Территориальная целостность государств и право наций на самоопределение – какой из двух принципов первичен, более важен, справедлив, отвечает интересам международной безопасности? Дискуссия не вчерашнего дня: начавшись во второй половине XVIII века, она обострялась в периоды наполеоновских войн, революций 1848-49 годов, первой и второй мировых войн, деколонизации, событий, связанных с распадом СССР и Югославии.

Относительно мягкие конфликты в Западной Европе уже не доходят до стадии, исключающей взаимоприемлемое решение. В основе большинства из них лежат преимущественно экономические противоречия: на Корсике конфликт начался с требования местного населения вернуть земли, переданные французским переселенцам из Алжира. Каталония, Фландрия, Падавия – экономически наиболее развитые регионы Испании, Бельгии, Италии – хотят уменьшить взнос в общий бюджет. Однако, оценив не только плюсы, но и минусы дезинтеграции, они готовы идти на компромисс. Таким регионом была когда-то и Страна Басков, но это преимущество она в значительной мере утратила как раз из-за вооруженного конфликта. Именем ЭТА прикрывались обычные криминальные группировки, часть бойцов самой ЭТА превратилась в обычных рэкетиров. Социальная база сепаратизма сократилась, ЭТА объявила о прекращении войны.

В Ольстере «отступило» правительство Тони Блэра. В 1998 году замке Стормонт было заключено соглашение, согласно которому Северная Ирландия может объединиться с Ирландской республикой, если за это проголосует большинство ее населения. Демографические данные свидетельствуют о том, что ирландцы (католики) практически догнали по численности англичан и шотландцев (протестантов) и составят твердое большинство избирателей во второй половине 2020-х. В любом случае, протестанты Ольстера не превратятся в граждан второго сорта. Более того, как и католики, сохранят права королевских подданных. Право на самоопределение через референдум (с отсрочкой в 6 лет) было в 2005 году признано и за богатым на нефть Южным Суданом, христианское население которого вело борьбу против центрального правительства с середины 1960-х годов. Формальный референдум закрепил в 1993 году независимость Эритреи, самостоятельно освободившейся от Эфиопии двумя годами ранее.

В то же время ООН наотрез отказывалась и отказывается обсуждать возможность самоопределения Тибета, Уйгуристана, Кашмира, Ассама, Чечни, Курдистана — регионов, принадлежащих государствам сильным во всех отношениях. Международному сообществу также не слишком интересны конфликты в Бирме, Непале или в сенегальской провинции Казаманс: здесь центральные власти могут поступать по своему усмотрению.

В «подвешенном» состоянии оказались территории, где соотношение сил центральной власти и национального движения уравновешивается серьезными интересами серьезных держав. Это Иракский Курдистан, Косово, четыре непризнанные республики бывшего СССР. Еще недавно казалось, что и эти конфликты будут разрешены в рамках Realpolitik, без академических дискуссий о нерушимости границ и праве на самоопределение. Ведь даже при распаде СССР и Югославии мировому сообществу удалось дискуссию скомкать. Иначе пришлось бы объяснять, почему хорваты и боснийцы имеют право отделиться от Югославии, а сербы Хорватии и Боснии не имеют права в Югославии остаться.

И вдруг дискуссию инициировала страна, от которой этого меньше всего можно было ожидать – Россия. Сначала президент РФ В. Путин «указал вектор» дискуссии, заявив, что решение судьбы Косово станет прецедентом решения подобных конфликтов на территории бывшего СССР. Вскоре, в период очередного обострения обстановки вокруг Южной Осетии представитель МИД России Михаил Камынин произвел сенсацию: «Мы с уважением относимся к принципу территориальной целостности. Но пока эта целостность применительно к Грузии – скорее возможное состояние, чем наличная политико-правовая реальность, и создать ее можно только в результате сложных переговоров, при которых исходная южноосетинская позиция, как мы понимаем, базируется на не менее признаваемом в международном сообществе принципе – праве на самоопределение».

Строго говоря, в декабре 1991 года на территории СССР помимо Азербайджана, Грузии и Молдавии образовалось еще одно государство, чья территориальная целостность в течение 10 последующих лет была «скорее возможным состоянием, чем наличной политико-правовой реальностью». С лета 1991 года фактически независимой была Чечня, и территориальная целостность России была «создана» отнюдь не «в результате сложных переговоров». Таким образом, не дав ответа на «проклятый» вопрос, российский МИД фактически указал Грузии, каким образом можно снять дилемму. Парадокс, однако.

Решить вопрос не помогут и международные договоры. Даже самые «удобные». Это межгосударственные договоры, они соблюдают правила преемственности либо отмены и, в конечном счете, возвращают к статус-кво и преимуществу принципа нерушимости границ. Особенно удивляет апелляция к «удобным» договорам стороны, выступающей за самоопределение, ее стремление играть на чужом поле и по чужим правилам. Южная Осетия апеллирует к договору 1774 года о переходе осетин (по версии Цхинвали – всех) под покровительство Российской империи. Но было множество последующих договоров и законов, однозначно относящих этот край к Грузии, и не было договора, скажем, 1773 года о выходе осетин из Картли-Кахетинского царства, да еще с определением границ.

Сегодня в мире с большей или меньшей интенсивностью происходит от 100 до 120 внутригосударственных вооруженных конфликтов на этнической, расовой или религиозной почве. Ни один из них не имеет общепринятого обозначения как «национально-освободительное» или «сепаратистское» движение. К каждому в зависимости от симпатий говорящего применяются обе характеристики. Существуют ли объективные признаки, возможна ли разработка и применение критерия, позволяющего назвать определенный конфликт в определенный момент «национально-освободительным» или «сепаратистским»?

По своей формулировке принципы территориальной целостности государств и права наций на самоопределение выглядят как абсолютно взаимоисключающие. Но очевидно, что ни первый, ни второй не обладают полнотой, которая позволила бы считать их самодостаточно ценными. Иначе говоря, это принципы второго порядка. Принцип первого порядка, которому служат эти и все остальные принципы гуманной политики – это приоритет фундаментальных прав человека и гражданина.

Это право на жизнь, свободу, личную неприкосновенность, этническую самоидентификацию, пользование родным языком, свобода совести и вероисповедания, мысли и слова, политической деятельности, право на сопротивление произволу и насилию, десятки других общепризнанных прав человека и гражданина. Остается «самая малость» - в каждом конкретном случае определить, какой из принципов второго порядка в большей мере отвечает соблюдению главного.

Понятно, в уже сложившемся правовом государстве такой конфликт не возникает, это был бы конфликт «на пустом месте». Понятно, что тоталитарное, недемократическое государство не способно даже ради сохранения единства страны следовать правовым нормам в отдельном регионе, и уж тем более в зоне конфликта. Оно пытается «решить вопрос» привычными методами. Как правило, схожим образом ведут себя и восставшие. В самом диком и самом распространенном виде картина выглядит так, как выглядела сто и тысячу лет назад: одна сторона - «этнос-большинство» - применяет к выразившему недовольство меньшинству решительные меры подавления, вскоре перерастающие во внесудебные расправы, акты неизбирательного, коллективного наказания (дискриминация, депортации, геноцид). А другая сторона, если ей удается установить свою власть на конфликтной территории (став там «большинством»), применяет в борьбе с противником и «его народом» те же методы. Обе стороны загоняют себя в тупик. И ни одна сторона не может быть признана правой. Это Карабах. Это Югославия. Это Руанда.

Допуск международных наблюдателей в регион конфликта, фиксирование и расследование с их участием обстоятельств каждого случая гибели гражданских лиц, боевиков, военнослужащих, других действий, имеющих признаки (!) преступления. Можно назвать это вмешательством иностранных организаций во внутренние дела государства. А можно назвать осуществлением права государства привлечь к мониторингу ситуации те международные организации, членом которых оно является, и бюджет которых исправно пополняет. Как правило, внимание этих же организаций стремится привлечь и противоборствующая сторона.

Работа международных наблюдателей, оценка ими происходящего должна дать ответ на вопрос: действия какой стороны в большей мере отвечают требованиям защиты фундаментальных прав человека. Отсюда делается вывод о том, является ли движение освободительным или сепаратистским. Со всеми вытекающими для страны и для международного сообщества последствиями. Безусловное подчинение двух принципов третьему – защите прав человека – станет признанной нормой не сразу. Не следует ожидать, что на следующий день после того, как вводится международный мониторинг, конфликтующие стороны начнут расшаркиваться друг перед другом. Но мониторинг будет давить на стороны, «вгонять» их в приемлемые рамки. И если одна сторона введет правила в войну без правил, будет строго следовать праву, а другая – нет, то последняя неизбежно потеряет поддержку как внутри, так и вне зоны конфликта.

«А судьи кто?». Будем реалистами: абсолютно непредвзятых, нейтральных наблюдателей не бывает. Но согласовать «пул» наблюдателей-посредников можно, например, методом исключения из предоставленных кандидатур. Отказ от этой процедуры или ее саботаж – действия, которые нелегко объяснить посторонними факторами. Эти действия сами по себе становятся важнейшим объектом оценки.

Есть и другие, совершенно объективные факторы. Например, попытка вооруженными методами разрешить конфликт, когда он уже перешел в политическую стадию и частично восстановились хозяйственные связи (атака на Южную Осетию летом 2004 года), отказ беженцам в праве на возвращение одной стороной и отказ от административного раздела территории обеими сторонами (Абхазия). Последнее, кстати, осознали албанцы Косово, согласившись на кантонизацию края, выделение на его территории сербских районов, что сделает возможным возвращение сербских беженцев. Не только Косово может стать прецедентом для Абхазии и Южной Осетии, но и те могут стать прецедентом для Косово.

Да, в основе внешней политики всех стран лежит политика внутренняя, их экономические интересы. Грузия объясняет свои проблемы стремлением Москвы перекрыть возможный маршрут центральноазиатских энергоносителей в обход России. Во-первых, аргумент, имевший смысл лет 15 назад, сегодня не работает. Любой маршрут на запад приносит Астане мало пользы, и она поворачивается к Китаю. Словесные «авансы» трубопроводу БТД, похоже, лишь козыри в переговорах с Россией об условиях транзита. Во-вторых, то, до чего додумались тбилисские власти, доступно властям сухумским и цхинвальским. Им вовсе не хочется дождаться дня, когда Россия, зевнув, отвернется от них. Это могло стать козырем Грузии. Она этот козырь бездарно упустила. Военные авантюры Тбилиси не оставляют России выбора: защита Сухуми и Цхинвали либо потеря лица – ответ очевиден. Не считая 200 тысяч грузинских беженцев из Абхазии (кстати, примерно столько же осетин вынужденно покинули Грузию), обстоятельства сложились странным образом: Россия действительно защищает здесь право на жизнь, свободу, личную неприкосновенность, этническую самоидентификацию, пользование родным языком.