Окончание. Начало читайте здесь.
Проблема третьего сорта
Все дело в особенностях сформировавшейся вокруг Путина политической элиты, в специфике ее самоощущения и ее отношения к «народу» («путинскому большинству») и к «власти» (самому Путину). А все это, в свою очередь, определяется общепризнанно низким качеством этой элиты.
Причина этого низкого качества — в том, как, кем и в каких условиях она формировалась. Путин, призванный прежде всего к роли «стабилизатора», «нормализатора», «Брежнева сегодня», с задачей оттащить страну от края пропасти в ситуации конца 1999 г., когда падение в пропасть казалось неминуемым, начал действовать в ситуации предельно опасной. Не имея серьезной политической базы, окруженный невменяемой и перепуганной пост-ельцинской элитой, наглотавшимися суверенитета губернаторами и наглотавшимися бюджетных потоков олигархами, Путин действительно оказался в роли Штирлица в чужеземном бункере. Именно поэтому — а не только из-за профессионального уклона — он с самого начала принялся строить свою работу как шпион во враждебном окружении: жестко, последовательно, цинично, крайне (иногда чрезмерно) осторожно. И, похоже, доводя до предела принцип «ничего личного».
Классический пример — судьба Владимира Яковлева. Когда Путин пришел к власти, сомневались во многом. Не было понимания ни по одному из направлений его предстоящей деятельности. В одном были согласны все — первым «полетит» Яковлев: личный враг, «иудушка», создатель непрозрачной административно-бизнесовой сети в родном для президента Питере… Однако Путин сохранил Яковлева. А еще он сохранил Дарькина (первого, кого переназначил после введения в действие «сентябрьской политической системы» 2004 г.). А еще — Зурабова, Онищенко, Морозова-ульяновского (имени буквы «Ё»). А еще — практически всех, кто находился на «минном поле власти» в момент прихода Путина в Кремль. Но не только сохранил. Кто «поднялся» за последние восемь лет? Первым таким человеком, который неожиданно был назначен первым вице-премьером (и.о. главы правительства) при и.о. президента Путине, стал Михаил Касьянов (все истории про два процента ходили уже тогда, и в подробностях). Когда Касьянова вдруг ушли, на его место заступил Михаил Фрадков, которого — вместе с другими персонажами смешного кадрового анекдота про овощи и мясо, Грызловым и Мироновым, — на днях гармонично дополнили министром обороны Анатолием Сердюковым.
Подобный стиль в кадровой политике иногда кажется проявлением мизантропии Путина, основанной на исключительно негативном человеческом опыте (во всяком случае, в его общении с окружением и с подчиненными иногда слышится безысходное раздражение — «привет горячий!» — не имеющее реального выхода, поскольку «другого человеческого материала» у него нет, и он об этом прекрасно знает) и расширенной за пределы чиновничьего слоя на всех остальных представителей рода человеческого. Однако есть основания для того, чтобы утверждать: Путину чужды как социальный садизм (в стиле Калигулы и Нерона), так и социальное хамство (в стиле ельцинской мотивации при назначении Березовского в исполком СНГ в 1998 г.: «Ничего, проглотите!») Главное доказательство этого — устойчивость «путинского большинства», на уровне массовой психологии продолжающего воспринимать Путина как «своего».
В общем, у нас нет достаточной информации (как политической, так и психологической), чтобы судить о внутренних причинах экстравагантной кадровой политики президента. Ограничимся феноменологией: за восемь лет путинской стабилизации, на фоне масштабных и значимых социальных, экономических и политических достижений не то чтобы не произошло кадровой революции — произошел масштабный кадровый регресс. За восемь лет на авансцену политики не выдвинулось ни одного нового политически значимого лица (причем не только во власти, но и в оппозиции). Все наиболее адекватные персонажи в путинском окружении, те, у кого «в узких кругах» сохраняется хорошая репутация (Козак, Нарышкин, Жуков и др.), как правило, выведены из эпицентра событий — как будто поставлена цель сохранить их для будущего и потому созданы условия своего рода «работы под прикрытием». А все усилия по формированию новой партийно-политической и основанной на ней административно-бюрократической системы остались в формате «нацпрожекта».
Как же выглядит карта «минного поля власти», кто действует на ней и кто стоит за разными попытками проектирования «России после Путина»?
Согласно утверждениям многочисленных комментаторов, это — «либералы» и «силовики» (а также разные группы внутри этих двух групп). То есть структуризация поля объясняется содержательными, идеологическими, политическими причинами. Есть и «экономические» версии (что группы сформированы вокруг разных «бизнес-проектов»). Представляется гораздо более убедительной «социальная» модель: принадлежность к той или иной группе определяется скорее социальным, биографическим бэкграундом того или иного персонажа.
Если анализировать расклад с этой точки зрения, то картина «расслоения власти» будет выглядеть так.
Во-первых, четко оформился в качестве влиятельного властного слоя слой тех самых профессиональных советников (они же эксперты), которые кучковались вокруг власти всегда, но только за последние восемь лет превратились из ее «сопровождающих» в ее важный и самодостаточный элемент. Подобная эволюция связана с трансформацией администрации президента — органа, при Ельцине предельно неустойчивого, неформатного (иногда превращавшегося в демо-бюрократический отстойник, иногда — в мощный предвыборный штаб, иногда — в центр олигархических интриг), — которая при Путине трансформировалась в самый устойчивый, самый надежный и самый закрытый сегмент системы власти. Именно в администрацию — на «намоленную» Старую площадь — перетекла вся полнота деятельности, связанной с выработкой и принятием решений. Однако кадровый состав — хотя и дополненный несколькими экс-чекистами — остался по существу политтехнологическим, консультантским, экспертно-аналитическим. Эксперты ходили во власть и раньше (Геннадий Бурбулис так даже попал на короткое время — с осени 1991 г. по весну 1992 г. — в кресло фактического первого заместителя главы государства и правительства по всем вопросам). Однако только сейчас — через состоявшееся наращивание роли и значимости АП как института — для недавних юридических советников мэрии, пиар-консультантов крупных корпораций и прочих членов этой большой «центральной комиссии советников» открылся прямой путь к власти как для «кадровой группы».
Наряду с очевидными плюсами (интеллектуальная гибкость, способность к нестандартным решениям, достаточно высокий уровень подготовки и личностного развития), представителям этой группы свойственны системные недостатки. Прежде всего, они связаны со спецификой национального пиара, с его генетическим родством с советским агитпропом, с его склонностью к кампаниям, припискам и корректировке задним числом «недоперевыполненных планов». «Эксперты» достаточно часто оказывались полезными своим руководителям — когда подсказывали, каким именно образом лучше о чем-то сказать, а о чем-то — промолчать. Однако возникает впечатление, что, по мере перетекания в их руки реальной власти, они могут счесть, что демо-версиями эта реальная власть и исчерпывается.
Вторая группа, которую можно выделить в сегодняшнем окружении Путина — это представители «третьего эшелона» управленцев (не обязательно силовиков), т.е. службисты-заднескамеечники, своим возвышением обязанные исключительно Их Величествам случаю и Путину, а потому способные эффективно выставить на кон свою нерассуждающую лояльность против нерассуждающей креативности «экспертов». Если «эксперты» мыслят «проектами» и «прожектами», то «третий эшелон» — спецпроектами и спецоперациями. Если активность «экспертов» — это постоянный PR в комсомольско-агитпроповских тонах, то активность их оппонентов — это GR с неотбиваемым привкусом стукачества.
Специфика кадровой политики последних лет так и не позволила большинству из них перейти из «третьего эшелона» на более «продвинутый» качественный уровень. Научившись рулить гигантской газовой корпорацией, оборонным ведомством или нефтяными потоками, «служивые» сохранили приземленность повадок и специфический кругозор. И если «эксперты» приглашают для озвучки семейных праздников «Мумий-тролль» и пишут стихи для «Агаты Кристи», то лучшие из «службистов» публично называют Ле Карре и Пикуля своими любимыми писателями и не стесняются шуткой про «балалаечников» отделываться от больного для российского искусства вопроса об отсрочках для студентов консерваторий. Но серьезное эстетическое превосходство «экспертов» иногда оборачивается человеческим инфантилизмом, отставанием в практической сметке, в реализме и в способности к адекватной самооценке. Во всяком случае, для «служивых», имеющих опыт реальных интриг и реального силового противостояния (а иногда — и опыт экстремального внедрения в чужую реальность), куда более очевидны пределы, положенные их рвению.
Один из главных учителей и ориентиров Путина — Анатолий Собчак — это как раз совершенно уникальный, нетипичный пример мощного, талантливого «эксперта», с головой окунувшегося в реальную, практическую, региональную власть (его соратник по демдвижению и по «профессорскому» цеху Гавриил Попов не выдержал на посту начальника столицы и года). Его опыт — и негативный, и позитивный — по всей видимости, многое дал Владимиру Путину, способному как к эффективным «связям с общественностью», так и к аппаратно-управленческим действиям опытного службиста.
Беда в том, что в результате его восьмилетней «кадровой политики в футляре», когда главным принципом формирования власти все время оставалась формула «как бы чего не вышло», он — Путин — остался единственным человеком во власти, который, с одной стороны, понимает необходимость и смысл публичной политики, умеет и считает нужным общаться с народом, а с другой — понимает, что «публичной стороной» политика не исчерпывается, и что для того, чтобы построить тот или иной дом, его недостаточно нарисовать на листке очередной PR-сметы. Беда в том, что даже в его личности две стороны власти оказались несоединимы. Вне Путина «раздвоение личности власти» приобрело куда более острый, прямо шизофренический, характер — характер полного отрыва от реальности.
Путин или большинство?
Казалось бы, обе партии власти делают все для сохранения Путина в качестве единственного канала, обеспечивающего стабильность во властно-общественных отношениях. Возможно, что одна из этих «партий», действительно, пытается подтолкнуть президента к «третьему сроку». Вторая обозначила свою позицию публично — это позиция «велаят-е Путин», позиция сохранения Путина — вместе с путинским большинством — наряду с действующей системой официальной власти.
Было бы преувеличением утверждать, что не ведется никакой работы по институционализации «путинского большинства» — в партстроительство вброшен колоссальный ресурс, марши «Наших», «Ваших» и «Самимынеместных» собирают стотысячные толпы: никакой оппозиции такое не снилось. Однако некоторые «соловьи режима» в своих встревоженных блогах не случайно спрашивают: а почему это любой бред из уст Марины Литвинович кажется искренним, а какой-нибудь «наш» как что-то скажет, так сразу и слышится: мне так заплатили, и теперь я так думаю?
Наверное, главной причиной этого является глубоко укоренившийся в массовом сознании российских элит «атлантизм»: пирамида власти перевернута и своим острием упирается в единственного в этой системе «атланта» — Путина. Помимо резкого снижения дееспособности запредельно перегруженного лидера страны, такая ситуация ведет к разрыву всех обратных связей «общество — власть» на всех уровнях существования чиновничества. «Единственный арбитр» — Путин, «единственный избиратель» — тоже он. Не случайно для всех слоев действующей элиты становится очевидным: все зависит только от Путина — и уж во всяком случае, никак не зависит от «путинского большинства».
Все страхи и тревоги восьмилетней давности позабыты. Народ безмолвствует — и третьесортная элита привыкает к мысли, что это — навсегда. Все попытки выстроить «гражданское общество», «партийную систему» и т.д. не выходят за рамки «демо-версий» не по злому умыслу, а просто потому, что ничего другого не требуется (а демо-версии — они нужны: во-первых, чтобы продемонстрировать свою нужность президенту, во-вторых, чтобы получить отклик из-за рубежа — и снова перенаправить его президенту). «Инициативники не нужны»: любые действия или настроения, выходящие за рамки политического шоу-бизнеса, воспринимаются на самом деле в штыки — как угроза действительного вовлечения масс в политику, как возрождение опасного и никому не нужного социального участия в отправлении власти (а что они, массы, могут, кроме как стучать лысиной по брусчатке?)
Одним из наиболее ярких проявлений этой тенденции стало демонстративное устранение из эфира телеканала «Россия» Сергея Брилева — последней телеперсоны, само существование которой служило доказательством возможности интеллигентной, по своему собственному свободному выбору, поддержки политики власти. «Утечки» о причинах отстранения Брилева подтверждают: лояльность по собственному усмотрению (а не безвариантная, тупая, от безысходности) воспринимается как наглость и заносчивость «не по чину берущего» выскочки.
Информационная непроницаемость границы между властью и обществом воплотилась в главном экономическом вопросе современности: «сколько денег?» Если в самые разгульные 90-е, когда черный нал обеспечивал существование большей и лучшей части экономики страны, представление о масштабах доходов и расходов все-таки существовало (не был известен уровень дохода олигархов, ну так на то они и олигархи, миллионеры), то сейчас разрыв между топ-уровнем зарплат и средним уровнем доходов в бизнесе достиг непреодолимых размеров. В результате «топ» приобрел все черты номенклатуры — его кастовая закрытость для «среднеклассников» даже превосходит закрытость аппарата ЦК КПСС (там все-таки существовали определенные формальные способы включиться в ряды «допущенных к столику»). Между тем, именно представители «топа» высчитывают цифры по «материнскому капиталу» — и с царского плеча жалуют на всю жизнь матери двух и более детей огромную сумму, сопоставимую со своей месячной зарплатой.
Именно здесь следует вспомнить об «оппозиции». Освободить ее из кавычек невозможно. Так называемая «оппозиция» — это, во-первых, очередная демо-версия. Во-вторых, устроена она по той же схеме, что и «элита» — если взглянуть с этой точки зрения, то станет особенно заметным противостояние разных по масштабу, но социально параллельных функционалов (с одной стороны — Медведев-Сурков-Иванов-Сечин, с другой — Касьянов-Каспаров-Литвинович-Литвиненко).
И, поскольку маргинальность и… не «третье-…», а «пятосортность» псевдо-оппозиционной тусовки (которая за счет специфики своих спикеров вдобавок ко всему превратилась в типичную тоталитарную секту провинциального уровня) очевидна даже ей самой, то, казалось бы, никакой угрозы от нее для власти не исходит.
Но… Есть одно «но», о котором как раз и говорилось в комментариях «соловьев режима». У «оппозиции» нет никакой иллюзии про «всё схвачено». Она — на самом деле — ничего не сможет, если не запустит «оранжевое колесо», когда негатив в отношении власти примется расти как снежный ком на своей собственной основе, когда энергия раскрутки социального кризиса пойдет изнутри массового сознания. Именно по такой схеме шли все «цветные революции» — и никаких «иноземных денег» не хватило бы, если бы они вкладывались в проплату каждого выходящего на митинг человека. Нет, «оранжевые технологии» — это технологии циничного, манипулятивного, но реального вовлечения масс в политику, и именно для этого привлекаются ресурсы, политтехнологи, социопсихологи и все прочие участники проекта, для каждого из которых каждый искренний союзник представляет собой жизненно необходимое условие эскалации проекта. Вот почему адресатом любого выступления любого, самого циничного и проплаченного, активиста оппозиции является не Путин, и даже не Буш с Кондолизой Райс, — а каждый из тех, кто его в данный момент слышит. А это значит, что искренность и эмоционально-психологический контакт надо хотя бы имитировать — а еще лучше имитировать искренне.
Именно поэтому язык маргинальной российской псевдо-оппозиции все более мощно наливается обертонами искренней, способной служить образцом поведения, ненависти, именно поэтому все — от оголтелого Лимонова с его культом антисистемности до корректных, системных и карьерно-ориентированных Делягина с Илларионовым — расширяют свой словарь за счет радикальных, психологически действенных образов, нацеленных на возбуждение реальных, самоподдерживающихся настроений массового озлобления.
«Партиям власти» — каждой по-своему — никто кроме власти не нужен. «Советники» грезят о царстве квалифицированной демократии, в которой политическая система будет обязана своим существованиям Путину, а сам Путин — «Шоуре-е хобреган», совету безответственных, но креативных экспертов. «Службисты» относятся с пренебрежением ко всем, чей аппаратный вес «по понятиям» не перевешивает их собственного, пиарщиков считают черной костью, болтунами-сиюминутниками, а про «большинство» думают столько же, сколько про флогистон, теплород и мировой эфир.
Но из этого следует с очевидностью, что практически утрачена способность «подстраиваться» к массовым настроениям, к массовым потребностям в той «качественной власти», которую олицетворяет собой Путин.
Что же получится в результате реализации того или иного проекта «преемственность», в который встроены все участники, кроме никому не нужного «путинского большинства»?
Вариант первый: третий срок. Вариант «службистский», при котором президента так или иначе подталкивают к отказу от многочисленных его заявлений и обещаний про то, что «третьего срока не будет». Для «третьесрочников» все эти обещания и заверения — чепуха, ничего не значащие и ни к чему не обязывающие словесные погремушки. Для отношений Путина с доверяющим ему народом — прямая потеря лица «достойным властителем». Демонстрация личностной несостоятельности первым лицом, восемь лет подряд сохранявшим особые отношения с обществом именно потому, что в некоторых — реально важных — сюжетах все это время оставался перед народом честным.
Что же произойдет после этого? Сначала — ничего. Просто из власти будет изъят ее главный силовой стержень — социальное доверие. А потом вдруг окажется, что любая чушь, которую провозгласят «местные оранжевые», почему-то окажется у всех на устах и у большинства — тяжелым грузом на сердце. Ощутив потерю народного доверия, элита тут же предъявит счет тому единственному, кто за это все последние годы отвечал — Путину. Дальнейшее — см. Тбилиси-2003, Киев-2004, Бишкек-2005, далее везде…
Вариант второй: Рахбар Российской Федерации. Здесь легко себе представить, что предложенная схема власти не будет отвергнута народом, и что вопли оппозиции рассеются в воздухе: влиятельный Путин в роли председателя комиссии советников, общественной палаты или высшего суда справедливости переедет в Петербург, а президент Сидоров займет свой пост, посвятив две трети инаугурационной речи обещаниям вести страну с Путиным и по путинскому пути.
Однако на следующий день после введения этой системы власти в действие выяснится, что «чиновная вертикаль» — с президентом Сидоровым во главе, с губернаторами в авангарде или еще в какой-нибудь конфигурации — вынуждена уступить угловые нары «советникам», «экспертам», «муджтехидам» и прочему аппарату параллельного мира, концентрирующемуся вокруг «Путина форева». Почему, по каким таким причинам? Народу это нравится? Но пока народ не начал бузить, его не существует — за восемь лет народа бояться они отвыкли всерьез. А Рахбар и его эксперты? Вот тут-то и пригодится старый русский (а не китайский и не иранский) слоган: без бумажки ты букашка. А то, что грубо «кинутое» путинское большинство может вдруг потерять веру во власть, перестать уважать «преемников», обманувших лидера, и откроет свои уши оранжевым словам — «так ведь это ж, пойми, потом…»
И не взирая на самоочевидность этих угроз — пока что «правящему слою» в России путинское большинство не нужно. А значит, по существу, ему совершенно не нужен Путин.
Поэтому проблема упирается в вопрос об отношениях между путинским большинством и Путиным. И вот здесь возникает последний, самый печальный, вариант. Который мы сначала, опираясь на хорошую традицию апелляций к историческому опыту развивающихся стран (Танзании и Ирана), назовём «вариантом Сукарно».
Великий вождь индонезийской революции, маршал, создатель теории направляемой демократии («муфакат и мушаварах»), в соответствии с которой все мнения должны быть абсолютно свободно изложены и выслушаны отцом нации, каковой вслед за этим абсолютно демократично принимает окончательное решение, основатель и президент республики Индонезия Сукарно невозбранно правил своей огромной страной почти двадцать лет подряд — с 1947 по 1965 г. Все это время беспрекословный вождь многонациональной и разнообразной страны разруливал многочисленные конфликты и лавировал между исламистами, генералами и радикальными коммунистами, оставаясь непререкаемым лидером «направляемой демократии». К 1965 г. противоречия между элитами и претендентами на роль элит достигли предела, и Сукарно решил спустить одну свору на другую: явившись на совещание коммунистов, он произнес прочувствованную речь и фактически спустил коммунистов с цепи на генералитет — главную (хотя и реакционную) опору режима. На следующий день коммунистически настроенный полковник Праното Рексос Амудеро организовал вооруженное восстание. Что важно? В период выяснения отношений между исламистами, генералами и коммунистами речь шла об оттенках «направляемой демократии». Проявив трусость и несамостоятельность, недавний отец нации выпустил на свободу демонов — сначала резать и бить принялись коммунисты, потом — генералы. В первые часы «революции» несколько генералов были убиты. В следующие часы остальные генералы, которые спаслись, быстро подавили «восстание», перерезали коммунистов (свыше полутора миллионов человек), свергли еще позавчера непререкаемого «вождя революции» и установили сорокалетнюю диктатуру генералитета во главе с генералом Сухарто. Великий вождь и отец нации Сукарно прожил еще целых два года под домашним арестом.
Похожим образом — только вместо двадцати лет здесь речь шла о двух-трех годах — обрушился непререкаемый авторитет «отца перестройки» Михаила Горбачева. До 1988 г. «горбачевское большинство» было несокрушимым и победительным. Кредит доверия молодого генсека был непреодолим. Апеллируя к «прогрессивным силам», генсек опирался на огромный потенциал беспрекословно преданного ему партаппарата — опирался, не доверяя ему и презирая его. До аппарата дошло не сразу: понадобилось, чтобы после 1988 г., после «кадрового пленума» и партконференции, после объявленного наступления по всем фронтам на «консервативные силы», стало совсем очевидным: всесильный генсек не вполне понимает, что он делает и на кого опирается. Сначала преданными и проданными почувствовали себя «партократы». Не прошло и года, как Горбачева заклеймили за «предательство» либералы и демократы. К лету 1991 г. дошло до крайней точки. Еще в начале 1990 г. никому и не снилось выходить за пределы «социализма с человеческим лицом» и «демократической платформы в КПСС». Летом 1990 г. никому бы и в голову не пришло считать Ельцина реальной альтернативой Горбачеву. К осени 1991 г. запрет КПСС и распад СССР были практически неминуемы.
…Некоторые исследователи сегодняшних кремлевских реалий видят именно в Горбачеве и Сукарно (а не в Дэн Сяопине, Хомейни и Рузвельте) наиболее точную аналогию для сегодняшнего российского лидерства. По их мнению, отличие Путина от Горбачева — исключительно в нерешительности: Горбачев перешел от «вынашивания» планов по «смене коней на переправе» к их реализации через три года после прихода к власти, Путин — через восемь, накануне окончания президентского срока. Причудливая поддержка невменяемой ПЖ с ее пацаками, а главное — отказ в однозначной поддержке «президентской» «Единой России» (тупой, неэффективной, бюрократической, но — опирающейся на абсолютное большинство губернаторов, но — собранной «под президента») — всё это может стать преддверием всеобщего, народно-номенклатурного, отказа первому лицу в уважении и признании «полноценности власти»: по той же схеме, по какой «всенародный лидер перестройки» в течение нескольких месяцев превратился в отвергаемого всеми «меченого» ново-огаревского фантома.
И в этой ситуации над страной нависает новая, куда более катастрофическая, угроза. Угроза утраты контроля за ситуацией со стороны всех участников процесса. Как в 1991 г. никто из лидеров несуществующего как организованная сила «демдвижения» не имел и мысли о реальном запрете КПСС и роспуске СССР, в то время как логика массовых настроений несла страну именно в этом направлении, так и сегодня никто из респектабельных политиков не претендует на роль «нео-Ельцина», который всерьез озвучил бы идеологию радикального национал-социалистического толка (крайне левого в социальном плане и ксенофобского в национальном). Но именно в эту сторону может «снести» массовое сознание, если оно вдруг утратит эффективную, но единственную скрепу — персональную лояльность «путинского большинства» в отношении лидера страны, сохраняющего пока что внешние признаки качественной и полноценной власти.
