Однажды Джордж Оруэлл написал эссе «My Country Right or Left» («Моя страна, права она или лева»), обыгрывая известное: «My Country Right or Wrong» («Моя страна, права она или не права»).

Смысл: автор не отречется от своего отечества, хотя оно устроено не так, как ему хочется. Это соображение кое-что значило в устах человека, который разоблачал буржуазные английские порядки, не признаваясь, что сам в душе - патриот, и обличал лицемерие левой английской интеллигенции, оставаясь до конца дней убежденным леваком (русский перевод - в сборнике «Лев и Единорог», изданном в 2003 году при поддержке «Открытой России»).

Я вспомнил эту удивительную статью, читая суждение Олега Кашина «Либеральная антивертикаль как реванш совка». Собственная моя принадлежность к разоблачаемой автором интеллигенции – это житейский факт, а не вопрос личного выбора. Но из этого факта не вытекает ни обязанность ее превозносить, ни повинность давать отпор ее хулителям. Лучше ее просто понять.

Хотя, если брать в расчет именно то, что бросается в глаза раньше всего, то наши интеллигенты действительно выделяются двумя своими излюбленными занятиями. Во-первых, неустанно и мастерски хвалят себя и «своих» и с еще большим искусством ругают интеллигентов «чужих». Во-вторых, столь же неутомимо и мастеровито ругают власть (чаще) или, наоборот, ее превозносят (реже).

Олег Кашин концентрирует огонь на интеллигенции антивластной («либерально-совково-интеллигентской среде»), напирая на ее будто бы недавнее («совковое») происхождение, обвиняя ее в создании «либеральной антивертикали», то есть в тоталитарных претензиях на владение истиной, и находя ей все же частичное оправдание: «выстраивание этой «антивертикали» было бы невозможно, если бы не было самой вертикали, на сооружение которой потратила столько сил нынешняя власть».

Многое тут верно, но не все. Вовсе не из недавнего советского прошлого вышли наши славные интеллигентские традиции.

Не было того времени, когда в интеллигентских умах господствовали первородно-интеллигентные, по мысли Олега Кашина, идеи – идеи «Бородинской годовщины» (где выражалась радость по поводу разгрома польских повстанцев, совпавшего с годовщиной Бородинского сражения), а также идеи патриархально-почвеннических «Выбранных мест», и даже гораздо более популярные почвенно-охранительно-ксенофобские идеи «Дневника писателя».

Дореволюционные интеллигенты религиозно чтили литературу и уже по одному этому почитали ее корифеев – Пушкина, Гоголя и Достоевского.

Но в 1906-м на шлиссельбургском эшафоте эсерка-террористка Зинаида Коноплянникова декламировала не «Бородинскую годовщину», а ровно наоборот: «…На обломках самовластья напишут наши имена!»

Интеллигент-середняк зачитывался «Мертвыми душами», но о содержании «Выбранных мест» был информирован лишь из ругательного открытого письма Белинского их автору: «Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю» (Иван Аксаков).

Лев Толстой, отсутствие преемственности с которым у нынешних интеллигентов кажется Кашину очевидным, в воззвании «Не могу молчать!» (1908) вдохновлялся отнюдь не «Дневником писателя», когда утверждал, что контрреволюционные казни и репрессии гораздо хуже и страшнее террористических актов, и добавлял, что мечтает, чтобы власти повесили и его самого.

«Критерий, согласно которому «правильный интеллигент» - это тот, кто против власти или, по крайней мере, служит ей, вооружившись фигой в кармане – явление сугубо советское», - утверждает автор суждения.

Нет, этот критерий вполне точен и для времен более ранних. Все это было изначально: и «против власти» (для большинства интеллигентов), и «служение ей с фигой в кармане» (не для всех, но очень многих).

Интеллигенция как сообщество со своим особым стилем, со своим лексиконом, святынями, недругами, а главное, с осознанием себя чем-то отдельным от всего остального, сложилась в России примерно в 50-70-е годы девятнадцатого века. Как и освобожденные, но недовольные крестьяне, она продукт Великих реформ Александра Второго.

Тогда уже в первый раз вошло в оборот слово «шестидесятники». Из тех же времен – разделение интеллигентов на прогрессивное большинство (всех степеней радикализма – от либералов и до террористов) и на охранительное меньшинство (от консерваторов и до реакционеров, которые, впрочем, интеллигентами обычно себя не признавали).

Тогдашнюю интеллигенцию (и ее незаконную, но природную внучку – интеллигенцию нынешнюю) не понять, если не увидеть тиски, в которые она была (и остается) зажата.

Власти не подпускали ее к принятию решений, а низы – отторгали. Изоляция и принудительное нахождение в политических пеленках породили нарциссизм, позерство, преувеличенные представления о собственной мощи и миф об интеллигентской миссии – сокрушительницы (вариант: спасительницы) старого режима и (в обоих вариантах) - наставницы темного, но святого народа.

Контраст между словесным максимализмом и простой житейской потребностью как-то устраивать свой быт породил вышеназванное «служение с фигой в кармане».

Нахождение в замкнутом пространстве породило колоссальный интерес к выяснению отношений между собой – пожиманию-непожиманию рук, принятию-исключению из «общества порядочных людей» и т.п. Одновременно с интеллигентами родилась и могучая традиция писания ими памфлетов и контрпамфлетов друг о друге – часто остроумных, часто до крайности мелочных, еще чаще – остроумных и мелочных разом.

Добролюбовский «Свисток» осмеивал либералов с радикальных позиций, Писемский и Лесков во «Взбаламученном море» и «Некуда»   – с консервативных. Ильич шельмовал «друзей народа», а народники интеллектуально воевали против социал-демократов.

Из этой литературы свое время пережили только «Бесы». Отметим, что к кому бы ни причислял себя сам Достоевский, и с каким бы негодованием ни отзывались о его романе многие интеллигенты-современники, эта книга  – очевидное порождение интеллигентной мысли. Ведь именно интеллигенция, как подразумевал автор, - главное действующее лицо истории (а поэтому и главная виновница грядущих несчастий).

Собственно, на ту же точку зрения встали и экс-радикальные авторы «Вех», которые на излете первой русской революции пересмотрели привычные штампы и призвали собратьев не свергать, а охранять царский режим.

Хваля «Вехи», забывают, что совет был бесполезен: российская интеллигенция была не в силах ни защитить старый режим, ни свергнуть его, ни построить новый. Самое большее, она могла поднять упавшую власть и недолго ее подержать, пока не отнимут.

Дань тому же нарциссистическому мифу отдали в начале 20-х и «сменовеховцы», которые, пародируя «Вехи», призвали внешних и внутренних эмигрантов-интеллигентов пойти на советскую службу, дабы понемногу перевоспитать новую власть. Большевики, разумеется, использовали умения и навыки внезапных помощников, но все их попытки давать советы пресекли беспощадно. Старая интеллигенция была ими упразднена.

Ее принято строго судить, но лучше судить по делам, а не по претензиям. Интеллигенты были такими же пленниками судьбы, как и все прочие. Среди них было много прекрасных профессионалов, работавших на подъем страны. Много людей, упорно трудившихся ради общественной пользы – так, как они ее понимали. Немало было и бездумных и беспощадных фанатиков.

Помнить надо обо всем, в том числе и о том, что других интеллектуалов у страны не было. Если бы Россия была не Россия, у нее были бы какие-то другие интеллигенты. Может быть, лучше, но может быть, и хуже.

Именно старая интеллигенция, помимо прочего, была и носительницей идей либеральных. Нельзя сказать, чтобы они были для нее единственными, но какое-то место в умах занимали. А либерализм, употребляемый Олегом Кашиным почти как бранное слово, - это приверженность к свободе. В том числе, и к свободе мнений. В том числе, и к свободе мнений, не совпадающих с собственным.

Разумеется, и тогда, и сейчас среди интеллигентов было множество людей тоталитарного склада, абсолютно нелиберальных, как бы они сами себя ни величали. Но это не то, что отделяет интеллигентов от неинтеллигентов. Это как раз то, что роднит тех и других.

Советская власть задушила старую интеллигенцию не за избыток тоталитарности, а за ее недостаток. Старый интеллигент был для нее курьезной и беспомощной фигурой – Васисуалием Лоханкиным. Так называемая «советская интеллигенция» должна была быть вовсе не интеллигенцией, а просто совокупностью научно-технических менеджеров и полезных для начальства гуманитариев, как совслужащая полногрудая Варвара, или инженер Птибурдуков, или птибурдуковский брат- военврач.

Но этот слой не удержался на высоте поставленной задачи, и век спустя после первого своего рождения российская интеллигенция родилась вновь. И снова шестидесятники, снова смесь идеализма и карьеризма, снова зацикленность на власти и на себе, но и снова свободомыслие и снова стремление работать на общественную пользу.

Причины сходства бабушки и внучки не только в сходстве внешних обстоятельств. Не меньшую, а может, и большую роль сыграла культурная матрица, которая, однажды возникнув, отмене уже не подлежит и с которой не пошутишь.

Чтобы прочувствовать, что такое интеллигентская матрица, и как она диктует всякому – от маргинала до классика, достаточно полистать модные недавно мемуары Елены Трегубовой «Байки кремлевского диггера».

Все ли заметили, что это пародия на «Бодался теленок с дубом», сборник мемуарных «очерков литературной жизни», опубликованный Александром Солженицыным лет 30 назад?

Пародийность своей книжки Трегубова, скорее всего, не осознавала. Просто писала о том, что считала важным. И вот, при невероятной разнице весовых категорий – смущающие точки соприкосновения у автора «Ивана Денисовича» и у отставного репортера придворной хроники.

И там, и там главная тема: «Я и высшая власть». И там, и там – памфлетные изображения недавних деловых партнеров, знакомых, приятелей.

Солженицын самым подробным образом высмеивает конформизм, карьеризм и трусость большинства руководящих сотрудников «Нового мира», в котором он печатался в 60-е годы. Хотя самопожертвование не следует вменять в обязанность, но в памяти потомков эти люди, видимо, приговорены остаться в саркастическом изображении классика.

Что же до мемуаристки наших двухтысячных, то и она, в меру отпущенных дарований, осуществляет памфлетный перебор своих знакомств, включая и людей, никому не известных. Тех, кто говорил ей комплименты, хвалит. Большинство прочих пафосно обличает, не забыв скрупулезно проанализировать количество и качество преподнесенных ей подарков и разоблачив перед всем миром чьи-то эстетические вкусы (греховную приверженность к советской попсе) и даже неумение выжать для автора живой апельсиновый сок.

При всей курьезности, здесь есть логика. Идеально вписавшийся в интеллигентскую матрицу тезис «жить не по лжи» при последовательном проведении вполне уравнивает вещи далековатые – от организации войны и до чьих-то не понравившихся слов, а хоть бы и до неумения растяпы-продавщицы приготовлять питательные соки.

«Достало жить не по лжи», - пишет Олег Кашин. А что, в самом деле, многие так живут?

Человек, который говорит, что «живет не по лжи», то есть без малейшего конформизма, - это нередко притворщик, реже – сумасшедший, в редчайших случаях – святой. Но чаще всего – искренний по-своему позер, уверенный, что на словах – одна жизнь, а в быту – другая.

Можно, конечно, негодовать на лицемерие критиков режима, «получающих зарплату в «Газпром-медиа», а то и вовсе в администрации президента». Но ведь человек грешен, сплошь и рядом сам себе противоречит. «Рад он дару, даже и лишнему, ждет себе он больше, чем ближнему».

Это нормально. А интеллигент еще и не может молчать. Он должен говорить, и притом на общественные темы. Упрекать ли его, что он не Лев Толстой? Если бы все были на высоте Льва Толстого, это как раз и было бы странно и удивительно.

Обвиняя «либеральный спецназ» в нетерпимости, Олег Кашин сам недостаточно терпим к такому приятному и умеренному интеллигенту, как Борис Акунин. Если уж условились не упрекать в конформизме, так давайте и его не упрекать.

Да, все экранизации Акунина (а не только «Статский советник») «выправляли» и банализировали авторский материал, а Акунин соглашался. Но это не делает его таким уж лицемером, невыгодно смотрящимся на фоне искренней будто бы «глуповатой державности» акунинского делового партнера Михалкова.

Не стал бы преувеличивать эту «глуповатость». Оба партнера – прагматики, оба, при явной стилевой разнице, действуют по одной логике, но в плюс именно Акунину можно поставить, что он как раз и не призывает других «жить не по лжи». А то, что их плодотворное сотрудничество банализирует уже не только экранизации, но и новейшую акунинскую прозу – это проблема творческой лаборатории писателя.

Немногое могу сказать об обливании вином Максима Соколова Ольгой Бакушинской. Соколова я читал и читаю с давних пор, хотя и бываю не согласен, а кто такая Бакушинская, понятия не имею. Может быть, хотела прославиться. Может быть, стоило ее саму облить вином и на этом поставить точку. То, что об этой выходке столько судачат в интернете, напоминает о давно известном: люди падки на неприятности других, а позеры падки на поводы для позерства.

Это - убого. Но выводить отсюда приговор всей нашей интеллигенции уж точно не следует. Потому что не пустяковое она явление.

Да, она такая, какая есть. Но другой не будет. А ее опять укладывают в политические пеленки, опять не дают набраться общественного опыта, который один помог бы ей трезво взглянуть и на общество, и на себя. Опять приписывают ей какие-то сокрушительные сверхвозможности и под этим предлогом не дают осуществить те возможности, которые у нее есть на самом деле.

Интеллигенция наша – не подарок и не обязана им быть. Она не наставник верхов и низов, но и не пятое колесо в телеге. Она – неотъемлемая часть общества, которое тоже не подарок, и умнеть и совершенствоваться она может только вместе с ним.