Последний всплеск этнических конфликтов и связанного с этим политического мордобоя вновь заставил задуматься над вопросами миграции. Тем для обсуждения тут в принципе хватит на поколения этнологов, социологов и культурологов, однако на данный момент проблема носит совсем не академический характер. России и миру настоятельно нужен ответ на конкретный вопрос: как добиться ассимиляции мигрантов, поток которых с годами продолжает нарастать. Причем ответ нужен вполне практический – с многообразием кондопог и всяческих 9/11 явно пора что-то делать.

Главные проблемы с миграцией в современном мире возникают там, где жители мусульманских государств перебираются в страны европейской цивилизации. Прежде всего речь идет, конечно, о Старом свете, причем в широком смысле слова – не только о странах НАТО, но о регионе от Лиссабона до Москвы, точнее даже, до Хабаровска. Это не единственное глобальное направление переселения в наши дни – однако, хотя с китайскими и латиноамериканскими мигрантами есть свои сложности, сравнивать их рано (пока). Китайцы не таранят небоскребов Боингами, латиноамериканцы не сжигают машины в центре Парижа или Хьюстона, а индусы не крышуют провинциальные рынки при помощи бейсбольных бит и пистолетов.

У Западной Европы и России подходы к ассимиляции мигрантов оказались разными. Россия, в сущности, в очередной раз устроила на себе грандиозный социальный эксперимент: у нас миграцией не занимается вообще никто. В Кремле и Белом доме в последнее время начали много говорить об этой проблеме, однако никаких серьезных мер не предпринимается, и очевидно, что до 2008-го предприниматься не будет – все масштабные реформы отложены «на после выборов». Миграция сейчас идет почти без вмешательства со стороны государства. Это, правда, не означает, что приезжим созданы тепличные условия, но закон к ним не придирается – если государство и изводит мигрантов, то не в рамках продуманной политики, а просто потому, что любой человек, сменивший всю социальную среду, всегда очень уязвим, а наш постовой всегда очень алчен.

В Европе к проблеме мигрантов подошли со всей мощью политкорректной идеологической мысли, сделав упор прежде всего на пряник, а не кнут. Приезжим создавались все условия для пристойной, но небогатой жизни – денежные пособия, социальное жилье, гражданские права. Фильтрацию мигрантов, по идее, тоже проводили, однако по правилам, настолько мягким, что это превращалось в формальность. Вкупе с быстрым естественным приростом диаспор, для которых новые условия стали оранжерейными, это привело к тому, что сейчас в самых богатых и развитых странах Европы процент новых этнических меньшинств не опускается ниже 8-10%, а местами подбирается к 17-20%.

При этом и российский, и европейский проект провалились. Никакой ассимиляции не вышло. В России непропорционально большая часть мигрантов пошла в сферу торговли или криминала, образовав при этом закрытые диаспоры, враждебные ко всем, кто к этой диаспоре не относится. Законы страны мигрантские образования так и не стали считать своими законами. В Европе криминализация подобных масштабов не достигла – хотя бюргеров «крышуют» и там. Однако люмпенизация европейских мигрантов не сильно лучше российской криминализации – неприкаянные молодые арабы, еще недавно каждую ночь устраивавшие пожары по всей Франции, тоже не способствуют стабильности и благолепию.

Есть искушение поверить, что ассимиляция – вещь вообще недостижимая, все это иллюзорные конструкты благодушных левых либералов. Однако в новой истории был ярчайший пример успешной ассимиляции крайне обособленного этнического меньшинства - а если заглянуть подальше, то и не один. В начале ХХ века местечковое еврейство Европы было очень замкнутым - такой вещью в себе, цивилизацией в цивилизации – степень его «особости» была куда более глубокой, чем можно представить по Бабелю, а уровень неприятия коренным населением хорошо показывают дела Бейлиса и Дрейфуса. Тем не менее, через сто лет «еврейского вопроса» ни в России, ни в Европе просто не стало – евреи либо уехали в Израиль, либо полностью ассимилировались, а животный антисемитизм стал уделом шизофреников - причем буйнопомешанных, типа Копцева, очень мало, в основном это тихие сумасшедшие, сидящие в интернет-форумах. Несколькими столетиями раньше другая великая ассимиляция случилась у нас и с татарами – начав роман с Русью с завоевания (как бы ни спорил с этим Лев Николаич Гумилев), они закончили тем, что поступили на службу к русским князьям и приняли православие. Чаадаевы, Тургеневы, Карамзины, Булгаковы составили славу нашего Отечества и были такими же татарами, как Фонвизины – немцами.

Между приведенными примерами и современной ситуацией есть одно принципиальное различие. И при Иване III, и при большевиках строящаяся Россия нуждалась в иноземцах - в татарах и в евреях – поскольку стране нужны были деятельные люди, неважно, какой национальности. Нынешняя Россия, однако, в приезжих потребности не испытывает, поскольку ничего, кроме фантомов, не строит и с собственными гражданами не спешит разобраться. «Нужны ли мы нам?» Стругацких на данный момент получило у нас четкий ответ: нет, не нужны. В лучшем случае в стране царит лень, в худшем – уныние, то, что общество атомизировано, стало уже общим местом. Робкие основания для оптимизма все же есть, однако пока изменения в социальной структуре никто принять не готов – а именно их и приносят мигранты.

Европе приезжие тоже не нужны. Ей нужны слесари, полотеры, работники фаст-фуда и прочая низовая обслуга, но не более того. Арабу во Франции стать юристом, политиком или еще кем-нибудь высокооплачиваемым немногим легче, чем еврею из Бердичева было поступить в Е.И.В. Московский университет - хотя и по другим причинам: своим-то нелегко пробиться, экономическое состояние Европы сейчас не вдохновляет. Как бы то ни было, переместившись географически, мигранты обнаружили, что не переместились социально: у «золотого миллиарда» нет для них места во Франции и Голландии так же, как не было в Марокко и Турции. То же, с небольшими поправками, верно и для России.

Однако вину за провал ассимиляции в конечном итоге нужно раскладывать поровну. Принимающие страны действительно не заинтересованы в интеграции приезжих – точнее, не готовы принять издержки этого процесса. Ни европейцы, ни русские не видят, с какой стати они должны потесниться, освобождая для мигрантов место в своем мире – логика, в общем, вполне понятная. Тем не менее, большие проблемы создают и сами приезжие – просто в силу своей ментальности, которую принято либо не замечать вовсе, либо крайне неточно именовать «мусульманской».

Ислам, как и остальные великие религии, обладает невероятным запасом гибкости – на нем можно строить и джихад, и империю Великих Моголов, которая еще в лохматом XVI веке не знала себе равных по веротерпимости. Речь нужно вести скорее о том, что ядро современного ислама формируется в странах, где с менталитетом, скажем так, не все мирно. В арабских и кавказских территориях еще очень сильно родовое сознание – что означает культурную замкнутость, склонность к традиции, а не инновации (т.е. нежелание меняться), и одобрительное отношение к агрессии как к средству защиты рода, защиты «своих». Получившаяся модель поведения выходит достаточно привлекательной, чтобы ее перенимали в остальном мусульманском мире, вплоть до куда более мирных Татарстана или Индонезии, тем более что причин для недовольства там тоже полно. Ислам, собственно, и становится религией недовольства (в основе своей социального) – даже в США гражданскую войну в негритянских гетто в 60-е вели прежде всего склонные к мусульманству «Черные пантеры» и иже с ними.

Ситуация сложилась таким образом не из-за какой-то внутренней испорченности арабов, кавказцев и прочих мусульман, как верят в ДПНИ, а по вполне объективным причинам. Сама Европа, собственно, не так давно была не лучше: исландцы или итальянцы когда-то устраивали такую кровную месть, что до сих пор вспоминают с дрожью, а смирные теперь норвежцы грабили и резали французов и немцев – для викингов все это были чужаки, пожива. Однако какие бы ни были причины, результат вышел известный. В современных Чечне или Дагестане уметь стрелять и мстить за своих – не пережиток прошлого, а норма жизни, а разбой – одно из основных средств для элементарного выживания. В арабских странах или Иране с Афганистаном ситуация может быть помягче (не везде), но принципиально не отличается. Добавьте сюда бедность и неуверенность в завтрашнем дне, и получится питательная среда для экстремизма. Добавьте естественное стремление улучшить свое положение в жизни, которое есть и у самых больших экстремистов – и получится массовая миграция замкнутых и недовольных мусульман в поисках лучшей доли. Даже туда, где их никто не ждет.

Приехавшие в Европу (Россию) мигранты живут, по существу, в ментальном гетто. Инстинкт самосохранения побуждает их еще больше замыкаться в своей скорлупе – а родовое сознание стимулирует на агрессивные поступки. Чтобы выманить их наружу, их нужно чем-то заинтересовать – и речь не только о социальных пособиях и многоэтажках в пригороде. Чтобы мигрант захотел интегрироваться в общество, у него должны быть реальные перспективы достичь успеха в этом обществе – при условии, если он примет его правила общежития.

Добиться такого результата сознательными усилиями «сверху» невозможно, это вытаскивание себя из болота за волосы. Ассимиляция – глобальный процесс, и состояться она может только в условиях столь же масштабных подвижек в обществе. Именно это обеспечило в свое время ассимиляцию евреев – в России шли такие перемены, что место в новом порядке мог найти каждый, не важно, звали его Бронштейн или Иванов. Похожая ситуация была и с татарами – московское государство росло очень быстро и очень успешно, и ему нужны были компетентные и амбициозные люди, хотя бы и бывшие враги. Точно так же перемололись в американском брюхе ирландцы, итальянцы и Бог весть еще кто, и даже негры США замирились в конечном итоге.

Сейчас в России царит апатия, экономический рост, может, и идет, но подъема нет точно, а тем более нет ничего сравнимого с энтузиазмом времен большевиков или Ивана III. Однако это не навсегда. Потребность в переменах копится с каждым годом, и рано или поздно стабильность перестанет быть главной ценностью в обществе: придется заниматься и инфраструктурой, и технологическим развитием, и социальными лифтами, и много еще чем. Это и будет национальной идеей, кторую не надо впустую выдумывать и в которой приезжие заинтересованы никак не меньше, чем коренное население. Тогда у страны возникнет реальная, а не декларируемая потребность в рабочих руках, в инициативных людях – и именно тогда России особенно понадобятся мигранты.

Главное – чтобы к этому моменту мы не были убеждены, что все наши проблемы происходят от злых захватчиков с Востока, или, наоборот, от зажравшихся хозяев, не имеющих никаких достоинств, кроме прописки. Такие мысли приходят от беспомощности – если от недовольства нельзя избавиться (а у нас пока с этим сложно), его надо на ком-то сорвать, на ком – уже неважно. Но было бы очень печально направить энергию перемен – когда она, наконец, прорвется – на межнациональные разборки, а не на возрождение России.