицких вождей о нотариусах как "пиявках рода человеческого"). В России же знаменитый адвокат Плевако, специализировавшийся на обслуживании отнюдь не социальных низов, принужден был в отчаянии воскликнуть: "Я понимаю, что можно умереть без завещания, но я не могу понять, как можно жить без завещания!" С тех пор мало что изменилось. Все так и живут по принципу, столь для Плевако непонятному, причем не только бедняки и не только средние обладатели джентльменского набора "квартира, дача, иномарка" - так живут и богатые нотабли. Реформаторы, гордившиеся тем, как они переломали многие прежние традиции, эту традицию не переломили нимало - они о ней даже не знали и, соответственно, не думали.

Возможно, подымающийся, несмотря ни на что, средний класс традицию все же переломит. Не имея возможности с гордостью говорить: "Сей пустошью владел еще покойный дед", self-made man скорее всего захочет, чтобы, по крайней мере, его внуки могли говорить нечто подобное, и озаботится преемством имения. Что же до крупных состояний, создание которых было вроде бы стратегической целью приватизации, то здесь дело гораздо хуже, ибо слишком много наверчено надежных схем, в которых ни один душеприказчик не разберется. В связи с кризисом призывной армии нас пугают очередным демографическим "эхом войны" - хотя в силу естественных процессов зарастания и размывания в четвертом поколении эхо не может быть столь же сильным, что и в первом. Между тем, если уж так интересоваться демографией, лучше подумать, каким будет "эхо приватизации", когда нажившиеся на ней начнут массово уходить из жизни и начнется новый передел - столь иными чаемый "пересмотр итогов приватизации".

Сторонники пересмотра не устают обвинять приватизаторов в неслыханном и сознательном злодействе, между тем никакого такого особенного злодейства не было. Был во многом извиняющий приватизаторов общий революционный сумбур - и еще слава Богу, что неизбежный передел собственности обошелся столь малой кровью. Но была еще выдающаяся историко-культурная слепота реформаторов, ничего кроме либеральных догм последнего, пошлейшего извода не знавших. То, что они за все эти десять лет ни разу не вспомнили о наследственном праве, - один из примеров такой добровольной слепоты.

Они-то смело бравировали своей культурной продвинутостью и отбрасыванием отживших средневековых предрассудков (понимаемых ими весьма широко) - но теперь, когда подопрет, волю мертвых олигархов придется утверждать на коленке. С соответствующим качеством утверждения.