Конспирологи много лет искали заговор и "мировое правительство" кто где. Под подозрением многие годы и Бидельбергская конференция в Голландии, и экологический клуб "Bohemian Grove" в Калифорнии, куда пожилые республиканцы ездят поиграть в бойскаутов, и даже клуб "Череп и кости" в Йельском университете, известный своей традицией студенческих пьянок да пародиями на масонские ритуалы. Но я не помню, чтоб кто-то хоть раз указал на организацию, способную до основания потрясать все нервы и жилы мировой экономики одним словом ее лидера – а между тем всякий, кто работал хотя бы месяц на фондовом рынке, знает, откуда ждут новостей с трепетом. Кто устанавливает процентные ставки по доллару США, тем самым ускоряя или замедляя экономику США, и удорожая или удешевляя доллар, тем самым влияя и на курсы всех валют и на биржевые индексы по всему миру? Эта организация называется Федеральная Резервная Система (центральный банк США), ни от кого не скрывается, спокойно сидит на виду у всех в Вашингтоне, управляется практически несменяемыми лидерами, а уж фамилии, фамилии… С 1987 года ею руководил человек по имени Алан Гринспен, получивший власть от человека по имени Пол Волкер, и передавший с этого года бразды мировой экономики человеку по имени Бен Шалом Бернанке. Где вы, охотники за жидомасонией?
Алан Гринспен за многие годы своего правления стал именем нарицательным – не многим удается подобное. Он не только приумножил репутацию ФРС как органа, способного заставить мировые валютные и фондовые рынки забиться в лихорадке, но во многом и лично формировал ее. Гринспена рынки боялись: управляющий он был решительный, убежденный в своей правоте и зачастую труднопредсказуемый. Хотя теоретически решения по ставкам коллегиальные, на практике сложилось так, что ставками Гринспен манипулировал по своему усмотрению, то подхлестывая американскую экономику, то пытаясь подавить ее рост. В самом начале своего срока в 1987 году он столкнулся с катастрофическим падением фондового рынка, с которым успешно справился – рецессия начала девяностых вышла мягкой, а мировые рынки не посыпались. В 1996 году он начал единоличный крестовый поход против роста фондового рынка, объявив настроения инвесторов "иррациональным восторгом" и начав последовательно восстанавливать рационализм, закручивая ставки. Квартал – плюсик, квартал – плюсик… И точно так же последовательно и еще быстрее он понизил ставки после того, как в 2000 году фондовый пузырь лопнул. Уже и не только мировые инвестбанкиры и брокеры привыкли к старику, а и политики, и СМИ, и всякий досужий пикейный жилет при любых новостях из экономики привык озадачиваться – "А что скажет Гринспен?" Сенатор Маккейн как-то даже предложил, если Гринспен, не дай Бог, помрет, посадить его в кресло и сделать вид, что ничего не случилось. И тем неожиданнее было для всех, что Гринспен, не померев, взял и оставил свой пост. Оставил планово, по истечении своего срока, но жизнь без Гринспена – это было так дико для всех, что ошарашенные наблюдатели отреагировали на сообщение о том, что новым Гринспеном будет назначен некто Бернанке, даже не недоуменным "Это кто?", а чем-то невнятным наподобие "эээ…". Все так привыкли к Гринспену, что, кажется, до сих пор не осознали до конца, что он больше не Гринспен.
На этой неделе Бен Бернанке впервые выступил перед сенатским комитетом по финансовым рынкам. Как ждали первого публичного выступления нового главы ФРС, не передать, все пытались понять, что он будет делать. Поднимут ставки, не поднимут ставки? Думаю об этом и я, но совершенно иначе. Еще за много лет до того, как имя Бена Бернанке в 2002 году впервые мелькнуло в новостях в связи с его назначением в совет директоров ФРС, а затем повторно в 2005 году в связи с его назначением экономическим советником Буша, я прекрасно знал, кто такой этот Бен Бернанке и что он думает об экономике. Еще бы, ведь именно он учил меня макроэкономике в Принстоне. Он читал обязательный для первокурсников школы государственной и международной политики им. президента Вудро Вильсона установочный курс, который я слушал весной 1993 года. Он был тогда не седым, а брюнетом, скромный сдержанный профессор невысокого роста, с ясным четким голосом, а я – просто студентом 22 лет от роду, в меру трудолюбивым, в меру ленивым, студент как студент. Зайти к нему студенту в часы консультаций можно было запросто, что я и делал не раз: задать вопрос-другой и немного поговорить. Так что кому он глава ФРС, верховный лорд процентных ставок, рынки ногами попирающий… а для меня он на всю жизнь так и останется просто профессором Беном Бернанке. Он учил меня, и ухитрился научить так хорошо, что я получил за его курс макроэкономики пятерку – высшую оценку из всех, когда-либо мною полученных в этой школе, где средний балл моего курса был четыре с плюсом. Это не я был умный – это профессор был хороший. С принстонских лет я сохранил не так уж много книг: "Воображенные сообщества" Б.Андерсона, после которой стал националистом, "Анархическое сообщество" Хедли Булла, сделавшую меня изоляционистом – и учебник макроэкономики Бена Бернанке, сделавший меня сознательно правым. Сколько раз я впоследствии перелистывал ее в поисках ответов на те или иные вопросы, не счесть.
Говорят, соавтор Бернанке, узнав, что тот всю жизнь был республиканцем, изумился: «Надо же, а я думал, что он демократ». Я был догадливее - как-то я спросил его: «Я могу предположить, что вы скорее всего республиканец?» «Да, я республиканец», - ответил Бернанке. Секрета из своих предпочтений он не делал, надо было только спросить, но он никогда не упоминал их и никому не навязывал. Почему его коллега думал, что он демократ, понять несложно: республиканцы давно ассоциируются с чем-то таким фундаменталистским, громогласным, лицемерным, толстым, а приличный профессор колледжа должен быть левоват и демократ. Худенький и невысокий бородатый брюнет, который был неизменно корректен и скромен со всеми, в образ типичного республиканца никак не вписывался.
Профессор Бернанке был совершенно архетипическим республиканцем, но другого типа – того, который сейчас не на виду, древнего и исконного республиканца-рыночника, республиканца-эгалитариста, джефферсоновского типа. У него, безусловно, были очень твердые взгляды, но он их не проповедовал. Вторым учебным пособием по курсу была книга Пола Крюгмана "Век сокращающихся ожиданий", написанная с достаточно левых позиций – все-таки автор был колумнистом "Нью-Йорк Таймс". Конфликтных взглядов Бернанке не боялся. Он просто доказывал нам, что позиция, в основе который лежит свободный рынок (то есть фундаментально республиканская позиция), разумна, естественна и работоспособна. Ему не нужно было говорить нам, что дирижизм, протекционизм и прочие левые вывихи плохи – он просто показал нам, что из экономической теории, как ее ни поверни, может вытечь только правое мироустройство.
Быть правым – не значит быть либертарианцем, вовсе нет. Бернанке показывал нам, где в экономике может быть место для госвмешательства и госрегулирования и как это делается, – показав нам при этом, что если уж лезть подкручивать экономические винтики вручную, то надо идеально хорошо представлять, что и зачем ты делаешь и к каким изменениям твое вмешательство приведет. Учеба у него была не худшей прививкой против левизны, чем наблюдение за банкротством и крахом коммунизма в России. Я не могу принять левую точку зрения просто потому, что понимаю: левые взгляды противоестественны и годятся только для идиотов. Тот, кто даст себе труд немного подумать, неизбежно придет к экономической и социальной свободе. Именно это я вынес из курса Бернанке: свободная экономика работает, а несвободная не работает. Так уж жизнь устроена.
Что еще интересного я узнал от профессора Бернанке? Что реальная экономика далеко не всегда так же прямолинейна, как ее описывают учебники. Все помнят, например, знаменитую "кривую Лаффера". По легенде, нобелевский лауреат Артур Лаффер встретил на фуршете кандидата в президенты Рейгана и нарисовал на салфетке налоговый доход как колоколообразную кривую, чья высшая точка находилась на уровне ставки в 30% - дескать, после этой ставки уклонистов становится столько, что денег при повышении ставки будет становиться не больше, а меньше. Рейган проникся и учинил налоговую реформу. Это, конечно, пропагандистская легенда – о чем впоследствии говорил и сам Лаффер, который познакомился с Рейганом только уже во время его президентства. Лаффер опубликовал свои выкладки раньше, Рейган был сторонником снижения налогов задолго до выборов (да и кто им не был в Америке 1970-х, когда предельная ставка достигала 70%, а дыр в налоговом законодательстве было что в швейцарском сыре), а налоговый закон ERTA был подготовлен и принят конгрессом еще в картеровское время, и Рейган его только приводил в исполнение. Но "кривая Лаффера" и "точка перелома 30%" вошла в общественное сознание как заноза. А от кого б я узнал, что на самом деле в 1982 году эконометрист Дон Фуллертон посчитал "точку перелома" на конкретных данных и установил, что реально терпение налогоплательщиков лопается на уровне в 79%? Бернанке рассказал на лекции.
Бернанке не был эконометристом, но проверять экономическую теорию на прочность на цифрах и моделях любил всегда. На моих экзаменационных ответах сохранились его пометки "перепроверяйте свои вычисления", при том, что мои окончательные ответы были совершенно верными. Даже кажущиеся очевидными вещи следует проверять, и чем они очевиднее, тем энергичнее следует искать нестыковки. Его собственная научная работа часто состояла в тестировании на реальных числах чужих построений – одна, например, проверяла некоторые аспекты знаменитой "модели роста" нобелевского лауреата Роберта Солоу, которая связывала рост экономики с ростом рабочей силы. В результате таких проверок часто выяснялись интересные и новые вещи.
Традиционное экономическое обучение обычно внушает, что экономический рост и инфляция идут рука об руку. Растет экономика – растут и цены. Следственно, центральные банки должны закручивать денежный краник, подсекая рост во имя стабильности цен, когда экономика станет расти уж слишком быстро, а если экономика стагнирует - откручивать его. Бернанке показал нам, что это лишь первый слой рассуждений: на практике рост может опережать инфляцию. Посмотрите на Китай, говорил он нам, если вам нужен пример. А с другой стороны, инфляция неуничтожима, поскольку делится на структурную и монетарную. Структурная – это аналог смазки или свободного хода. В 1990-х в развитых странах она составляла 3%, в работе 2003 года Бернанке определил ее в 2%. Монетарная компонента – то, что сверх, связана с ростом, хотя и более сложной зависимостью, чем об этом пишут в учебниках.
Не надо бояться инфляции, говорил нам Бернанке, это спутница роста. Важнее переменная от инфляции. Бойтесь бесконтрольной и непредсказуемой инфляции, резкие скачки – плохо, слишком много – нехорошо, но слишком мало – еще хуже. В одной из экзаменационных работе я упомянул как возможность дефляцию – системное снижение цен. Почерком Бернанке на полях были приписаны два слова "Великая Депрессия?" Научные работы Бернанке по причинам и ходу Великой Депрессии, период самой сильной дефляции в истории, составили монографию, которую ученый мир сейчас считает его лучшей работой. В ней Бернанке показал, что экономика, основанная на кредитах, еще быстрее, чем от замедления роста, тонет от удорожания выплат по кредитам, вызванного дефляцией, а хуже всего, что центральный банк в ситуации дефляции не может сделать ничего: ниже нуля ставку по кредиту не опустишь. Это монографию Бернанке написал в конце 1990-х, когда ставки были высоки, а рост бойким, но мы-то обсуждали с ним этот сюжет еще в 1993-м, когда предыдущая депрессия тянулась который год, и конца ей было не видно.
Бернанке любил обращать наше внимание на важность такой переменной, как уровень сбережений (опять-таки характерно, именно он оказался критически важной переменной при анализе модели Солоу). В Японии и Китае, отмечал он, население откладывает 20-40% доходов, а в США жители тратят все, что зарабатывают, и даже влезают в долги (т.е. негативный уровень сбережений). И тоже не зря. Годы спустя Бернанке говорил, что одна из самых серьезных проблем Америки – это "затор сбережений". Китай, Япония, страны Азии, да и практически все нетто-сберегающие страны используют доллар и долларовые депозиты как страховку от риска – и в их числе Россия. В Америку льется приток денег, который привлекает не столько макроэкономическая стабильность (в Америке ее не очень-то много), сколько надежность американской валюты, то есть по сути слова ФРС. Сказано – сделано. Предсказуемая инфляция, обратная сторона медали. Наши завистники вечно шипят сквозь зубы "американская пирамида…", "зеленые фантики…". Фантики, но за фантиками – железная уверенность в завтрашнем дне, ее-то и покупают за фантики. Благодаря этому Америка может жить в долг, пока китайцы, японцы и русские копят. Америке беда, если не начнет сберегать сама, а китайцам беда, если им сбережения вернут – юань взлетит, конкурентоспособность упадет. Сложный узел достался новому главе ФРС.
Нет, Бернанке явно не из тех, кто меняет свои взгляды. В 1993 году мы говорили с ним примерно о том же, что он писал в 2000. А вот что он сказал в своей тронной речи в 2006 году? Комментаторы подавляющим большинством голосов сошлись, что мессидж выступления Бернанке в сенате – ставки поднимут, политика Гринспена будет продолжена, коллегиальность усилена. Насчет коллегиальности я готов согласиться, Бернанке ценит чужое мнение и будет прислушиваться ко всем, что Гринспен делал куда реже, чаще ведя коллегию за собой. Но почему они решили, что Бернане будет тенью Гринспена? Читая речь своего профессора, я вижу совсем другое: он прочел сенату внятную лекцию об оживлении в американской экономике, ровным счетом ничего конкретного не сказав о будущих мерах. Да, он пообещал бороться за стабильную инфляцию. Но простите, а кто у нас сейчас выступает за нестабильную инфляцию? Там, где комментаторы увидели указание на первую производную, на самом деле подразумевалась вторая.
И о верности делу Гринспена в речи тоже ничего нет, как нет и обратного. Да и с чего бы? Бернанке еще недавно не был согласен с Гринспеном, причем по принципиальному вопросу - регулированию "пузырей". По его расчетам, центральные банки могут принимать, а могут и не принимать меры против пузырей – результат действия отличается от бездействия лишь маргинально. Алан Гринспен, напротив, решительно гнал рынки оттуда, где, как ему казалось, растет пузырь – с момента памятной речи о "иррациональном восторге". Сейчас налицо новый пузырь – на рынке недвижимости. Если бы Бернанке был продолжателем дела Гринспена, он бы хоть как-то да намекнул, что рост цен ФРС не устраивает. Вместо этого он предупредил в речи: цены на недвижимость могут начать падать. Не "ФРС сдержит их рост", а "сами упадут". Разница огромная, и вполне в духе бернанкиных, а не гриспеновых взглядов на пузырь. Бернанке никогда не скрывал своих взглядов. Главное – правильно поставить вопрос.
И это заставляет меня вспомнить еще одну премудрость, которую Бернанке вбил 15 лет назад в мою голову, а я вбиваю сейчас в головы своих студентов. Центральный банк, говорил Бернанке, влияет на денежный и фондовый рынок, не создавая события. Он создает ожидания, которыми, собственно, рынки и живут. Если Гринспен сказал, что будет поднимать ставки, это все равно как если б ставки были уже подняты. Эти ожидания будут дисконтированы в цену активов немедленно. Ожидание инфляции и есть инфляция. Вопрос для участников рынка после публичного заявления главы ФРС о планах поднятия ставок не в том, поднимут ставки или нет, а в том, на сколько их поднимут. Слово центрального банкира – это и есть фактор действия, а само изменение ставок только подкрепляет уже сказанное. Поэтому центральному банкиру следует крайне аккуратно взвешивать свое любое публичное слово. Сказать о, допустим, денежной реформе заранее – все равно, что начать ее, поэтому план подготовки денежной реформы центральные банки всегда отрицают до последней секунды. Да, их не любят за скрытность – а что еще им делать? Лучшая добродетель центрального банкира, когда нечего сказать – это молчание, но блага разъяснения своих идеалов, целей и стратегии он себе позволить не может. Любое его слово создает ожидания, и его планы и есть его дела. Вот что внушил мне Бернанке. Читая его речь под этим углом, я спрашиваю себя – о чем же он промолчал? Да обо всем. Он теперь связан обетом молчания, как римский жрец, и этот обет он соблюл идеально. Он сказал много – и фактически не сказал ничего. Но намекнул на многое. Бернанке никогда не скрывал своих взглядов, надо было только правильно поставить вопрос.
Так что же вы говорили раньше такого, что не отрицали в этой речи, спрашиваю я мысленно своего профессора. А говорили вы мне много, профессор. Что рост гораздо ценнее инфляции. Что инфляция меньше 2% при нулевом росте – еще хуже, чем инфляция выше 10%. Что, наконец, главное благо для экономики – в предсказуемости ситуации. В ясных ожиданиях. От вас ждут, что между "эрой Гринспена" и "эрой Бернанке" не будет рывка, что все будет предсказуемо, и эту предсказуемость вы им в тронной речи обеспечили. Первая производная от вашего прихода к власти нулевая. Все довольны. Ну а вторая производная, профессор?
Я могу предположить, профессор, что скорее всего задача, которую вы сейчас себе ставите, та же, что я бы поставил себе: стимулировать устойчивый рост экономики США, по возможности не дать пузырю недвижимости ни надуваться, ни резко выпустить воздух, и преодолевать по мере возможности негативный эффект того, что все ломятся в Америку с деньгами. Так что бы сделал я? Добавил ликвидности и ослабил доллар. Зарубежные страны ослабили бы натиск своих сбережений на доллар, конкурентоспособность США возросла, а реальная стоимость недвижимости припала, и риск дефляции бы исчез совсем. Но как тогда быть с предсказуемой инфляцией?
И, кажется, я знаю ответ. Вы никогда ничего не делали рывками, профессор. Не будете делать и сейчас. Это ваша манера и стиль, и это ваша идеология. Вы будете говорить всем то, что от вас жаждут услышать, но исподволь делать свое, так медленно, что процесс будет незаметен для глаза, но неуклонно. Только месяцы и годы спустя к рынкам будет приходить осознание, что что-то явно меняется совсем не в ту сторону, к которой они успели привыкнуть, но от шока от изменения ожиданий вы их убережете. Это совсем не то, как поступал ваш предшественник, рубивший сплеча. В этом и есть главное различие: при Гринспене ФРС выпускала свои когти по поводу и без, Бернанке будет держать их в основном втянутыми и подталкивать события подушечками. Вот что изменится на самом деле, и уже изменилось. Эра Гринспена все-таки ушла, началась эра Бернанке, хотя рынки и не скоро поймут это – вы постараетесь, чтоб они не спешили. Я могу ошибаться, но из опыта нашего знакомства, мои ожидания таковы.
И в качестве бонус-трека, что конкретно все-таки будет делать Бернанке такого, чего не делал Гринспен, помимо того, что исчезнет металл в голосе ФРС? В одной из недавних статей Бернанке обсуждал, что может делать Центробанк, помимо увеличения-уменьшения процентных ставок, и пришел к мысли, что ликвидность в экономике можно регулировать, покупая и продавая другие активы – то есть, по сути, выведя ФРС на рынки ценных бумаг. Это неотработанная методика, заключал Бернанке, но она заслуживает внимания. Поэтому я буду внимательно следить, не начнет ли ФРС проделывать ограниченные эксперименты с другими инструментами, помимо гособлигаций. Если эта стратегия будет взята в какой-то момент на вооружение, это значит, что в центробанковском деле произошла тихая революция.
Успехов, профессор.