В течение пяти дней, с 17 по 21 сентября, проходят торжества, посвященные 625-летию Куликовской битвы. Отношение общества к этим празднованиям далеко от единодушного: одних пугает «патриотический угар», другие полагают, что нужно быть поделикатнее, дабы не обидеть соотечественников-татар, третьи настаивают на поддержании традиций российской «воинской славы», а четвертые яростно дискутируют о том, когда надобно отмечать годовщину сражения – последний вопрос уже не раз становился предметом российского законодательства и по-прежнему далек от решения.
Отмечать Куликовскую битву, конечно, нужно. Вне всяких сомнений, она является важнейшим событием русской истории, во многом положившим начало самой русской государственности, выразившемся в образовании Московского царства – первой долговременной (в отличие от Киевской Руси) политической постройки на русской земле, прямым наследником которой является нынешняя Россия. Но вряд ли стоит использовать эту годовщину для проявлений того патриотизма, что называют квасным, и который выражается в призывах и сегодня давать отпор иноземному супостату, уверениях в том, что список славных побед православного воинства еще будет продолжен, поминутных намеках на то, что противники кн. Дмитрия Донского никуда в цивилизационном смысле не делись, и одновременном простирании кулаков на все стороны света.
Уместное же отношение к этому событию начинается с точного определения его даты. Нынешняя: 21 сентября – не выдерживает никакой критики. Если кому-то хотелось перевести даты давно минувших дней на григорианский календарь, то для этого сначала было нужно позаботиться о приобретении потребных для того знаний, целиком укладывающихся в рамки школьной программы. Ничто не свидетельствует лучше об историко-культурном состоянии нынешнего российского общества, как прибавление к 8 сентября тринадцати дней, как будто битва была в ХХ-м веке или непременно ожидается в XXI-м. Утверждают, что это было сделано, дабы дать возможность Православной церкви, как и в оно время, совмещать годовщину битвы с праздником Рождества Богородицы – но сие вызывает множество вопросов, не последний из которых есть конституционное отделение церкви от государства. Кажется, что и астрономически верное «обгригорианивание» этой и прочих дат тоже неуместно (расхождение между юлианским и григорианским каледарями в XIV в. составляло 8 дней, а потому «точной» годовщиной битвы будет 16 сентября). Во-первых, другого календаря в то время в Европе, в том числе и самой передовой, не было, а во-вторых, число 16 сентября 1380 г. в русской национальной памяти не обладает ни легендарным, ни, тем более, сакральным смыслом. В отличие от даты 8 сентября, кстати, присутствующей во всех исторических монографиях, как отечественных, так и иноземных. В данном случае число важнее точности – поскольку оно уже давно стало образом. Битва на Куликовом поле была 8 сентября 1380 г. – и для современников, и для потомков. 8 сентября ее и надобно отмечать.
Но что именно стоит праздновать в этот день? Сами факты просты и понятны – впервые в истории объединенные русские силы, предводительствуемые московским князем, нанесли тяжелое поражение ранее непобедимому противнику (битва на р. Воже за два года до этого была значительно меньшей по масштабу). При этом цена победы была невероятно высока, а Московская Русь еще долго не могла стать воистину независимым государством. Очевидно, что геополитических плодов своей победы ни один из участников битвы не увидел. Как часто бывает, значительнейшие исторические события были в должной мере оценены лишь потомками.
С этим скорее всего связано создание в XV в. многочисленных «Сказаний о Куликовской битве», представлящих основной источник наших знаний о ней, и вызванную такими мыслями их субъективность, до сих пор приводящую к дискуссиям специалистов. Ведь их авторам было уже очевидно, что именно Куликовская битва стала важнейшим психологическим этапом возвышения Москвы, а потому они хотели подверстать к ней иные, столь же значимые события русской и не только русской истории. И были ли они в этом так уж неправы? Поэтому уподобимся книжникам XV в. и поставим вопрос по-другому: что же можем увидеть мы, какие уроки в состоянии извлечь, оглядываясь на 625 лет назад? Как ощущаем мы те далекие события? Есть ли между между нами и русскими ратниками какой-либо духовный мост?
Очевидно, что подобное сродство ощущал поэт, необыкновенно остро описавший краткий миг последнего затишья перед битвой, мгновения запечатленной невозвратности, понимания того, что вот, настал страшнейший и главнейший момент жизни участников сражения – а не в каждой ли жизни бывает такой единственный решительный момент?
В ночь на 8 сентября русская армия перешла Дон, отрезав себе пути к отступлению. Подобно великим героям античности, князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич со-товарищи пошли на смертельный риск – и приняли единственно верное решение (выбранное место сражения не дало ордынцам использовать свое преимущество в кавалерии). Наведенные для переправы мосты были разрушены, дабы исключить возможность атаки с тыла. Пути обратно не было. «Мы, сам-друг, над степью в полночь стали: // Не вернуться, не взглянуть назад. // За Непрядвой лебеди кричали, // И опять, опять они кричат...»
Не потому ли нас по-прежнему трогают древнерусские повести о сражении (включение любой из них в школьную программу принесло бы больше пользы патриотическому воспитанию юношества, чем агрессивные или даже мирные шествия с оркестрами и фейерверками), поскольку в них мы видим людей – личностей, страдающих и мятущихся, неуверенных в себе за мгновение до величайшего подвига? Пожалуй, ничто лучше о том не свидетельствует, как поименное перечисление ими героев сражения – живых и погибших. И насколько же ёмче появившихся ныне во множестве топографическо-тактических описаний битвы вошедшая в обыденный русский язык летописная фраза: «И бысть сеча зла и велика и брань крепка».
Размышляя о цивилизационной судьбе России и о том, что ее величайшая война ХХ в. была даже совершенно безбожным режимом поименована «священной», трудно не обратиться к благословению, которое дал русской армии 1380 г. преп. Сергий Радонежский. Это событие ныне часто вспоминают – и вспоминали всегда. Но немалого внимания заслуживают и менее известные детали кампании: например, участие в ней на русской стороне – и на командных постах – двух православных литовских князей-Ольгердовичей, младших братьев знаменитого Владислава Ягайло, чьи войска, шедшие на соединение с ордынскими, случайно (или преднамеренно?) опоздали к решающей битве. Забывается еще, что все три сына Альгирдаса Гедиминовича были, благодаря династическим бракам, наполовину русскими (двое младших потом погибли в борьбе с Ордой, а старший стал основателем польской династии Ягеллонов, победителем при Грюнвальде – при котором его некогда великая родина постепенно и необратимо начала становиться придатком Польши).
Странную парадигму, потом не раз осуществлявшуюся в российской истории, являет и судьба образа кн. Владимира Андреевича Серпуховского, главного героя сражения, благодаря усилиям московских летописцев и церковных властей, прочно уступившего это место своему двоюродному брату (в доблести которого, впрочем, никаких сомнений нет). И это при том, что именно отчаянный диалог предводительствовавшего засадным полком кн. Владимира и воеводы Дмитрия Боброка – тоже обрусевшего литовца с Волыни – вошел в пантеон русской литературы и культурной памяти со знаменитым «начинаай без времени, вред себе приемлеть» и заключительным возгласом Волынца: «Княже Владимеръ, наше время приспе, и часъ подобный прииде!»
Наводит на определенные мысли и то, что сходным является сценарий почти всех великих русских военных побед: ни одна не была одержана в «правильном» фронтальном сражении. От Куликова до Сталинграда повторялась одна и та же схема: истощивший свои силы в рукопашных схватках грозный противник был разбит благодаря неожиданному фланговому маневру. Повторялось, к сожалению, и то, что цена всех этих побед была невероятно высока: «человечьскаго кровопролитиа – аки морскаа вода, а трупу человечьа – аки сенныа громады».
Наиболее же значимым уроком Куликовского сражения является, наверное, то, что именно с его помощью, с помощью такой славной победы – Московской Руси все равно не удалось достигнуть политической независимости. И была она добыта не на поле битвы, а внутри страны. Благодаря ее внутреннему укреплению и постепенному распространению на русской почве синтеза духовных и государственных традиций: и чисто восточной, и византийской, и западной – плодом чего стало создание системы собственно российской. Мало было в российской истории людей, подобных Ивану III, властителю жесткому, но разумному, симпатизировавшему церковным реформаторам-нестяжателям, и не боявшемуся приглашать итальянцев строить кремлевские соборы и стены. В итоге в самой Италии подобных крепостей уже давно не осталось (миланский замок Сфорца – слабое, хотя и почтенное подобие), а Кремль – стоит. И великим государством Русь сделал Иван III, а не Дмитрий Донской, но это уже совсем другая история, почему-то не празднующаяся. Хотя праздновать ее сложно – точная дата отсутствует – что еще раз свидетельствует о закономерности и подготовленности деятельности тогдашнего русского государства.
Хотя и деятельность Ивана, конечно, разворачивалась не на пустом месте – и о том опять же могут засвидетельствовать сообщения сказаний о Куликовой битве. Автор одного из них в течение абзаца сравнивает русские войска с воинствами Иисуса Навина, Гедеона и Александра Македонского, а их предводителя – с Давидом и Константином Великим. Непохоже, чтобы это писал полуобразованный чернец – и непохоже, чтобы он ориентировался на полуобразованных читателей.
Может, лучшим памятником героям сражения будет все-таки не торжественное шествие, а то, чтоб средний российский школьник оказался в состоянии хотя бы отчасти воспринимать подобные аналогии? Нужно ли это нам – или точнее: если нам это не нужно, то существуем ли мы? Имеем ли право говорить о преемственности, отмечать что-либо, уже все равно в какой день? И что нас в таком случае ожидает?
«Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла».