«Пан Ленинград, я влюбился без памяти

В Ваши стальные глаза...»

(Ю.Шевчук)

Мне чужда зависть и пренебрежение первопрестольной к своему, как она считает, младшему собрату, как не понятен и охотно озвучиваемый диагноз провинциальности. Будучи в глазах безжалостной Москвы сама откровенной лимитой, я привыкла склоняться перед аристократично изысканным Петербургом и его утонченной красотой, разительно отличающейся от помпезности первой российской леди. «Город Городов», это лидерство неоспоримо, а потому не требует дополнительной жалости. Но внутренне, непоказно интеллигентный «евроглазый прохожий», с отсутствующим самым элементарным мелочным прагматизмом, неисправимый обшарпанный романтик, вечно погруженный в свою природную меланхолию, все-таки он кажется мне слишком отрешенным, не предназначенным для дел мирских. Для властных дел.

Тем не менее, в глазах провинции северная всегда была первой и самой главной столицей.

- Ты в Питер? Везет...

А попробуй ответить "в Москву"!

Такой реальный в своей погодной неудобности Эдем остается средоточием всего самого лучшего, ему заранее прощаются множественные практические огрехи и неухоженный вид. Зима не столько суровая, сколько именно отвратительная, для сторонних ценителей полна узнаваемого характера, с которым есть желание посчитаться, ощутить на себе, постичь и перенять, но не поспорить. Даже характеристика «бандитский», оправдывающая себя последние лет десять, не умалила кардинально естественную харизму Невского града. Преклонение России за Садовым кольцом перед русской Венецией неизменно и бесконечно.

Воистину самая настоящая любовь, пронзительная в своей тоске, заставляет воспринимать вполне очевидные недостатки Питера в качестве достоинств. Не прилагая ни малейших усилий, он завоевывает сердца с той непринужденной легкостью, о которой Москва не может и мечтать. И это, действительно, очень сильный факт, способный вернуть северной столице благородную роль.

Не  вторую, а свою собственную.

Прирожденный мореход, Петербург мог бы стать флагманом, очередным окном, только не в Европу, на этот раз – наоборот. У много более юного, но гораздо быстрее помудревшего долговязого отпрыска России, внешне «на мать не похожего», а внутренне вобравшего в себя ее самые глубокие истины, есть настоящий шанс показаться перед миром, столь густо отныне замешанном на практичности, духовным и лидером. Не просто декоративно туристическим агентством или мегаполисным музеем в натуральную величину, больше обращенным в прошлое, а культурным проводником, ведущим в будущее.

Но банкет на 300-летие, увы, не выступит тягловой силой.

Если учесть, что нынешняя власть города уже на пути выхода за дверь, максимум, на что может претендовать грядущее юбилейное празднество – это роль попытки сменяющейся верхушки запомниться народу и тем самым облагородить свой долгожданный уход. Но, скорее всего, город получит пирушку по принципу "после нас хоть потоп", во всяком случае, количество запросов Счетной палаты позволяет предположить именно такой вариант. Хотя и запоздалое желание пустить пыль в глаза, пусть и на балаганном уровне, сравнившись таким образом с Москвой, пропускать мимо внимания нельзя.

«Сегодня город твой стал праздничной открыткой.

Классический союз гвоздики и штыка.

Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой

Все бреши твоего гнилого сюртука»

(А.Башлачев)

В своей третьей - сибирской - столице я никогда не праздновала никаких ее Дней и даже издали не видела, на что это похоже. Весьма условная, но все-таки удаленность моего родного Академгородка, обязательные в такие моменты пробки и откровенная нелюбовь к кучным городским гуляниям лишили меня возможности постичь глубокий смысл отмечания весьма приблизительной даты рождения какого бы то ни было мегаполиса. Только древняя цифра первопрестольного града – 850, с размахом пронесшаяся по всем телевизионным каналам рифмой «Москва-колокола-купола» на пару со световым представлением мсье Жара, посвятили меня в некоторые подробности устройства подобных шоу, но в смысле пожелания присутствовать на чем-то подобном отбили последнюю охоту. И надо же было так случиться, что первый в жизни День (чуть было не сказала - своего) Города я встретила на мосту Невы.

В мае 2000 в одном салоне с Агузаровой и Гребенщиковым - Боярским ваша покорная слуга вылетела из Шереметьева («Ну, конечно, как же можно пренебречь великой честью - повидать Пулково!») по маршруту Москва - Санкт-Петербург.

- Что это они все срочно туда же, куда и я?!

- Так ведь день города, глупая. Гуляния и прочие дела.

- О... В самом деле? Только не это! 

К чести губернатора Яковлева замечу, что три года назад он не высказывал даже самого смутного намека на желание обрядить гранитный стан города в неподходящие помпезные одежды и навязать не свойственную ему развлекательную роль. Не идя в сравнение с размахом в признанной обычной, транслируемой по каналам, северная столица удивляла меня откровенной скудностью и строгостью инсценировки. Не успев как следует разочароваться, я покорилась обаянию этой скромной, воистину нищей пирушки среди обшарпанных стен при полном отсутствии даже намека на вполне приемлемую роскошь.  

Стальное небо, полное черных туч, и бурная серая Нева, вся в крупных волнах, регулярно вспыхивающие салюты, откровенно невидимые в природном очень суровом антураже, поразили меня в самое сердце мрачной красотой. Не загруженные забавами перпендикулярные улицы, маленькие уютные пивнушки, свободные даже в такой день, не претендовали на звание (и прайсы) ресторанов, наиболее соответствуя в своей аккуратности и интимности слову "паб", но в куда более культурном обрамлении.

Только на следующий день я удрученно заметила, что благотворное отсутствие бутиков смазывалось чрезвычайной запущенностью зданий. Каналы, мостики, фонари, такой странный в своей естественности гранитный лик Петербурга очень сродни тут же присевшему сфинксу –утомлен и обшарпан до крайности. Не только каждый двор-колодец дышал откровенной неухоженностью, но и вполне публичные фасады поражали плачевным состоянием.   

Город производил впечатление больного. И это пугало страшно. Куда больше бодрых московских преображений. Хотя особой разницы между двумя столицами в их отдельной друг от друга агонии не было.

Очень долго мне не хотелось верить, что облик наших первых городов определяет земная власть. События - еще куда ни шло, но частные имена пугали. "Аврора" – последнее слово, которое можно было добровольно принять за роспись. До сих пор всякий раз, вспоминая Петра на московской реке, я смутно надеюсь, что одноименный город не найдет своего хозяина и будет жить сам по себе.

Но в том было бы больше  от трагедии, чем от величия.

Я люблю ходить по ночным городам. Как ни странно, и Москва и Петербург кажутся пустынными в постполуночные часы. Не захламленные людской суетой, они вдруг являют свою истинную душу, одинаково мудрую, равнозначно великую, не отравленную ядом соперничества и желанием реванша. Если бы они могли править сами собой, чудная картина предстала бы перед изумленными взорами их населяющих. Но при всей своей самодостаточности, даже такие исполины не способны существовать без самых элементарных чиновничьих институтов. И, как ни прискорбно, большая часть миссии возрождения ляжет на них.

Но стратегия, задумки, планы, проекты – все это по устаревшей наивности представляется мне слишком призрачной сутью. Так и кажется, что сними с Петербурга ярмо, и он восстанет из во всех смыслах ветхости сам. Не мешать, не насаждать насильственно, как это случилось со столицей первой, не кроить на свой лад, и одним только духом он расставит все по своим местам. Ибо если последние 10 лет его не сломили, не обезобразили по-настоящему непоправимо, стало быть, не так уж и властна над ним местная власть?

Смешно, понимаю. Взгляд человека, не сталкивающегося с бытом, исключительно мифически воспринимающего обыденную жизнь самого необыкновенного российского мегаполиса. 

Наверное, просто пока еще слишком рано отвечать на конкретный вопрос «Кто?». Пока можно только перетасовывать жребий. Лично я бы не пожелала Петербургу именно столичного в том смысле, в котором оно понимается на российских просторах. Средоточие власти, уродливой помпезности, шальных денег, чрезмерной показухи и силы.

Хотя последнего - почему бы и нет?

Одно придется менять на другое, тут бы по-крупному не ошибиться - что оставить, что привнести. Мне не хотелось бы, чтобы запущенность и обшарпанность заменила канареечная обертка, сдержанность - заносчивость, одухотворенность – нахрапистость. В самом сокровенном Петербург должен остаться самим собой.