Приближающаяся осень, судя по всему, обещает пройти под знаком активности «народно-патриотической оппозиции» и её конкурентов по тому, что все называют «левым флангом». Коммунисты анонсировали очередной сезон борьбы с антинародным режимом,  обещающей быть гораздо более интенсивной, чем прежде. Причиной тому – лишение КПРФ думских позиций, раскол в самой партии, а также появление многочисленных новых левых проектов, патронируемых администрацией президента.

Что касается перспектив КПРФ, то у неё они светлые – никаких шансов у этих самых конкурентов «перехватить» коммунистический электорат пока не видится. Возможно, дело в том, что новые левые проекты строятся в основном на популизме, в то время как «секрет» КПРФ вовсе не в популистских обещаниях. Популисты они как раз крайне слабые – обещают всё время одно и то же, с прессой работать не умеют, акции свои проводят в топорно-советском стиле. Их секрет – в том, что они «наши», а противостоящая им многоликая власть – «чужая».

Надо сказать правду: в России все эти годы был действительно антинародный режим. Не только по проводимой политике, но и по стилю, лексике, логике действий. И все эти годы у него была действительно народная оппозиция, и ей всегда были коммунисты – «наши», корнеплодного типа физиономии в сюртуках от фабрики «Москвичка». И основной парадокс состоит в том, что они никогда не смогли бы стать властью, потому что их никто никогда не воспринимал как возможную власть.

Дело в том, что власть в России воспринимается как власть и уважается как власть только тогда, когда она «антинародная», априорно чужая. И «русификация» власти, её укоренение всегда приводило к её ослаблению, а часто – и к катастрофе государственности. Если «чужие» варяги смогли за короткий срок создать самое большое в Европе государство, то их обрусевшие и слившиеся с населением потомки не могли ни удержать собственных уделов, ни противостоять внешней агрессии. При татарах, когда два века верховной властью в стране был «чужой» по определению золотоордынский хан, а князья всё это время резались друг с другом – до тех пор, пока не появилась московская династия, научившаяся быть общероссийской властью именем хана. Вплоть до того, что одним из главных лейтмотивов Куликовской битвы стала борьба за права на сарайский престол законного чингизида Тохтамыша против безродного узурпатора Мамая. И первым же действием власти после разрыва с Ордой век спустя стало восприятие опять-таки «чужой» византийской символики и не менее «чужой» идеи Третьего Рима – какой, к чёрту, Рим промежду Неглинкой и Яузой? Главный монарх «Третьего Рима» - сын литовки Иван Грозный – также остался сколь «антинародным», столь и уважаемым, в отличие от преемников. Самый «национальный» московский период – он же и самый «бунташный»; обрядивший всех в голландцев и сокративший население страны на одну пятую Петр Великий так и не столкнулся со сколько-нибудь серьезным сопротивлением, в отличие от своего отца, чей насквозь русофильский режим пережил Соляной и Медный бунты, раскол и Стеньку Разина. И по мере того, как после Петра происходила постепенная (пусть показная, внешняя и казенная)  «русификация» немецкого по крови царствующего дома, прорезалось уваровское «православие, самодержавие, народность», синхронно падал авторитет верховной власти, что в итоге закончилось бомбами народовольцев, тремя революциями и Ипатьевским домом. Парадокс, но тот антирусский интернационал меньшинств, которым были большевики 17-го, в сознании нации гораздо больше был признаваем за власть, чем огородно-картофельный ЦК, каким он стал со времен Хрущева. Апогеем же чуждой «антинародности» - и одновременно наиболее почитаемым правителем страны – стал Сталин. А в центре катастрофы созданной Сталиным государственности оказался жалкий болтун и подкаблучник из краснодарского колхоза, типичный «наш» Горбачёв.

Президент Ельцин – по крови также типичный «наш», с характернейшим обликом царя-гороха, но умудрившийся создать специфический миф, поддерживающий эту насущно необходимую для стабильности власти дистанцию. Это был миф об управляемом темными силами големе, миф о «двойниках» Ельцина, изготавливаемых в подвалах Лубянки, миф о Чубайсе, наконец. Когда этого мифа еще не существовало, был возможен 93-й год; когда он появился и окреп – Ельцин стал восприниматься как царь в полной мере.

Только так можно понять, почему, скажем, Зюганов неизбираем и никогда не станет президентом. И почему при этом народ упорно из раза в раз голосует за коммунистов ради того, чтобы показать «чужой» власти козу. Коммунисты, состоящие из тех самых брюквенных морд – «наши», плоть от плоти и кровь от крови; Зюганов и Селезнёв похожи на соседа по лестничной клетке, председателя домкома Ивана Трофимыча, как братья-близнецы.

Не таков коммунист Глазьев, вышедший на выборы в Красноярске. Глазьев – «не наш», он принципиально отличается не только от Зюганова, но и от Райкова или Черномырдина. У Глазьева – облик банковского клерка, московского умника-экономиста, бывшего министра правительства Гайдара (кем он, собственно, и является). Очень может быть, что, если бы на президентских выборах вместо Зюганова от коммунистов был выставлен Глазьев, у него были бы шансы, отличные от нуля. В том же Красноярске Усс – гораздо более «наш» и в этом смысле тоже.

Также довольно показателен и опыт «красных губернаторов» в постсоветской России. У любого начальника обкома КПРФ, выигравшего выборы у местного губернатора (с которым они сидели за одной партой в ВПШ и в соседних кабинетах обкома КПСС), выбор всегда довольно жёсткий – либо дистанцироваться от партии, либо погружать регион в трясину и обвинять в этом Кремль. Не только из-за давления центра и не только потому, что логика взаимоотношений с Москвой, местным и неместным бизнесом, другими субъектами принципиально иная, чем видится из обкома и ЦК. Ещё и потому, что для своего региона он должен стать по-настоящему «чужим» и «антинародным» - просто для того, чтобы его слушались. В России это примеры Ходырева, Тулеева, Сурикова. Наиболее же показательными являются примеры руководителей стран СНГ – от Воронина и Кучмы до Алиева и Шеварднадзе; приходя к власти на интеграционистских лозунгах с советской окраской, они вынуждены – все как один и часто помимо собственной воли – «менять ориентацию», чтобы не потерять власть. Дольше всех держался Лукашенко, но и он, Брут… И дело здесь отнюдь не только в пресловутой продажности или двуличии посткоммунистической элиты.

Основная загадка и парадокс Путина в этом контексте состоит в том, что Путин – «наш» и «не наш» одновременно. Лежащий в основе восприятия Путина миф о Штирлице, «немце» по языку, манерам, поведению и действиям, но при этом раз в год 23 февраля позволяющем себе звездануть водки и прислушаться к звучащему в душе патриотическому Кобзону, воспроизводится Путиным с буквальной точностью, вплоть до введения старого гимна с новыми словами и трёхцветным флагом. В этом – ключ к разгадке не только поддержки Путина в России, но и отношения к нему на Западе. Пресловутое «Who is mister Putin?» не имеет ответа на английском языке, а на русском - его никто давать не собирается.