Борьба с потребительством в нашей стране имеет давнюю традицию. Советский человек не должен был мечтать о дачах, шмотках и гарнитурах – подобные мечты именовались «вещизмом». Между тем, известный комсомольский принцип «сегодня ты танцуешь джаз, а завтра Родину продашь» вовсе не был плодом больного воображения, поскольку в поздние советские времена Родину продавали как раз за джинсы, жвачки и пластинки, достаточно лишь вспомнить материалы процессов над американскими шпионами. Со временем джинсы столь поднялись в цене, а Родина столь подешевела, что в один прекрасный день население страны подалось в шпионы почти в полном составе.

Казалось бы, консюмеризм победил, если не в кошельках наших сограждан, то, по крайней мере, в их головах. Но не тут то было: хотя сегодня борьба с консюмеризмом больше не является частью государственной политики, по крайней мере официально, антиконсюмеризм превратился в мейнстрим отечественной интеллектуальной жизни, и нет сегодня лучшего способа доказать свою принадлежность к «мыслящим людям», чем обложить матом сникерс, Макдональдс и телевизор.

Левые или правые, антиконсюмеристы сходятся на том, что современное общество губит человеческое в человеке, подменяя настоящую жизнь вещами-фикциями, «симулякрами», как называл их Бодрийар, который считает, что в наше время вещь уже не служит для чего-то, как некий инструмент, а превращается в самодовлеющий фетиш, дарующий потребителю иллюзию счастья. Общество потребления, таким образом, есть общество, где духовные потребности человека в свободе, творчестве, вере и т.п. удовлетворяются обходным путем – через проглатывание своеобразных болеутолителей – вещей, дающих ощущение достижения цели. При этом интеллект, совесть и творческое начало в человеке оказываются подавленными навязанным ассортиментом симулякров.

Естественно, подразумевается, что подобное положение вещей оформилось недавно – в Америке примерно в пятидесятые годы, а в Европе – лет на десять-двадцать позже. Между тем, ничто не заставляет думать, что общество потребления не существовало раньше. Вещь всегда была чем-то большим, чем орудие труда, обладая способностью не только помогать, но и радовать и возвышать своего обладателя среди других членов общества.

Борцы с вещизмом абсолютно правы, указывая, что вещь есть иллюзия и вообще барахло, ради которого человек гробится на работе, отдавая годы своей жизни ради обладания чем-то не более осязаемым, чем пшик открываемой посудины с кока-колой, разменивая себя на некий глобальный «шшшвеппсс!». Не правы они лишь в том, что человек умеет или может научиться жить как-то по-другому.

Во-первых, вещь, понимаемая по-антиконсюмеристски широко, есть единственный повод к общению между людьми. Недаром процесс сближения с человеком (например, с девушкой) всегда включает в себя выяснение кто чего любит. Люди общаются по поводу книг, фильмов, теорий, ресторанов, мобильных телефонов и своей ненависти к Макдональдсу, но никогда не общаются «вообще», за исключением разве что разговоров в стиле «ты меня уважаешь?». Но и в случае пьяного выяснения вопроса об уважении, разговору предшествует потребление (понятно чего), а в истории с обвинением в «нелюбови» обычно участвуют подгоревшие котлеты или неподаренные цветы.

Во-вторых, если человека не заманивать на рабочее место обещанием какого-нибудь симулякришки, придется гнать его на работу кнутом или зазывать какими-нибудь уж совсем сюрреалистическими посулами, вроде коммунизма или вознесения в рай на летающей тарелке. Такова уж природа человека, что работать он не хочет, и вовсе не потому, что он такой плохой, а потому, что работа, причем любая, действует на организм индивида разрушающе, а инстинкт самосохранения действует у большинства безотказно. Поэтому приходится как-то обходить этот инстинкт, а известных способов такого обхода, между тем, всего три: принуждение, обман и подкуп.

В-третьих, существующий миф о том, что можно жить наперекор системе, выпав из порочного круга работа-потребление барахла, уйдя в монастырь, в революцию, или куда-нибудь еще, например, в колонию хиппи. На поверку все подобные уходы оплачиваются все теми же иллюзиями, каждая из которых, как водится, обещает счастьелюбовьпросветлениесвободу, а на деле способствует истинному личностному росту не больше, чем гамбургер. Когда в телевизоре нацбольская девушка, похожая на молодую Новодворскую, заявляет, сидя за кумачовым столом, что им нужны настоящие борцы, агитаторы и подпольщики, понимаешь, что за столь престижный предмет потребления, как красная повязка с серпом и молотом, приходится вкалывать не меньше, чем за какой-нибудь буржуйский плеер. Впрочем, ребята из НБП, лично мне глубоко симпатичны: в конце концов, они читают Маркузе и слушают Курехина, а значит искренне стремятся к тому же, к чему и другие нормальные молодые люди – к общению и дружбе на основе общих интересов, то есть одинаковых потребительских пристрастий.

Куда меньше симпатии вызывают люди, сделавшие борьбу с потребительством своей профессией, а ненависть к заокеанским бутербродам, попсе и телику – существенным элементом своей духовной жизни. Эти люди призывают к революции, причем не важно к какой: консервативной, национальной, анархической, антиглобалистской или еще какой-нибудь, априори полагая себя некой избранной кастой на фоне инертной жующей жвачку «ботвы».

Известен парадокс, согласно которому революционер обречен перенять худшие черты у того строя, против которого он борется. Так русские революционеры, боровшиеся против православия с самодержавием, сами становились деспотами и убийцами, а также, по многочисленным свидетельствам современников, весьма походили на монахов. Сегодняшний идейный антиконсюмерист часто похож на представителя богемы, и если тираноборец становился тираном куда большим, чем ненавистный ему монарх, антиконсюмерист превращается в суперконсюмериста, то есть в идеального потребителя, который отличается повышенной лояльностью к бренду, агрессивностью по отношению к конкурентам обожаемого продукта, а также мечтает посадить на свой ''гербалайф'' весь род людской.

Я вовсе не стремлюсь здесь воспевать людей, для которых смысл жизни сводится к отовариванию, а главной проблемой бытия является вопрос выбора подходящего тарифа мобильной телефонии. Я просто утверждаю, что такие люди были всегда, что проповедь с амвона «зомбировала» наших предков не меньше, чем телевизор – наших современников, а карета с рессорами была в эпоху Пушкина не меньшим фетишем, чем еще пару лет назад был шестисотый «мерин». И так же как двести лет назад любой мог выбирать между пошлостью и тогдашним вариантом масскульта с одной стороны, и жизнью, полной творческих исканий и подлинных человеческих отношений – с другой, так и сегодня любой может решить, стоит ли продавать душу за банальное «бабло».

А вот вещей должно быть действительно много. В конце концов, именно над суетой бесконечного производства-распределения-потребления может возвыситься нечто, что уже по контрасту с попсой и барахолкой будет цениться как «вечное» и «всеобщее». Да и вряд ли тогда кому-нибудь придет в голову продавать отечество за обыкновенные джинсы.