Джордж Буш оказался человеком слова: наложил вето на закон, одобренный палатами Конгресса и увязывающий дополнительные деньги на иракскую войну с твердыми сроками ее окончания – в следующем году.

«Установление крайнего срока деморализовало бы иракский народ, воодушевило бы убийц на широком пространстве Ближнего Востока и стало бы сигналом о том, что Америка не выполняет свои обязательства», - сказал американский президент.

Это высказывание отображает ту картину мира, с которой не одна только «ястребиная» команда Буша, но также и почти вся Америка четыре года назад шла войной на Ирак и рассчитывала победить.

А именно: что существует будто бы некий «иракский народ» и отдельно от него некие «убийцы». «Убийц» надо ликвидировать, после чего «спасибо нам скажет сердечное иракский народ», и эта страна станет таким же объектом перевоспитания, как уже стал им Афганистан, накануне отобранный у талибов.

События пошли совершенно иначе, американское общественное мнение качнулось в другую сторону, но из этого вовсе не следует, что лозунги большинства «голубиных» противников Буша ближе к действительности, чем его собственные.

Рассуждения «голубей» о том, что надо просто «сесть за стол переговоров» с иранцами, сирийцами и прочими, по бушевской терминологии, «убийцами», ласково с ними потолковать, «учесть их законные интересы», после чего все станет хорошо – это стандартное пустословие, камуфлирующее готовность согласиться с американским поражением.

И честны лишь те противники республиканцев, которые требуют прямо признать неудачу и действовать, исходя из этого признания. То есть без проволочек уводить войска, что бы за этим ни последовало.

Такова политическая злоба дня. Но, кроме логики дня, есть еще логика истории, которая обычно за пределами понимания политиков, людей в массе своей немудреных, будь они «ястребами» или «голубями».

Американскую кампанию в Ираке часто и неправильно сравнивают с давними локальными войнами – корейской и вьетнамской. И там, и там Соединенные Штаты пытались отстоять (в первом случае удачно, во втором – нет) реально существующий режим (южнокорейский и южновьетнамский), оказавшийся под натиском другого режима (северокорейского и северовьетнамского), поддержанного Советским Союзом и Китаем.

«Сюжеты» этих двух войн, при всех их перипетиях и разных способах окончания, были гораздо проще, чем «сюжет» войны в Ираке.

Начать с того, что ныне идущая иракская война – для Америки уже вторая по счету.

Первая, начатая «Бурей в пустыне» в 1991-м году, была победоносно закончена весной 2003-го года. Национал-социалистический баасистский режим был свергнут, а его вождь пойман американцами, а потом линчеван по приговору иракского суда.

Именно эту войну, и никакую другую сверх того, планировала в 2003-м американская администрация. И спланировала хорошо, правильно учтя военную слабость саддамовской армии и политическую слабость правящего тикритского клана – привилегированной кучки, не особо любимой даже суннитским меньшинством жителей Ирака.

Эта первая война выиграна безоговорочно, и реставрация баасистов Ираку определенно не грозит.

Более того, режим Саддама или его преемников, как режим явного меньшинства, в любом случае был бы свергнут, как рано или поздно будет свергнут его политический близнец – баасистский режим в Сирии.

Американское вторжение 2003-го года лишь подстегнуло иракскую историю и ввело Ирак в следующую неизбежную стадию его развития – межобщинную войну.

Часто забывают, что первая фаза этой войны – фактическое отпадение северных курдских провинций – состоялась еще в 1991-м. Но главная битва – между шиитским большинством и суннитским меньшинством – развернулась только теперь.

Для американцев это был почти стопроцентный сюрприз. О шиитско-суннитских проблемах они что-то слыхали, но поскольку верили в миф о некоем едином «иракском народе», то воображали, что меньшинство этого народа (сунниты) более или менее охотно подчинится его большинству (шиитам), а большинство, в свою очередь, будет мыслить достаточно «по-иракски», чтобы держаться в стороне от шиитских единоверцев из соседнего Ирана.

К этим двум роковым «внутрииракским» ошибкам Америки добавились еще и две «внешние». Из стран региона, Иран и Сирия были не менее, а по отдельно взятым пунктам даже более враждебны американским интересам, чем саддамовский Ирак. Но официальная сирийская риторика давала недостаточно поводов для наказания, а полуядерный Иран выглядел чересчур опасным. Поэтому объектом удара и стал Багдад, по принципу: ищу не там, где потерял, а там, где светлее.

И у грандиозной драмы появился оттенок комизма: из трех перечисленных стран Ирак был действительно наиболее подходящ для свержения старого режима, но зато меньше всех был пригоден для создания нового.

Сирия относительно однородна, «сирийский народ» - не такая уж абстракция, и при новом режиме эта страна вряд ли расколется на части. Иран – многоплеменная империя, но преобладание шиитской веры и привычка персидского этнического ядра держать на себе эту страну – залог жизнеспособности любого ее будущего режима. А лоскутный Ирак – это что-то вроде Ливана, который развалился в 70-е годы и существует только на карте, или Боснии, которую всей Европой собирают уже лет пятнадцать, да так пока и не собрали.

Возможно, накануне иракской операции по Вашингтону все же бродили смутные опасения насчет возможных послесаддамовских неприятностей. Но все перекрыли свежие тогда впечатления от успеха в Афганистане, тоже лоскутной стране, но занятой без особого труда (и до сих пор удерживаемой силами вчетверо меньшими, чем в Ираке, и при умеренных боевых потерях).

Но афганские жители изнемогли от кровавой тридцатилетней войны, местные племена живут более или менее наособицу, отдельно взятые земли подчиняются не президенту Карзаю, а местным авторитетам, соседние страны не особо усердно помогают здешним бунтарям. Наверняка есть и другие обстоятельства. Восток – дело не столько тонкое, сколько малопредсказуемое.

А в Ираке на малую предсказуемость местной ситуации наложилась изначальная смутность представлений американцев о диапазоне собственных возможных действий.

Ни Вашингтон, ни американское общественное мнение не задумывались заранее о том, какие меры они готовы принять против вмешательства в иракские дела Ирана и Сирии. Еще менее того они готовы были к разделу некурдской части Ирака на шиитские и суннитские анклавы, что сейчас происходит стихийно, в порядке кровавой межобщинной войны.

Сильнейшим невезением стала для Америки радикализация иранского режима в последние годы, вызванная не столько появлением в регионе западных войск, сколько провалом либеральных экспериментов «иранского Горбачева» Хатами.

Сегодняшний Иран мыслит себя как региональная сверхдержава, долженствующая доминировать пока что в Ираке, Сирии, Ливане и Палестине, а дальше – еще дальше, вооруженная любым оружием, которое удастся раздобыть, и не боящаяся пускать его в ход.

Прописанные американскими «голубями» полюбовные переговоры с Тегераном вполне возможны, но при одном условии: чтобы они вели к тому и только к тому, что предназначил для себя Тегеран.

Возможно, со временем иранский режим под давлением внешних или внутренних проблем помягчает или вовсе изменится, но на ближайшую перспективу он такой, какой есть.

И это придает дополнительную пикантность роли американцев в Ираке. С одной стороны, они обязаны укреплять нынешний шиитский режим в Багдаде, дабы переложить на него бремя наведения порядка. А с другой стороны, не вполне с этим спешат, поскольку опасаются, что этот режим, и без того подмигивающий Тегерану, политически просто с ним сольется, лишь только почувствует себя прочно, и тогда благодетели-американцы окончательно станут здесь лишними.

Вот это сочетание непредвиденных ситуаций, невезения и потери целей и создает ту ауру, которая сгущается в Америке вокруг иракской кампании.

Ежедневная гибель в среднем трех американских солдат (а также и шестидесяти гражданских и военных иракцев, которые в данном случае принимаются в расчет гораздо меньше) – это не просто жертвы, тяжело принимаемые общественным мнением США.

Это жертвы, приносимые ради цели, все менее ясной. Ради установления порядка, который все меньше вписывается в привычную для американского политического сознания борьбу добра со злом.

Это нормальное поведение общественного мнения в свободном обществе с общепринятой примитивной картиной действительности, где хорошие сражаются с плохими, как в компьютерных играх и в голливудских фильмах о звездных войнах или о заговорах военщины и ЦРУ против американской демократии.

Значит ли это, что вторая иракская война Америкой уже проиграна? Не обязательно.

Перманентный кризис на Большом Ближнем Востоке создан не Америкой и начался не вчера и не позавчера. Ему уже добрых тридцать лет. Соединенные Штаты напрямую включились в него из-за шока 11 сентября, изменили его ход, но, конечно, не остановили. И главная причина – не в топорности их методов. Этот кризис никто не смог бы остановить – у него своя гигантская инерция и своя логика.

Но после вторжения в Афганистан и в Ирак американский голос уверенно звучит в общем восточном хоре - как голоса Балаганова и Паниковского в хоре обитателей Вороньей Слободки, которая, надо заметить, была сожжена своими обитателями как раз в их отсутствие.

Если в Америке окончательно решат увести войска, то кризис от этого не остановится. Скорее, он пойдет вширь и вполне может доплеснуть и до южных границ российской сферы влияния.

А если США свои войска в Ираке оставят, то продолжится излюбленная восточная игра – у кого упорство и терпение крепче.

Всегда есть вероятность добиться или просто дождаться нового расклада сил или рождения новых идей у главных игроков. Равным образом, есть и вероятность продолжать терять людей, не добившись и не дождавшись абсолютно ничего.

Но какие тут могут быть гарантии? Дело ведь происходит на Большом Ближнем Востоке, а не в голливудском фильме.