И все-таки: чем «двухтысячные» принципиально отличаются от «девяностых»? Несовпадение важных черт ощутимо, даже несомненно, но их видение затруднено ракурсом, помещенным «внутрь» череды событий. Машина времени пока не изобретена, и мы вынуждены вновь и вновь пытаться увидеть себя «со стороны» в отсутствие безусловных зеркал. Легко «демократам», в чьем представлении  главная характеристика эпохи - «диктатура Путина», выступающая первоисточником всего ныне сущего. Остается вопрос: что же это за «демократы» такие, если в истории для них существует только один значимый субъект действия – верховная власть?

В новом веке экономика растет, а в конце прошлого – она все падала, падала, падала… Конечно, статистика «скрывает все самое интересное», а также «рост росту – рознь». Но все-таки экономический анализ в конце концов всегда повинуется цифрам.

Сложнее обстоит дело с вопросами отношения человека к самому себе, к другому, к общим ценностям. Многим современникам кажется, что и тут тоже что-то существенно меняется, уже изменилось. Дело за малым: определить эту субстанцию.

Много говорят о росте патриотизма. Тут сразу же вспоминается присказка застойных времен: «Дети, из всех видов любви для нас важнейшей является любовь к родине». Стало больше любви? Гм… Впрочем, массовые изменения предпочтений называются модой. А та – если и не «последнее прибежище негодяя», то нередкий приют пошлости – это точно.

Однако вот Леонид Смирнягин со студентами – географами год за годом объезжал малые города России, задавая людям вроде немудреный вопрос: «Где бы вы хотели жить?». В начале девяностых большинство респондентов отвечали: «в Москве», «в Ленинграде-Петербурге», или нередко: «в Париже», «в Нью-Йорке». На рубеже веков люди стали в подавляющем числе отвечать: «Здесь, где родился». Бывший советник президента Ельцина видит в данной тенденции укоренение либерализма и независимости людей от центральной власти. Наверное, отчасти это и так, но гораздо естественнее здесь заметить проявление «трижды клятого» патриотизма. Или вообще – частное  утверждение общей максимы о том, что любовь есть норма, спасающая нас от помрачения сознания.

Установился твердый знак равенства между понятиями «национализм» и «ксенофобия». И не важно, что это не научно, не исторично, что столь отличающиеся друг от друга националисты, как Де Голль, Джавахарлал Неру или Фидель Кастро, подобного отнесения себя к скинхедам не поняли бы. Плетью обуха не перешибешь, и, видимо, термину «национализм» еще долго у нас почитаться то ли маргиналией, то ли вселенским злом. «Национализм» приговорили к существованию в интеллектуальном гетто, отчего-то считая это средством от появления гетто реальных.

Однако совсем запретить себе делать наблюдения и задаваться вопросами тоже нельзя. Вот на российских сайтах знакомств в девичьих анкетах ныне очень часто встречается краткая приписка: «иностранцам не обращаться». Десять лет назад четверть подобных же анкет была написана на английском, или на языке отчасти на него похожем. Ясно, что здесь мы имеем дело тоже с «национализмом», причем не самым вредным, а даже весьма полезным местной демографии.

В рамках всепобеждающей глобализации и всепроникающего информационного сообщества прибегнем для описания окружающей действительности к импортным заимствованиям. Речь идет о термине «индигенизация», о явлении, чье наиболее популярное описание  дано в книге Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций».

Индигенизация происходит от английского indigenous – аборигенный, местный, туземный, врожденный, природный, прирожденный. Существует несколько попыток перевода термина на русский. Встречалось явно неудачное «отуземливание». Православные источники дают вариант «почвенность», увы, не обладающий глагольной формой. Хорошо звучала бы «коренизация», если бы слово это не использовалось в  20-е годы прошлого века как обозначение официальной политики вытеснения русских людей, языка и культуры из всех сфер жизни национальных советских республик. Такие аналогии могут дезориентировать, и поэтому неуклюжая «индигенизация» оказывается наиболее удобной.

Индигенизация – процесс укрепления цивилизационной независимости не-западных цивилизаций от Запада. Ранее непохожесть на Запад воспринималась как незавершенность модернизации. Ныне подавляющее большинство человечества как бы говорит евро-атлантическому миру: «Мы будем современными, но мы не станем вами».

В индигенизации очевидна тема то ли возмездия, то ли неблагодарности. Хантингтон говорит о «демократическом парадоксе»: «…принятие не-западными обществами западных демократических институтов поощряет и дает дорогу к власти национальным и антизападным политическим движениям… Демократизация вступает в конфликт с вестернизацией, а демократия по своей сути является процессом, ведущим к защите местнических интересов, а не к космополитизации». Здесь просто нельзя не вспомнить не вполне приличную известную школьную оговорку про Тараса Бульбу: «Чем тебя породил, тем и убью».

Такой же парадокс происходит и в экономической сфере. Модернизация, рост благосостояния дают местным элитам больше оснований для проявления национальной гордости, самоуверенности. Да и чванства – чего греха таить. Так или иначе, жизнь свидетельствует: на голодный желудок размышления об уникальности собственной «социокультурной идентичности» идут не слишком хорошо.

Индигенизация может отчасти напоминать  процесс создания нации - государства,  но лишь оттого, что сущность данного явления «зеркальна» происходившему в Европе XIX века. Там иррациональный по форме национализм «расчищал завалы» на пути утверждения рационального по сути капитализма. Сегодня на всех континентах мы видим эмоциональное противостояние большинства человечества, казалось бы, неизбежной тотальной победе глобализации.

Поэтому поощрение Соединенными Штатами пещерного национализма на Украине или в Грузии не так нелогично, как может выглядеть на первый взгляд. «Оранжевые революции» предназначены для противостояния мировой индигенизации, должны выступать «маяками»  всемирного торжества глобализации. Религия  прошлых веков – проповедь национальной исключительности – призвана послужить одним из орудий борьбы против самой сильной идеологии века нынешнего -  оспаривания западной уникальности и общеобязательности. Divide et impera – ничего нового. Ничего личного.

Последние события во Франции – тоже «в копилку» рассматриваемой концепции. Обозреватели недоумевают: отчего машины жгут именно дети и внуки иммигрантов, родившиеся уже на берегах Сены и Луары? Хотя еще в 1984 году Рональд Дор предложил термин: «феномен индигенизации второго поколения». «Отцы» - сотни миллионов людей в Индии, Китае, Латинской Америке (иммигранты в Европе представляют лишь относительно небольшой частный случай) – модернизировались через вестернизацию. Их более многочисленные «сыновья» (а их уже миллиарды) считают отцовское самоотречение от собственных ценностей неприемлемым. Конечно, здесь вспоминаются все родные размышления о «первом непоротом поколении».

То, что все вышеизложенное имеет отношение и к России, настолько очевидно, что даже не способно вызвать интеллектуальную «радость узнавания». Проведение аналогий между нами и разными «туземцами» никого не должно обижать: в «авангарде индигенизации» находится Восточная  Азия. Причем занимает она это почетное место как раз потому, что данный регион мира – пока единственный, уже сумевший бросить вызов экономическому доминированию Запада.

Вопрос о том, «Россия – Европа или нет», то академичен, то ситуативен. Зато абсолютен ответ на другую постановку проблемы: надо ли кому-либо становиться Европой? Приобретать новые качества – да, без этого модернизации и не произошло бы. Менять свою идентичность? Вряд ли. Хотя сейчас существует немало желающих изменить даже свой пол. И хирургическим путем некоторым это удается.

Постепенно проясняются главные отличия нашего времени от девяностых годов прошлого века. Когда Россия находилась в самой глубокой яме хозяйственной разрухи – на коне были «западники». С началом экономического роста их роль стала отходить на задний план. Частным, но очень характерным примером действия индигенизации выступает «парадокс СПС». Считалось, что эта партия отражает интересы образованных слоев, принявших модернизацию. Предполагалось (и автором этих строк в том числе), что по мере развития страны, с увеличением числа людей, «приспособившихся к изменениям», значение СПС станет расти, а «Яблока», выражающего взгляд на мир граждан «неадаптированных» - падать. И вдруг обе «западнические» партии одновременно оказываются выброшенными из политического пространства, причем в самый момент хозяйственного подъема в России…

В современном мире как раз не прозападная власть более способна на либеральные экономические преобразования, поскольку для их проведения требуется поддержка населения. Налоговая или банковская системы есть инструменты, а что инструментально и технологично - универсально. Зато остальное индивидуально и уникально.

Но не является ли данная статья попыткой доказать, что «все действительное разумно и все разумное – действительно» с практическим выводом о предопределенности правоты Владимира Владимировича Путина перед лицом мировой истории? Не совсем так. «Объективное» и «эффективное» - не одно и то же.

«Суверенная демократия» – единственно необходимая государственная стратегия; в то же время «Единая Россия» - наша общая беда. Недоверие народа к выборным процедурам говорит о здравом смысле людей; назначение губернаторов в условиях коррумпированного государства – угроза целостности страны. «Непартийность»  российского бытия есть наш немалый моральный резерв; вхождение в «Общественную палату» действительно уважаемых людей при неизбежной дискредитации этого органа способно обернуться нравственной катастрофой общенационального масштаба. И подобную парадигму соотнесения объективного и эффективного можно продолжать долго.

Возвращаясь к сравнению эпох: по состоянию на ноябрь 2005 года,  Ельцин представляется великой фигурой, а Путин – менее великой. Упоминание второго имени будет обязательным лишь в более толстых учебниках истории. В рамках теории – и Борис Николаевич, и Владимир Владимирович равно «объективны». Но если бы Ельцин был «западником», только тем, что «всем приятно»:  поддержкой многопартийности, свободы слова и общего гедонизма – он был бы не Ельциным, а Горбачевым.

Путин тоже не популист. Он ведет справедливую, но не очень популярную войну, не разбазарил нефтяные сверхдоходы. Но он не сделал главного: не мобилизовал на модернизацию основную энергию своей эпохи. Ельцин, опираясь на «западничество», совершил жестокий поворот страны в сторону эффективности за счет справедливости. Путину не удается «конвертировать» народную стихию патриотизма и национализма (все-таки – именно эти термины нужны) в укрепление нравственных основ государственности. «Мы не воруем, потому что мы – русские» должно было бы звучать такой же заповедью, как после шоковой терапии стало: «мы не слюнтяи и ханжи, потому что не европейцы».

В России сейчас нет независимых политических сил, чья цель была бы поставить просыпающуюся национальную энергию на службу модернизации. Даже самые брутальные из националистов имеют банальные левые социально-экономические воззрения (if any). Поэтому поддержка Путина – объективна, но никак не способна быть эмоционально окрашенной.