Два квакера, подавшие адрес Вашему Величеству, мне известны. Они были у меня еще 16 октября и истомили меня длинною беседой. Это — мономаны, от времени до времени являющиеся просвещать Россию. <…>

Освободившись от них, я отослал их к Саблеру и к кн. Кантакузену, коих они томили подобными же разговорами. Кажется, они были у Плеве.

Конечно, писание их к Вашему Величеству не требует никакого ответа. Я советовал им уезжать отсюда как можно скорее, но вижу, что они все еще проживают здесь. Не сомневаюсь, что они вошли уже в беседу с графиней И. А. Толстой, которая охотно принимает всяких чудаков из Англии, и с разными дамами пашковского круга, ведущими здесь безумную пропаганду между бедным населением.

Из письма К.П. Победоносцева к Александру III, 10 ноября 1892 г.

***

Критика Владимиром Можеговым современного состояния РПЦ, как и его мысль о том, что «Христос приходил спасать человека, а не государство», внешне выглядит совершенно справедливой, но при пристальном анализе вызывает у читателя, даже отдаленно знакомого с церковной жизнью, множество замечаний и возражений. Как общего, так и частного характера.

«Отделение» церкви от государства, на котором настаивают все противники РПЦ, в том числе и академики, написавшие этим летом знаменитое «антиклерикальное» письмо Владимиру Путину, в нынешней России в действительности вполне оформилось, особенно если это касается церкви православной. Каждый может судить сам: крещение и причастие, церковный брак и изучение Закона Божьего, исполнение постов и молитв, а также сотня других известных каждому верующему практик не являются в России обязательными. В загсах регистрируют без ведома духовных лиц, высшее образование можно получить, вовсе не представляя себе, чем Иисус Христос отличался от Моисея, ребенок, рожденный вне брака, юридически имеет ровно те же права, что и любой другой. И автор этих строк, и Владимир Можегов вряд ли могут себе представить во всей красочности государство, в котором церковь не отделена от него. Пример Афанасия Фета, почти всю (!) жизнь бившегося за собственное гражданское признание, очень далек от нас по времени, примеры Ирака или Афганистана – далеки географически. Не лишним будет вспомнить и о влиянии, которое оказывал на тогдашнюю российскую политику обер-прокурор Священного Синода Константин Победоносцев: нынешние церковные деятели не могут даже мечтать о том, чтобы диктовать власти, кого из проповедников отсылать, а с кем обходиться милостиво. Сама эта ситуация сегодня выглядит донельзя дикой. Мы настолько привыкли к тому, что церковь не имеет к нашему повседневному существованию ровным счетом никакого отношения, что любое выступление священника склонны воспринимать как посягательство на собственную религиозную независимость.

Примеры клерикализма, приведенные Можеговым, также нуждаются в некоторых комментариях. Высказывание о. Всеволода (Чаплина) об «Основах православной культуры» должно было бы поставить точку во всех прениях вокруг этой дисциплины: Русская Православная Церковь вполне официально («говорящие» иерархи – а Чаплин несомненно входит в их число – почти никогда не транслируют свою личную точку зрения) отказалась от обязательности ОПК в школе, хотя сама обязательность никогда не была краеугольным камнем этой идеи. Действительно, под существенным и заметным невооруженным глазом давлением общества РПЦ вынуждена была пойти на попятную, почти полностью отказавшись от своей миссионерской активности последних лет. Церковь – и это, в общем, ни для кого не является тайной – напугана, раздроблена и неспособна не то что к наступлению на светские устои государства, но и к нормально функционирующей миссионерской практике. Впрочем, о практике – чуть ниже. Сейчас же – об одном любопытном факте, который пламенные борцы и критики РПЦ предпочитают стыдливо обходить молчанием.

В школах Татарстана, Башкирии и Чечни преподавание ислама ведется уже не первый год. Ни единого голоса против этой клерикализации почему-то не раздается: вся публичная полемика ведется исключительно и только вокруг православия. Ислам же – вне всякой общественной дискуссии: академики не пишут письма президенту, журналисты воспринимают изучение школьниками ислама как должное. Причины столь странного неучастия на самом деле предельно просты: и глава Чечни Рамзан Кадыров, и возглавляющие Татарстан и Башкортостан Ментимер Шаймиев и Муртаза Рахимов обладают достаточным влиянием для того, чтобы оградить свои вотчины от любых посягательств извне. В том числе, и посягательств информационных. Это ли не та самая клерикализация и спайка церкви и власти, которой так боятся сегодня в России? Можно представить себе реакцию того же Рамзана Кадырова на любое открытое письмо о преподавании ислама в Чечне: академикам РАН поздоровилось бы едва ли, тем более что Кадыров – и сам себе академик. Нет сомнений в том, что он очень быстро нашел бы для коллег нужные слова.

***

Ползучая исламизация России – это факт, не требующий подтверждения, и если бы вся эта история ограничилась тремя регионами, все было бы не так чудовищно. Любое наступление на православие де-факто означает усиление ислама, который вообще не привык чего-то стесняться. Специализированное изучение Корана можно встретить в России почти повсеместно. И то, что ведется оно анклавно, в пределах общины, специализированной школы etc, говорит ровно о том, что у ислама в России есть своя, очень сплоченная и деятельная аудитория, внимательно примеривающаяся к внешнему пространству, но пока не обладающая серьезным ресурсом воздействия на элиты, а потому от решительных действий воздерживающаяся. Но у русского ислама – большое будущее. Сейчас, пока все копья антиклерикалов направлены на православие, он может спокойно, шаг за шагом отвоевывать себе жизненное пространство. Когда латентная фаза этой экспансии закончится – а случится это при нынешнем демографическом тренде совсем скоро, – любые протесты станут бессмысленными: «датские карикатуры» и парижские погромы будут единственным ответом вошедшего в силу ислама. С проигравшими разговаривают именно так, никакого иного ответа они, в логике мусульман, не заслуживают: со слабыми нужно говорить только с позиции силы. Ислам не приемлет никакой «толерантности» и «политкорректности». И в этом нет ничего странного или даже трагического: побеждает победитель, поражение достается проигравшему. Если Европа сдалась на милость новым «варварам», то, честное слово, сама эту участь и заслужила. Если Россия не найдет аутентичного ответа исламу, то оставшееся в гетто неисламское население одно и будет виновато в том, что история любезного Отечества пошла именно по этому пути.

В поисках этого ответа и находится сегодня побиваемая со всех сторон Русская Православная Церковь. Разумеется, никакого активного противостояния мусульманству допустить не может даже та часть иерархов, которая бы очень хотела войны. Мусульмане – такие же граждане России, как и православные, на государственном уровне муфтии публично в светскую жизнь не вмешиваются, их проповеди звучат вполне примирительно. Никаких формальных оснований для открытой вражды нет, и любые попытки ее искусственно стимулировать пресекаются самой же церковью, которая горьким опытом 90-х научена быть осторожной.

Но все то латентное неудовольствие сложившимся положением вещей неизбежно прорывается в грозных и очень неуместных филиппиках, которые цитирует в своей статье Владимир Можегов, принимая их за пресловутую «атаку церкви на общество». Православные публицисты с известной периодичностью потрясают атомными подводными лодками и куполами Третьего Рима, бродят по Москве с хоругвями и призывают с наспех сколоченных трибун «возродить духовность» в самых победоносцевских выражениях. Все это – показатель чудовищного бессилия и разобщенности нынешнего православия, которому не остается ничего, кроме подобных маргинальных выступлений, вызывающих стойкую изжогу даже у в общем-то сочувственно относящихся к церкви обывателей. Нет у православия больших врагов, чем косящие злобным глазом бабушки в храмах и бородатые мужчины в черном с хоругвями. Они одни отвращают от церкви куда больше потенциальных прихожан, нежели удается завоевать миссионерам. И судя по их активности, ждать настоящей клерикализации России придется до Страшного Суда.

Исходя из этого положения дел, власть милостиво предоставляет РПЦ доступ к телевидению: повторюсь, вся миссионерская деятельность полностью нивелируется церковной практикой, так что никакой опасности для государства церковь сегодня не представляет. Все попытки «сагитировать» государство «за» РПЦ представляют собой ту же историю. Власть сегодня видится православным их единственным защитником. И эта функция защитника – самая важная часть всего сюжета. К нему мы вернемся чуть позже. А пока – попробуем найти то пространство боя, на котором православие в перспективе могло бы победить, но, судя по реалиям дня сегодняшнего, несомненно проиграет.

***

Это пространство – секты и протестанты, «третья сила», разобщенная и не скоординированная, и, конечно, несущая вполне очевидную угрозу как РПЦ, так и мусульманам. Борьба православных священников и их сторонников с сектами до сих пор так и не поддержана государством, и секты сегодня совершенно спокойно обитают и в школах, и во властных коридорах. О том, что школы стали прибежищем сект, антиклерикалы тоже предпочитают молчать, тем самым ослабляя позиции исключительно РПЦ, но и у самой церкви исключительно мало методов борьбы даже с самыми одиозными представителями тоталитарно-деструктивных культов. Усиление протестантизма (особенно это касается Сибири и Дальнего Востока) тоже совсем не на руку православию, но бороться оно сегодня попросту не в состоянии. Зато очень скоро этой борьбой может заняться окрепший ислам, под лозунгом, конечно же, «восстановления традиционных ценностей»: совершенно очевидно, что ни секты, ни протестантизм для России исконными не являются. Православию в этой схватке будет отведена роль одиозного наблюдателя и пассивного сторонника.

Все это только на первый взгляд выглядит фантастикой. Необходимо понимать, что ислам далеко не так прост, и все его радикальные проявления – всего лишь одна из ипостасей этой религии. «Лезгинка» и «Аллах, Акбар!» - экзотика для стороннего наблюдателя, которому и попугаться в радость, и так приятно наблюдать за чуждыми «обычаями». На самом деле ислам (как, впрочем, и православие, как и всякая религия, за единичными исключениями) насквозь политичен, он невозможен вне политики. Если примеры «Аль-Каеды», Ирана и талибов – недостаточное подтверждение этого простого тезиса, то какие еще нужны подтверждения?

И здесь мы подходим к ключевой линии этого сюжета, к истории с государством, церковью и людьми, которых Христос, без сомнения, завещал именно спасать, а вовсе не делать послушными налогоплательщиками, праведными воинами или патриотичными хоругвеносцами.

***

Сказать «идите и проповедуйте» в действительности способен только Христос: он, заметим, Сын Божий и мог себе позволить некоторую вольность в обращении с миром дольним, тем более что пришел на землю с вполне понятной целью – умереть за грехи наши. В некотором роде его конфликт с государством был изначально предопределен, как и весь путь, закончившийся на Голгофе. Христа без Голгофы, без распятия и без Воскресения не могло бы быть, и Пилат, и Ирод, и Иуда были вписаны в эту пьесу, только предполагая себя самостоятельными персонажами.

Однако церковь не есть Христос. К священнослужителям это относится в первую очередь. Церковь вынуждена была жить в мире, хотелось ей того или нет. Церковь и есть самое мирское из всего горнего, а значит, ее представители подвержены всем мирским соблазнам и прелестям. Мало того: церкви, кроме непосредственно миссии, необходимо выживать в конкурентной среде, постоянно ища поддержки у власти, которая, в свою очередь, видит церковь самым удобным механизмом трансляции собственных ценностей. Именно поэтому и католицизм почти везде вплоть до XX века был очень тесно связан с государством, и ислам до сих пор работает именно как государствообразующая религия, и православие пользовалось неизменной благосклонностью власти: гонения начались лишь при Советском Союзе. Сталин, впрочем, сам бывший учеником Тифлисской духовной семинарии и выпускником Горийского училища, поддержкой церкви не гнушался.

Все нынешние попытки православных клириков и общественности обратить на себя внимание власти – не более чем неизбывная тоска по «временам оным», когда по мановению руки Победоносцева вершились дела государственной важности. В действительности же церковь истончена и обескровлена, поколения молодых священников – как не было, так и нет, приходы, столь спешно открывавшиеся в 90-х, пустуют, «захожан» в храмах гораздо больше, чем прихожан, а ресурсам для существенного преображения и завоевания нового пространства взяться неоткуда. Русская церковь впервые в новейшей истории столкнулась не с гонениями, а с равнодушием и конкурентной борьбой. И она – все апелляции к государству являются лучшим тому свидетельством – не знает, что ей теперь делать. Отрываться от земли, от приходов, РПЦ не имеет права: они – ее хлеб, ее плоть и кровь, но именно желание наконец-то обрести исторически привычную миссию, т.е. начать ту самую проповедь, к которой призывает церковь Владимир Можегов и многие другие критики, заставляет клириков, иерархов и общественных деятелей обращать свои взгляды наверх, туда, где находится царский престол. Настоящий престол, разумеется, стоит значительно выше, но иного выбора у РПЦ сегодня нет: государство предстает единственной – и, заметим, совершенно эфемерной – надеждой на возрождение былого величия.

Русской церкви придется пройти очень длинный путь к сердцу человека, и ее нынешние ошибки – это ошибки ребенка, который уже знает, что такое шнурки, но завязывать их без родителей пока не научился. Беда только в том, что настоящих помощников у РПЦ сегодня нет, а критиков и врагов, как и должно, – предостаточно. И от того, сумеет ли церковь вырасти, во многом зависит наше общее будущее, пусть нам и верится в это с превеликим трудом.