«Либерализм <...> настаивает, что народа как цельного понятия нет. Есть отдельные индивидуумы, простая сумма которых и называется народом. <...> Даже «демократы» <...> и те путаются в определении народа, разбивая его на отдельные группы и претендуя на защиту различных меньшинств. <...> Сам же «народ» как большинство в их глазах есть нечто подозрительное и чреватое тоталитаризмом». Это – выдержки из недавней статьи Александра Дугина, «философа, культуролога», согласно его собственной рекомендации («После потопа мы», Время Новостей, №99).

А. Дугин не приводит ссылок на либералов, которые отказывают народу в цельности, или  на «демократов», которые разбивают народ на группы, защищают меньшинства, а большинство подозревают в тоталитаризме. Равно не объясняет, чем занимаются незакавыченные демократы, тем самым превращая статью в обличение «либерастии» и «дерьмократии». Мелковато для философа и культуролога. Впрочем, понять трудности г-на Дугина можно: сегодня нелегко найти равноценного оппонента, называющего себя либералом и демократом, сегодня модно быть государственником. (Не опускаться же до уровня правозащитников, тех, кто называл себя либералами и демократами 20 лет назад.).

Сдается, дело не только в терминах. Но начинается все с них. А прежде примем аксиому.

Республиканский строй (либо, как дань национальным традициям — конституционная монархия, где король «царствует, но не правит») – это выбор Новой истории. Часть абсолютных монархий пала еще в XVIII и XIX веках, большинство – в ХХ. На наших глазах рушится абсолютная монархия в Непале, а оставшиеся можно пересчитать по пальцам. Не все здесь просто. Замечено, например, что в периоды экономических и политических кризисов, когда республики часто скатывались к жесточайшим диктатурам, в монархиях авторитет суверена смягчал жесткость режима и способствовал возвращению жизни в нормальное русло. В сердцах миллионов французов, итальянцев, румын, болгар все еще живет мечта о «народном монархе». Который (в отличие от любого президента) не будет связан никакими партийными и корпоративными интересами. Который будет воспитан народом. Над которым будет только его ответственность перед народом.

В середине 1990-х английская королева (в лице своего генерал-губернатора) отправила в отставку австралийское правительство, распустила парламент и назначила новые выборы. Королева решила, что экономическая политика правительства грозит доминиону катастрофой. Многих австралийцев это решение возмутило, они грозили референдумом и провозглашением республики. «Это ваше право, - ответила королева, - но до тех пор за ваше благополучие отвечаю я». Референдум не состоялся. Большинство австралийцев проголосовали за другую партию, и новое правительство вытянуло страну из кризиса с минимальными потерями. 60 лет как свергнута монархия в Италии, но недавний криминальный скандал вокруг наследного принца вверг страну в шок. Знакомый повар итальянского ресторана прокомментировал событие так: «Это республика виновата».

Примем за аксиому, что республиканский строй в целом прогрессивнее монархического, а некоторые положительные черты последнего сохраняет конституционная монархия.

Республиканский (и конституционный монархический) строй устойчив, если опирается на мощный стержень – демократический режим – реальную выборность и разделение властей, партийное многообразие, независимость СМИ, развитое местное самоуправление и т.д. Ослабление институтов демократического режима в пользу авторитаризма, и далее – тоталитаризма, означает вырождение самого республиканского строя.

Шаблоны облегчают мышление. Тем не менее, за несколько десятилетий ХХ века удалось разделить шаблон «монархия» на два: «абсолютная» и «конституционная» (к которой относится и Великобритания, вовсе не имеющая конституции, если не считать таковой десяток актов от «Акта о соединении с Шотландией» до «Акта о пэрах»). Короли не говорят о себе: «Я – конституционный (абсолютный) монарх», но на нас за эти термины не обижаются. Или скрывают обиду. Наверное, потому, что их мало. А республик много, поэтому мы с уважением относимся к их первым лицам, соблюдая непорочность шаблона «республика», и объединяя одним термином Северную и Южную Корею, Туркмению и Турцию, Россию и Финляндию. Отчего термин сильно обесценился.

Демократический режим также имеет свой стержень – либеральную идеологию. Либерализм – это безусловное признание верховенства политических, экономических и прочих прав и свобод человека и гражданина, а значит, никакое решение большинства не должно ущемлять конституционные права тех, кто оказался в меньшинстве. Демократия, понимаемая как «все законно, за что отдано 50% + 1 голос», демократия вне либеральной идеологии – порождает наихудший тип диктатуры, когда власть может проводить любые, в том числе, преступные решения, формально не нарушая демократических процедур.

Жан-Жаку Руссо приписывают известный парадокс о «демократической порке». В некоем парламенте представлены три примерно равные по численности фракции. Злокозненный министр подбивает две партии принять закон, по которому депутатам этих партий король устанавливает высокое жалование, а депутаты третьей партии приговариваются к порке розгами. Закон с энтузиазмом принимается. Затем министр-интриган предлагает второй законопроект: выпоротой партии выдать лед для компресса, одной из невыпоротых партий вдвое увеличить жалование, а вторую невыпоротую выпороть, отменив жалование. Закон принимается с не меньшим энтузиазмом. Наконец, шутник предлагает двум уже выпоротым партиям принять третий закон: отнять жалование у третьей партии и выпороть ее. Ничего особенного им за это предлагать не нужно, ну, может быть, кроме льда: они проголосуют с радостью. Результат: все выпороты, причем безвозмездно.

Государство есть способ самоорганизации общества (вовсе не единственный). За противопоставлением правам личности неких особых «интересов государства» всегда стоит попытка отдельных лиц узурпировать власть. С либерализмом, свободолюбием неразрывно связана готовность защищать демократический режим, поскольку сопротивление тирании есть одно из общепризнанных прав человека и гражданина.

Очевиден и стержень либеральной идеологии. Это социально-экономический строй, благоприятствующий защите и развитию частной собственности, в первую очередь – мелкой. Собственности на поле, мастерскую, магазин. Плуг, станок, прилавок, которые с детства воспринимаются как источник еды, одежды, новой игрушки, первого подарка любимой девушке. Или даже труд на предприятии, на 1/20, 1/100, 1/10000-ную принадлежащем работнику и приносящем семье реальный доход зарплатой и дивидендами. Только так идеи либерализма проникают и укореняются в сознании нации. Ничто иное не заставит человека защищать общее достояние – демократический режим и республику. В определенном смысле в этом обществе либеральны все, кто признает указанные ценности – центристы, левые, правые.

Итак, в правильной последовательности: частная собственность (в первую очередь, мелкая) – либерализм (либеральная идеология) – демократия (демократический режим). Только на этих последовательных стержнях, или «начинках», держится настоящая республика (республиканский строй). Вот такая «матрешка». Залапанная и оболганная сначала коммунистической, а затем олигархической и бюрократической властью, тусовочными политологами, философами, культурологами. Извращение терминов – необходимое условие извращения умов.

Почему российская республика превратилась в корпорацию? Ответ очевиден. В современной России не возник массовый класс мелких собственников, не выросло ни одного поколения, впитавшего дух собственности и свободы, не возникли партии, защищающие интересы фермеров, мелких предпринимателей, профсоюзов (собственно, массовых независимых профсоюзов просто нет, а фермеры и мелкие предприниматели балансируют между полупридушенным состоянием и полуобморочным). У того, что в России называли «либерализмом» (как с ненавистью, так и искренне), не оказалось стержня, «начинки». Это был муляж. Он был пуст. И он сдулся. А вместе с ним сдулись российская демократия и российская республика.