Мода на цивилизованность

Уже почти невозможно больше читать рассуждения об Ираке, Америке и Европе, равно как и рассуждения о том, что следует делать России, оказавшись меж двух энтузиастических колонн расколовшегося евро-атлантического мира.

Политики, аналитики и публицисты, принадлежащие к мейнстриму, в один голос повторяют, что при решении этого вопроса нам следует строго следовать принципу национального интереса. То есть высчитать, что выгоднее, присоединиться к европейскому маршу мира и тем набить себе цену в глазах и американцев, и европейцев, или наоборот – поддержать Америку в момент переживаемых ею психологических трудностей и тем еще вернее набить себе цену в ее глазах. Рассуждать в категориях справедливости и правды считается немодно, маргинально и не по-западному. Потому что считается, что именно евро-атлантический мир, как никто, преуспел в расцвечивании голимого интереса под общегуманитарный продукт, на чем в значительной мере и держится его благополучие.

С подозрительным упорством о том же – т.е. «национальном интересе» - твердит и американская (а также проамериканская) печать, рассуждая о месте России в иракском кризисе. На протяжении нескольких месяцев (с ранней осени) то в том, то в другом издании из самых-самых появляются статьи, в которых очередной известный аналитик высказывает как бы совершенно новаторское соображение: мол, русские, сильно изменившиеся в последнее время, не готовы поддержать США и становятся на защиту Саддама уже не в силу своей азиатско-людоедской природы, как мы привыкли думать, а в силу вполне человеческого, цивилизованного желания получить денежную компенсацию за сдачу своего давнего союзника. Навязчивая пафосность этих прозрений выдает известную важность подобных рассуждений для американской пропаганды.

История негодования

Проблема в том, что стратегически, интеллектуально и психологически американцы предстоящую войну уже во многом проиграли. Месяцев восемь назад Соединенные Штаты, помнится, объявили, что располагают доказательствами причастности режима Хусcейна к терактам 11 сентября, а потому и считают себя вправе, без оглядки на кого бы то ни было, начать агрессию самозащиты.

«Неопровержимые доказательства причастности», впрочем, оказались такого свойства, что президент Буш мог лишь на ухо сообщить их премьеру Блэру, а тот поехал на ухо же пересказывать своим евразийским коллегам. Когда выяснилось, что европейское общественное мнение чихать хотело на эти перешептывания, «доказательства» и «причастность» нечувствительно растворились в информационном пространстве, уступив место доктрине «разоружения».

Выяснилось, что Америка готова немедленно наказать Ирак теперь уже за то, что он разрабатывает смертоносные вооружения и плюет на запреты ООН. «– Ты кого обидел, гад?! Ты ООН обидел, падла! Овцу нашего стада». И Соединенные Штаты объявили, что считают себя в полном праве мстить за нанесенное оскорбление, не спрашивая ничьего позволения. Популярное клише, предлагающее Саддаму «разоружиться» перед человечеством, в проекции на русскую риторическую традицию XX века звучит вполне зловеще. Ясно, что парня замочат по-любому.

Однако, в результате этих пропагандистско-дипломатических эволюций мир оказался вполне солидарно убежден: Соединенные Штаты пользуются случаем (Саддам действительно плохой парень), чтобы прибрать к рукам иракскую нефть, а все прочее – лишь повод и риторика. Американцы уже почти не сопротивляются – время идет, а безусловного повода к войне так и не находится. Колин Пауэлл прямо говорит, что после войны Америка возьмет нефтяные запасы Ирака «в опеку», дабы «сохранить» их для иракского народа. Признавшись, что пружиной их стремления к войне является интерес, Соединенные Штаты стремятся и противников войны представить как ущемленных в своем интересе игроков той же самой игры, публично и охотно рассуждая о размерах отступных, которые могут быть им уплачены.

Право войны и мира

Модный правый прагматизм трактует, что всем правит интерес. Американцы идут войной на Ирак, потому что хотят получить иракские месторождения в свои руки. Французы выступают за мир, потому что надеются разрабатывать их сами. России необходимо присоединиться «к одному из лагерей цивилизованного мира», угадав того, кто надежнее пообещает отрезать ей за это кусок пирога. Выяснилось, что так не трудно быть европейцами!

Рискнем в немодном духе предположить, что за противостоянием Европы и Америки стоит нечто иное и более глубокое. Вопрос стоит ведь о праве войны и мира - одной из болезненнейших проблем европейской истории последних четырех веков. С XVII-XVIII в.в. Европа вырабатывала то представление, что право войны и мира подлежит третейскому суду - суду сообщества государств, а не является правом одного монарха. На это была направлена система европейских союзов и договоров, еще в XVIII веке выстраивавшая систему сдержек и противовесов; равно как и многочисленные проекты «вечного мира», начиная с Генриха IV и его достославного министра. В результате, европейская традиция выработала крайне ограниченный и закрытый список законных поводов к войне, который является к тому же предметом консенсуса.

Принцип этот, впрочем, периодически нарушали монархии, претендовавшие на статус Империи. Империя – это и есть монархия, наделяющая себя правом устанавливать собственные правила войны и мира. Так вела себя Швеция в конце XVII века при Карле XII, так вела себя Франция в начале XIX-го при Наполеоне, так вела себя Германия в XX-м. Империя нарушает принцип легитимности признания взаимных прав, объявляя собственный интерес безусловным приоритетом.

Отчаянное сопротивления столпов европейского самосознания американской воинственности связано именно с попыткой Америки изменить право войны и мира в пользу своих интересов. Оно имеет гораздо более глубокий исторический смысл, а исход его – гораздо более серьезные последствия, чем может показаться на первый взгляд.

Метафизика выгоды

(Заключительная часть образцового публицистического сочинения должна содержать указание властям и народам, что им конкретно следует делать по прочтении всего вышеизложенного и чего делать ни в коем случае не следует).

Противостояние Европы и Америки назидательно обнажает некие немаловажные особенности общественно-государственного устройства по разные стороны Атлантики. Америка являет сегодня пример государства, которым правит идея «национального интереса», понимаемого нацией и правительством согласованно. Европой правит общественное мнение.

В России нет общественного мнения. Во всяком случае – по иракскому вопросу. Российскому обществу более-менее это все равно. А сторонники и противники войны, как правило, лишь выражают свое отношение к Европе и Америке как цивилизационным ориентирам. Нет у нас и сознания общего «национального интереса» в том смысле, в каком оно есть у американцев. Такое единое сознание «национального интереса» вообще обычно является следствием ощущения избыточной мощи и пассионарности, что для нас сегодня не актуально. К тому же, американская воля к войне на самом деле имеет весьма глубокие и вполне конкретные корни - она является реакцией на осознание Штатами крупного поражения всей своей ближневосточной политики последних десятилетий. Америка сделала стратегическую ставку на нефть Аравийского полуострова и после 11 сентября обнаружила, что ставка эта не оправдалась, а ближневосточное союзничество оказалось западней. Установление проамериканского режима в Багдаде должно создать противовес Саудовской Аравии, т.е. стать отчаянной попыткой из этой западни выскочить.

То, о чем говорят российские сторонники прагматического отношения к иракской проблеме, есть не «национальный интерес», а выгода. Выгода, впрочем, также вещь вполне хорошая. Однако путать ее с «национальным интересом» весьма опасно. Не стоит забывать, что из прошлого передела мирового нефтяного порядка Россия извлекла максимальные, просто невероятные, немыслимые выгоды. Что и привело  ее во многом , спустя 15 лет, - к полному краху. Таскание каштанов из чужой жаровни – признак ловкости и смекалки, и отнюдь не смертельный грех. Однако воображать его себе истинным источником благополучия и основой национального самостояния весьма опасно.