Националисты, которые сейчас задают тон в польском руководстве, широко используют тему исторической вины России (СССР) перед Польшей в качестве инструмента своей текущей политики. Чтобы выбить у них из рук это оружие, видимо, и написана статья Альберта Акопяна «Избирательная национальная память».

Оружие выбивается самым несложным образом – путем полного или частичного отрицания главных польских обвинений.

А главное из главных – это так называемый «Секретный дополнительный протокол» к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 («пакту Молотова-Риббентропа»). Именно этот протокол (а не сам по себе пакт) содержит схему раздела территорий между СССР и Германией, в том числе и передачу в советскую сферу влияния восточных земель тогдашней Польши.

Акопян ставит под вопрос достоверность этого протокола (со ссылками на текстологический анализ, сделанный бывшим начальником секретариата КГБ Валентином Сидаком).

Впрочем, если протокол и достоверен, то он, по мнению автора, не преступен, поскольку не содержит слов «агрессия», «оккупация» и т.п.

А если даже и достоверен и по содержанию своему не гуманен, то уж в любом случае «советско-польской войны в сентябре 1939 не было».

Почему? Потому что тогдашнее польское правительство не объявило Советскому Союзу войну, когда он ввел войска. Следовательно, и у сегодняшней Варшавы не должно быть никаких претензий.

Таким же порядком опровергаются и прочие польские упреки. А если не опровергаются, то отвергаются: «Польша требует извинений за зверство в Катыни. Мы вспоминаем о 16-18 тысячах пленных красноармейцев, уморенных голодом зимой 1920-21 года… Двадцать и шестнадцать тысяч жизней. Какая цифра "принципиальнее"?»

В добавление к этим спорным, приводятся и факты вполне бесспорные. Например, что после мюнхенского раздела Чехии Польша отобрала у нее Тешинскую Силезию – небольшую польсконаселенную землю. Намного ли это лучше, чем последующее отобрание у Польши украино- и белорусонаселенных земель? И в самом деле, ненамного.

Не претендую на то, что у меня есть свой, «альтернативный», рецепт победы в спорах с поляками. Но выскажусь по поводу двух вещей, которые между собою, вообще говоря, не связаны.

Во-первых, есть ли объективные, подкрепленные фактами основания оспаривать вышеупомянутые польские обвинения против СССР?

А во-вторых, какие получатся последствия, если эти оспаривания будут запущены в широкий обиход?

Итак, были ли вообще секретные протоколы?

При всем уважении к квалификации г-на Сидака, но если уж начать дезавуировать, то дезавуировать придется не один-два протокола, а весьма большое количество документов, из этих протоколов вытекающих или на них ссылающихся. И притом документов, опубликованных не на Западе, а у нас, и снабженных всеми положенными реквизитами наших архивов.

Только для примера сошлюсь на двухтомный сборник документов «1941 год», вышедший в Москве под редакцией В.П.Наумова в 1998 году и посвященный событиям, предшествующим войне между нами и немцами.

Помимо вышеупомянутого «Секретного дополнительного протокола» (Архив внешней политики РФ. Ф.06. Оп.1. П.8. Д.77. Листы 1-2), тут опубликованы: «Разъяснение к секретному дополнительному протоколу» (там же – лист 3) и еще два «секретных дополнительных протокола» от 28 сентября 1939 года (там же – листы 4 и 5) – о передаче «в сферу интересов СССР» Литвы в обмен на отказ от «Люблинского и части Варшавского воеводства», а также о том, что «обе стороны не допустят на своих территориях никакой польской агитации».

В этом же сборнике, помимо прочего – многочисленные документы о визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 года. Вот, например, из отчета о беседе Молотова с Гитлером (Архив президента РФ. Ф.3. Оп.64. Д.675. Листы 49-67): «Молотов говорит, что… соглашение прошлого года касалось определенного этапа, а именно вопроса о Польше и границ Советского Союза с Германией. Соглашения и секретный протокол говорили об общей советско-германской границе на Балтийском море, т.е. о прибалтийских государствах, Финляндии, Румынии и Польше… В отношении Финляндии… не требуется нового соглашения, а следует лишь придерживаться того, что было установлено, т.е., что Финляндия должна быть областью советских интересов…»

Кстати, именно несогласие немцев с тем, чтобы советско-финская война была переиграна, и Финляндия сделалась «областью советских интересов», т.е. советской республикой, стало причиной провала этих переговоров. А этот провал, в свою очередь, окончательно подвиг Гитлера на подготовку к нападению на СССР.

Впрочем, мы отвлеклись от польской темы. Не стану цитировать другие документы, ее касающиеся. По-моему, достаточно и этих. Отрицать их подлинность – значит, скопом обвинить в сговоре и фальсификации очень многих людей, включая и работников наших государственных архивов, которые вполне официально предоставили документы для публикации.

Если кому-то угодно продолжать «протокольный» спор, пусть так и делает, но сам я убежден, что дискуссия о подлинности секретных протоколов - явно за рамками здравого смысла.

Примерно там же и дискуссия о якобы отсутствии состояния войны между Польшей и СССР в 1939 году. Объявленная или нет, но война была – с несколькими тысячами убитых (с обеих сторон) и полумиллионом пленных (с польской стороны).

Большую часть этих пленных вскоре распустили по домам, но свыше 100 тысяч оставили в наших лагерях. Более 20 тысяч из них (в основном офицеры) были затем расстреляны в Катыни.

Правильно, что у нас вспомнили о примерно двух десятках тысяч солдат Тухачевского, умерших от болезней и голода в польском плену в начале 1920-х. Но не совсем правильно, что вспомнили о них не потому, что о своих погибших забывать нельзя, а главным образом ради того, чтобы «ответить» полякам на Катынь.

Сомневаюсь, что этот «ответ» - правильный. Ведь польские пленные в наших лагерях в 1939-м – 1940-м тоже умирали от условий содержания, и подозреваю – в не меньшем числе, чем некогда красноармейцы в лагерях у Пилсудского.

А вот специально отобрать и уничтожить самых влиятельных и образованных, вокруг которых могли бы объединиться люди, – это фирменный сталинский прием. Усугубленный к тому же нашей многолетней отрицаловкой и переваливанием этого преступления на немцев.

И здесь мы переходим к другому вопросу: какой международный эффект возымеют все вышеперечисленные отрицания и полуотрицания? Может быть, настойчивая пропаганда действительно повлияет на умы, заставит хоть немного усомниться в польских аргументах? Если уж не в самой Польше, так в других странах?

На этот вопрос ответить легче легкого. Во всем западном мире существует общепризнанная картина тех событий, твердо впечатанная в сознание и достаточно невыгодная для нас, и всякая попытка оспорить эту картину вызовет лишь вспышку неприязни к нам же.

Снова, после почти двадцатилетнего перерыва, начав отрицать то, что случилось, мы попадаем в «турецкую ловушку».

Турция отказывается признать повальные убийства армян в годы Первой мировой войны. И чем дольше она это отрицает, тем сильнее политизируется этот спор, тем больше стран в него втягивается, тем крепче спор о геноциде армян увязывается со всеми сегодняшними спорами – например, с турецким вступлением в ЕС.

Между тем, нынешний турецкий режим, основанный в 1920-е годы Мустафой Кемалем, формально говоря, не отвечает за зверства режима младотурок в предшествующее время. И честное признание геноцида армян дало бы турецким властям моральную возможность напомнить мировому общественному мнению о том, что оно сейчас просто не воспринимает – о массовых преследованиях турок примерно в те же годы, особенно в балканских странах.

Но раз попавшись в ловушку, из нее уже не очень-то выберешься – ведь отрицание армянского геноцида стало частью турецкой национальной мифологии.

Этому ли подражать?

Кстати, прошлой осенью, по случаю пятидесятилетия антикоммунистического восстания в Венгрии, президент Путин заявил в Будапеште, что мы «сожалеем и несем моральную ответственность» за то, что было сделано в те незабываемые дни. И добавил при этом: «Современная Россия не имеет ничего общего с действиями Советского Союза». И исторический спор был исчерпан.

Между тем, и венграм можно было сказать примерно то же, что сейчас говорится полякам: что советские войска вошли в Венгрию вполне законно, по просьбе параллельного венгерского правительства Яноша Кадара, что венграм не следует жаловаться на жертвы после того, как повстанцы линчевали несколько советских граждан, и еще многое в том же духе.

Но всего этого, к взаимному удовлетворению, сказано не было. Просто с сегодняшней Венгрией отношения у нас гораздо лучше, чем с сегодняшней Польшей. Поэтому в первом случае споры о прошлом прекращены, а во втором – энергично поддерживаются как с польской, так и с российской стороны.

Кстати, отметим строго академический, можно сказать, чисто научный характер этих споров. Они ведь только о прошлом, только об истории, и никак не связаны с какими-либо территориальными претензиями. Чего тут требовать от России? Ведь в сегодняшних границах у нее нет ни пяди бывшей Польши.

Благодаря сталинскому хитроумию, в 1939 году обрели этническую целостность Украина и Белоруссия. Воссоединение с Западной Украиной весьма способствовало подъему национального самосознания на всех украинских землях и позднее определенно ускорило отпадение Украины от империи.

Отнятие в 1940 году (по тем же секретным протоколам) у Румынии Бессарабии повлекло за собой создание Молдавской ССР, к которой для округления границ присоединили Приднестровье, и до этого принадлежавшее СССР. Так был заложен фундамент для нынешнего молдавско-приднестровского конфликта.

Единственное из завоеваний 1939-1940 годов, которое сегодня осталось за Россией, это Карельский перешеек, отобранный в 1940-м у Финляндии.

Случайная (а может, и неслучайная) ирония истории заключается в том, что этот выигрыш – на том единственном участке, где Сталин, пусть и не совсем добровольно, проявил умеренность.

Он не сделал Финляндию союзной республикой. Сначала  потому что финны стойко воевали, потом – потому что, как уже было сказано, возражала Германия, а еще позже – потому что таков был уговор с англо-американскими союзниками.

А если бы Финляндия превратилась в Финляндскую ССР, то ведь к ней для округления границ собирались присоединить Карелию. Следовательно, уходя из нашего Союза в 1991 году, она прихватила бы с собой в качестве подъемных целый субъект нынешней Российской Федерации.

Однако мы опять уклонились от польского вопроса. А он прост. Польша – сосед, и с ней рано или поздно надо будет дружить. Бить друг друга историческими штампами – значит затруднять и отдалять начало этой неизбежной будущей дружбы.

Та сторона, которая первая скажет: сожалею обо всем плохом, что было – получит моральный, а довольно скоро и политический перевес, даже если оппоненты с другой стороны границы еще продолжат какое-то время петь старые песни.

И тут очень к месту будут слова Альберта Акопяна, сказанные хоть и не по «польскому», но по сходному поводу: «Великодушия не требуют и отсутствием великодушия не попрекают… Способность к великодушию – признак настоящей силы».