Последнее послание президента Путина убедило многих: оно (по крайней мере, в обозримом будущем) — и правда последнее. В результате операция «Преемник» окончательно превратилась в консолидирующий многих объект вожделения, страха или ненависти.
Это не удивительно: сложившаяся «атлантическая» система — перевернутая кверху основанием пирамида власти, опирающаяся всей своей тяжестью на «атланта»-Путина — до такой степени лидероцентрична, что сама по себе возможность смены первого лица превращается в прямую и явную угрозу не просто развала системы, но грандиозных материально-статусных утрат для тех, кто обладает властью и олицетворяет власть (всех вместе и каждого в отдельности). Понятно, что любой, кто покушается на неизменность лидера-атланта, лично обеспечивающего крайне неустойчивую стабильность такой системы, становится для системообразующих лиц личным смертельным врагом. Поскольку в нашем случае инициатором перемен выступает собственно президент, возникает известная альтернатива «Двух Башен». Одни предлагают сохранить систему неизменной путем разделения постов президента и лидера (президентом станет «преемник», лидером останется Путин). Другие — так называемая «партия третьего срока» — еще менее вменяемы: эти не видят никакой альтернативы Путину до такой степени, что ради сохранения у власти Путина уроют кого угодно — хотя бы и Путина.
Для разрозненных отрядов коллаборационистской «оппозиции», в свою очередь, характерно истерическое раздувание «либеральных» претензий к «преемничеству» и фактическая солидарность с усилиями «партии третьего срока», поскольку и «коллаборационисты», и «опричники» равно заинтересованы в анархии, которая одна способна открыть путь либо к внешнему управлению, либо к автаркической уголовно-бюрократической диктатуре.
Контрреалисты
Прежде всего следует проанализировать сложившуюся конфигурацию персонажей, интересов и угроз.
«Надводная часть» операции «Преемник» в ее нынешнем состоянии выглядит достаточно просто: Дмитрий Медведев и Сергей Иванов активно и последовательно, почти без суеты и пафоса, наращивают свои информационные позиции. В течение нескольких месяцев предпочтительнее выглядел Медведев. В последнее время инициативу перехватил Иванов. Оба персонажа — вполне вменяемые, договороспособные и достаточно эффективные кандидаты на роль менеджера-продолжателя путинского дела. В их позициях (и в их личностях) нет ничего, что могло бы внушать серьезные опасения (связанные с революционными или, напротив, реакционными ожиданиями). Разве что все более отчетливой становится их (на уровне массового восприятия) «преемническая недостаточность»: кандидат, приятный во всех отношениях, иногда производит впечатление манекена из папье-маше своих приоритетных проектов; кандидат, просто приятный, — более живой, но менее приятный; оба — молодцы, но — не атланты. В общем, все в порядке, но вроде как немного не всерьез.
В то же время на уровне элит эти преемники — равно как и любые другие — воспринимаются на полном серьезе, и чем дальше, тем нервознее. Именно поэтому в «политическом классе» усиливаются панические, а главное — радикально-контрреалистические настроения.
Из чего складываются такие настроения?
Из несовместимости действующего порядка вещей с любым возможным вариантом развития реальности. Потому что всем тем, кто сегодня этот порядок формирует и кто от него зависит, при любом таком варианте нечего и не за что приобретать, но есть что терять (а именно — всё).
Экспертно-интеллектуальная обслуга власти, ответственная за выработку официальных смыслов, на протяжении достаточно длительного времени подвергается «негативной селекции» и все более безвозвратно трансформируется в сообщество имитаторов идеологического оргазма, сосредоточившихся на выполнении единственной задачи — задачи «втирания» своим заказчикам мифа о своей незаменимости. Такой трансформацией объясняется наглядная и лавинообразная деградация интеллектуально-нравственного образа власти. Сегодня этот образ резко контрастирует с совсем недавними результатами официальной идеолого-пропагандистской активности (времен «Голосуй или проиграешь», путинской идеологической революции 1999-2000 гг. и даже более поздних примеров адекватного информационного поведения в 2003-2004 гг.) и создает совершенно реальную основу для выстраивания оппозиционного мифа про «путинизм с нечеловеческим лицом».
Именно к экспертной обслуге более всего применимо брошенное недавно и сразу прижившееся слово «кремлядь».
Качество «оппозиции» зеркально симметрично качеству обслуги. Наилучшим названием для босхианского сообщества «инороссов» — будь то Касьянов, Каспаров, Лимонов, Илларионов, Рыжков маленький, Альбац, Рогозин, Белковский (Поткин) или Литвинович (Литвиненко) — стало бы «Другая кремлядь». Потому что противостоять такому лику политической системы без угрозы немедленно ее (систему) развалить может только такая «оппозиция». Которая, в свою очередь, была бы совершенно немыслима на фоне власти, исчерпывающими воплощениями образа которой не являлись бы Слиска, Миронов и Якеменко.
Политическая анти-реальность («сознание»), вопреки марксизму, порождает соответствующую экономическую («бытие»). Представители «выше-среднего» класса России, сравнительно молодые олигархи и вице-олигархи, все более глубоко переживают «синдром Прохорова», результатом которого становится конвертация присваиваемых ими неограниченных финансово-экономических ресурсов России в пакостные куршавельские пустяки. Подобно кадавру из «Понедельника» Стругацких, они не способны выйти за рамки собственных материальных потребностей (которые только кажутся неограниченными). Дотянувшись — по воле сумасшедшего профессора Выбегаллы (в роли которого выступает рулеточный фарт 90-х) — до всего, что только в состоянии себе вообразить (Куршавель, «Челси», Луна, очень большой белый трюфель — жалко что протух — и т.д.), они попадают в тупик — слишком ничтожным то, что они способны вообразить, оказывается в масштабе того, что они в состоянии себе позволить. Ограниченные душевные и творческие способности интеллектуально и нравственно неполноценных новых русских кадавров настолько катастрофически отстают от случайно доставшихся им неограниченных экономических возможностей, что остается одно — свернуть пространство и остановить время. То есть превратиться из чаемых лидеров процветания новой российской экономики в черные дыры, засасывающие и обращающие в ничто дуриком попавшее в их руки национальное богатство.
«Интеллектуальный рынок», монополизированный такими производителями на таком экономическом фоне, окончательно утрачивает малейшие признаки собственно рынка — в полном соответствии с теорией «ресурсного государства», развитой Симоном Кордонским, он превращается в площадку для коммунальных интриг, в рамках которых происходит обмен доступа к ресурсам (статуса и денег) на взаимоприемлемые манифестации номенклатурной лояльности. Соответственно, интеллектуальный продукт, выдаваемый на этом псевдо-рынке за пиаровский товар, давно превратился в идеологическую туфту, в национальную бандарлогию, в разные формы закамуфлированного (или неприкрытого) публичного оправдания имморализма.
Потому что мораль — это всегда форма саморегуляции со стороны реальности. Она «взвешивает на весах», и потому совершенно непредставима в «политическом классе», состоящем из тысяч одних только Валтасаров, у которых «ты взвешен на весах и найден слишком легким» выбито непосредственно на лбу, и которых непрерывно сотрясает непреходящий ужас неминуемой и заслуженной зачистки.
Не случайны поэтому и главные слоганы «основных игроков», на чьей бы стороне они ни играли бы в свои игрушки, — в любом случае эти слоганы категорически отрицают реальность. Альтернативно одаренный вождь «альтернативной России» Каспаров не мог не примкнуть к академику Фоменко в его сумеречной войне против исторической реальности. Ненависть Каспарова к истории — той же природы, что и ненависть интернет-маньяков «поцреотической» направленности к официальному названию страны пребывания (в последнее время подбелковские жидоеды полюбили обзывать Россию «Эрефией»). В этом же ряду и иные проявления контрреализма — от попыток маргинальных нацистов-неоязычников отождествить христианскую Россию с несуществующей «Хазарией» (христианство, в свою очередь, объявляется «жидовской ересью» против фиктивной «языческой религии предков») до оглоушенной неспособности околокремлевских идеологов, зациклившихся на своем «Путин форева», принимать всерьез десятки раз продекларированное президентом намерение не идти на третий срок и соблюдать Конституцию.
Политическое содержание в фатально обессмысленной и деполитизированной системе сегодняшней российской власти осталось — но сосредоточено оно в пределах единственного лица (первого лица этой власти): Путин, «атлант» системы власти и «крыша» победоносного номенклатурного реванша, остался единственным (и крайне значимым) элементом российской действительности, пока что не вполне подвластным процессу тотальной политической деградации. Политика в России в результате сконцентрировалась в единственной форме властно-общественных отношений — во взаимоотношениях Путина и продолжающего поддерживать его через голову новой номенклатуры большинства населения страны. Все остальные сферы властно-общественных отношений деполитизированы (а значит, мистифицированы): более-менее качественные (в профессиональном и человеческом смыслах) соратники и сотрудники Путина выступают как исполнители воли президента, начисто отказавшиеся от собственной, автономной публичности; большинство «политического класса» не способно ни на что, кроме номенклатурного имитаторства и производства все новых и новых демо-версий демократии (или авторитаризма).
Продолжение.