Мы продолжаем полемику вокруг статьи Дмитрия Ольшанского "Прощание с революцией" - GlobalRus.

Лень – мать всех изобретений. Важнейшим шагом человечества на пути к прогрессу стало пробуждение абстрактного мышления.

Совсем недавно по масштабам истории, и даже не во всех языках, к словам «баобаб», «пальма», «высокое дерево», «отдельно стоящее дерево» и «дерево в лесу» добавилось «дерево вообще» - и эта интеллектуальная революция будет поважнее изобретения колеса.

Но лень все-таки - порок и слабость. Поэтому так логично и закономерно, что возвеличивание абстракций, злоупотребление «конечными истинами», культивирование догматизма – стали характерными чертами, «визитной карточкой» обществ, лишенных свободы мысли. Будь то категория «класса» в Советском Союзе или «расы» в нацистской Германии. Сегодня нечто похожее происходит с «правами человека» в «демократических» обществах – но это отдельная тема.

Абстракции, как все удовольствия, опасны в излишествах. Действительно, чем фразы о «русском тираническом государстве» или о «народе-рабе» принципиально отличаются от сентенций вроде: «все бабы дуры» или «все мужики сволочи»? Ничем. Пошлость – она и есть пошлость.

Россия особенно уязвима перед соблазнами абстракций, в чем нам пришлось убеждаться не раз и весьма болезненным способом. Нет, не из-за «русской лени», ссылка на которую есть та же примитивность, вроде упомянутых выше. Просто мы, позаимствовав христианство на Востоке и обретая Благую Весть на родном, славянском  языке, не проходили многовековую школу схоластики, что позволило Православию сохранить подлинность мистицизма и интуитивизма, но лишила русское мышление определенной  «гимнастики ума».

А ведь ключевой вопрос «университетского» средневековья – как раз об «универсалиях», то есть о существовании и ценности абстрактных понятий. «Реализм» считал их почти осязаемыми, «номинализм» - всего лишь именами, названиями.  После Эммануила Канта и его учения об «антиномиях» стало понятнее, что ни один из «лагерей» победить не может и не должен, но всей этой истории следовало бы служить полезным «противоядием» против «простых решений» в мышлении и жизни. Однако, как видим, она им не стала даже на родине схоластики - Западе. В этом контексте становится особенно печально, когда видишь общественную мысль, смело пользующуюся разнообразными понятиями, и при этом  ни разу не усомнившуюся в степени совершенства своего ими владения.

Значит ли все сказанное, что категории народа, государства, интеллигенции, демократии, модернизации – суть фикции, простая игра ума? Нет, конечно, иначе мы навсегда обречены на немоту. Но их бытие не очевидно, они каждый раз требуют подтверждения своего существования. Нового обобщения индивидуального, нового сравнения непохожего, нового переживания своего и чужого. Это непросто, но бесконечно выгодно, поскольку «заемная» мудрость, как известно, приводит к выплате слишком больших процентов.

Не кто иной, как г-н Ольшанский, на электронных страницах «Русского журнала» призывал современную публицистику учиться у Розанова, равняться на Розанова. Учиться чему? Гениальности, темпераменту, и даже просто образности мышления научиться нельзя. Видимо, нам всем следует воспринять как руководство к действию не догматизм этого выдающегося пера рубежа позапрошлого и прошлого веков.

Вот как  Василий Васильевич удивительно описывает государство российское, чья неодолимость заключается в том, что существует « …такой колосс, как городовой, сей истинный и единственный демократ века презренного, «защита сирот и голодных» на улице и абсолютно необходимый и неизбежный на каждой улице…  Этот колосс не читает газет и журналов. Он даже безграмотен. Он просто русский человек, серое сердце, не прочь выпить и закусить, - что греха таить, стянет даже цепочку с пьяного (уголовщина, плохо), но:

Если муж убивает жену – хватает за шиворот.

Если фабрикант не платит рабочим, предлагает уплатить.

Проститутке напоминает, чтобы сходила к врачу.

Он друг народа. Но Марат есть Марат – то хвастун, но единственный «ами дю пепль» и есть городовой».

Такое государство узнаваемо, его мы видели, трогали его на ощупь, или оно нас «трогало». Есть и другие его ипостаси – и менее, и более симпатичные. Какого государства нет, не было и не будет – того, что описано в учебнике по обществоведению для старших классов школы или младших курсов института. Нет ни Левиафана по Гоббсу, ни «ночного сторожа» по Смиту, ни «единственного европейца» по Пушкину.

А, впрочем, и «государство» ли этот «городовой»? Не часть ли он народа, и даже не черта ли он народного мировосприятия и народного быта? И как на него тогда уповать в защите от народной стихии, как от лица народа его проклинать? 

Раз «государство» не вполне «очевидно», то «очевидна» ли «революция»? Обратимся к Сергею Михайловичу Соловьеву - аккуратному, дотошному, сдержанному, ответственному - полная противоположность Розанова.  Тут вот государство наше собралось отмечать вместо 7-ого ноября – дня победы смуты – четвертое число того же месяца – день поражения смуты от сил «гражданского общества». И кто, как не выдающийся историк поможет понять суть ключевых для России событий и противоречий? «…Смутное время мы имеем право рассматривать как борьбу между общественным и противуобщественным элементом, борьбу земских людей, собственников, которым было выгодно поддерживать спокойствие, наряд государственный для своих мирных занятий, с так называемыми козаками, людьми безземельными, бродячими, людьми, которые разрознили свои интересы с интересами общества, которые хотели жить на счет общества, жить чужими трудами» - на самом деле, очень известная цитата.

Против повреждения народной нравственности возможно только «голосовать сердцем». Но пыл и страсть революционеров не спасают их от имморализма, ибо их чувства либо не «воспитаны» знанием реальной жизни, либо мало «отшлифованы» книжной ученостью. «Революционеры» синоним «интеллигенции» - то есть группы людей, характеризующейся сектантским сознанием со всеми его пороками.  А о сущностном тождестве Березовского-Каспарова и Стеньки Разина давно поразмышлял Петр Бернгардович Струве: «После того, как казачество в роли революционного фактора сходит на нет, в русской жизни зреет новый элемент, который – как ни мало похож на казачество в социальном и бытовом отношении – в политическом смысле приходит ему на смену, является его историческим преемником. Этот элемент – интеллигенция».

Что самое замечательное или печальное – тут же равно возможно выстроить и другую мысленную конструкцию, столь же непротиворечивую и стройную. Русский народ пошел на революцию, потому что оказался самым нравственно чутким к Мировой войне, действительно ставшей плодом разврата и идиотизма правящих классов тогдашнего мира. И концепцию Соловьева тогда придется отнести только к эпохе начала XVII века.

Тем более, что по прошествии веков именно казачьи регионы превратились в контрреволюционную Вандею. А сегодня многие рассчитывают именно на них в надежде на новую, национальную революцию. Оранжевый цвет, в конце концов, действительно не что иное, как  «коричневый light». Да и Украина нынче себя наследницей казаков мыслит…

И почему в столь «нелинейном» мире интеллигенции вдруг не стать охранителем трона, традиций, культуры и цивилизации - не о том ли грезит  Ольшанский?  Правда, охранять все «разумное, доброе, вечное» предстоит от «революционной черни», со всеми пороками взятой из «схемы №1», столь чуждой схемам №2 и №3. Эклектика, постмодернизм.

Голова кружится от «перевертышей», от бесконечного числа взаимных отражений. Неудивительно – обобщения и закономерности, проистекающие не из 29 томов «Истории России с древнейших времен» а от быстроты ума, широты души - слишком легко складываются в lego: сверху вниз, вдоль и поперек, и даже по диагонали.

Один только вопрос «оппоненту»: почему революцию, угрожавшую самому существованию и России, и Православия, и даже русского языка (вспомним, что с ним случилось под польской пятой в Малороссии), оказалось возможным преодолеть именно народным ополчением, тогда как бояре все больше бегали в Тушино, к «вору»?

Впрочем, есть на земле все же что-то объективное. Оно - в той несомненной истине, что и государство, и интеллигенция, и власть, и оппозиция, и «питерские чекисты», и «еврейские олигархи», и «Наши», и «национал-большевики», и «оборотни в погонах», и  даже политтехнологи - есть народ. Как оказались при ближайшем рассмотрении народом «городовой» Розанова или интеллигенция-казачество Струве.

Но если народ – «все», он непостижим ни разумом, ни чувствами – то альфа и омега и средневековой схоластики, и самой новомодной философии.

Слава Богу, «народ» состоит из отдельных людей. Они, конечно, могут характеризоваться через принадлежность к той или иной общности, но, прямо скажем – не всегда, или не очень точно. Если мужчина во цвете лет посещает кружок макраме, это, возможно, что-то говорит о складе его души и направлении жизненных исканий, если он – член товарищества собственников жилья – то вряд ли.

И чем шире степень обобщения – тем ниже ее познавательная ценность. Принадлежность к власти? Работа на государство? Если верить одной некогда весьма популярной автобиографическо-агитационной книге, вероятность увидеть г-на Путина не открывающим программу «Время», а занимающимся частным извозом у Московского вокзала тоже имелась, и немалая.

Казусу Путина придали немало романтики три самых бойких пера страны. Но эта история – не из народной сказки, она – из народной жизни.

Ельцин избавил от идеологического маразма? Гайдар спас от голода? Чубайс сделал продавщиц в магазинах внимательными и улыбчивыми? Это – слишком, даже для самого мифологизированного сознания. Сто пятьдесят миллионов человек, ломавшие через колено свои привычки, взгляды, мечты – это подлинная и великая революция,  уже прошедшая, но еще не завершенная – которую в упор не хотят замечать доктринеры.

Как все великое, она демонстрирует и бренность жизни, и могущество провидения. Грандиозный тектонический сдвиг и не мог выглядеть милой прогулкой. В невиданном для мирного времени масштабе сократилась продолжительность жизни мужчин. Но страна встала с головы на ноги -  немощные, с атрофированными мышцами и отсутствующей привычкой к прямохождению, без модной обуви. Но не видеть этого фундаментального переворота могут лишь те, чье собственное положение в пространстве оставляет желать лучшего.

Сегодняшняя Россия очень, очень - можно повторить еще двадцать пять раз – очень несовершенна. Но она уже не страна помоек (частная собственность на землю), цехов–распивочных (закон прибыли), и мозгов-органчиков (отказ от марксизма-ленинизма). Стоит только сесть на поезд и сойти на любой станции.

Использование обобщений, выявление закономерностей – конечно, не иконопись, но тоже требует определенного поста, - хотя бы молчания наедине с собой и сосредоточенности, предваряющей высказывание. А в остальное время политическому аналитику следует быть максимально эмоционально-восприимчивой личностью. Потому что у народа есть гений, у революции – музыка, у власти – бремя ответственности. А аналитику (любому – без обид) как раз этого очень не хватает.