В 1994 году, будучи в Москве, генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос Гали на вопрос о том, возможно ли примирить принципы самоопределения наций и нерушимости границ, ответил, что в настоящее время не видит такой возможности, но со временем Объединенные Нации непременно найдут решение проблемы. Всего за 10 лет ООН совершила гигантский прогресс в этом направлении. Устами сразу нескольких своих высокопоставленных чиновников она признала эти два принципа... принципиально непримиримыми.

Сегодня на Земле с большей или меньшей интенсивностью происходит от 100 до 120 внутригосударственных вооруженных конфликтов на этнической, расовой или религиозной почве. Ни один из них не имеет общепринятого обозначения как «национально-освободительное» или «сепаратистское» движение. К каждому применяются обе характеристики – в зависимости от симпатий говорящего. Существуют ли объективные признаки, возможна ли разработка и применение критерия, позволяющего назвать определенный конфликт в определенный момент «национально-освободительным» или «сепаратистским»?

Мало кто помнит, что летом 1995 боснийские боевики совершили вылазки из осажденных Жепы и Сребреницы и вырезали в сербских деревнях несколько десятков женщин и детей. Их похоронили без видеосъемок и ненавистных международных наблюдателей. Сербы штурмом взяли города один за другим и расстреляли всех мужчин – несколько тысяч боснийцев-мусульман. Неизвестно, были ли среди расстрелянных те, кто убил сербских женщин и детей. Возможно, были. А возможно, именно они скрылись. Мы этого никогда не узнаем. Следствие, с участием международных наблюдателей или без них, не проводилось. Свидетелей, понятно, не осталось. Все погибшие, все до единого – невинные жертвы. Так говорит право.

Боснийские сербы, в конечном счете, были разгромлены и потеряли треть своих территорий, их лидеров разыскивают до сих пор, вскрытие могил протоколируется международными наблюдателями. Сербы выводов не сделали. Выводы сделали албанцы Косово. Создали опереточную Армию Освобождения Косова, попозировали перед иностранными журналистами, а дальше все было просто. Автоматная очередь из албанского села по сербской колонне. Сербский танк дает залп в сторону деревни. Журналистам показывают погибшую семью. Какой-то репортер, правда, замечает пулевые отверстия в затылках, фугасный характер воронки и выясняет, что погибла как раз та семья, которая не отпустила сыновей к боевикам. Но кого это интересует? Сербские танки на горизонте, развалины дымятся, женщины рыдают. Сценарий повторяется снова и снова. Сербы все больше ожесточаются. НАТО бомбит Сербию. Сербия теряет Косово, Милошевич оказывается в Гааге. Да, ему есть что сказать обвинителям, но в Косово нет сербов, и это главное.

С нами не поступят так, как с сербами? Только потому, что у нас есть бомба? Она будет всегда? Не факт. Президент рассказывает о «супероружии», которого ни у кого нет, а у нас через 10 лет будет. Известная журналистка говорит, что чем долгосрочнее инвестиции, тем легче их разворовать и легче уйти от ответственности. А также рассказывает о том, что у военных в Чечне рации работают без подзарядки две минуты: батареи давно пора менять, но эти расходы слишком прозрачные, украсть трудно – рации или есть, или их нет. Возможно, она врет. Но на следующий день (!) в соседней Кабардино-Балкарии в горах погиб наряд пограничников. У них вообще не было рации. Мы можем и далее уповать на свою ядерную «сверхдержавность» и упиваться ей, игнорируя международные представления о правилах разрешения внутренних конфликтов. Не понимая, почему самое мощное оружие не смогло спасти, например, СССР. Или одно из самых мощных в военном отношении государств Африки.

...Провинция Эритрея входила в состав Эфиопии, в ее международно-признанных границах. Но с начала 60-х эритрейцы вели борьбу за независимость, а с середины 70-х Советский Союз поставлял новой, дружеской и «социалистической», Эфиопии оружие. Много оружия и очень хорошего. Президент Менгисту Хайле Мариам отстроил идеальную вертикаль власти, распустив парламент и гражданское правительство и заменив их неким «административным советом» и «военным правительством». Но режим гнил. Революционер Менгисту принимал парады, сидя в золотом императорском кресле, а семьи маршировавших на фронт солдат голодали. Страна восстала. Эритрейские повстанцы освободили свою провинцию и вместе с восставшими эфиопами взяли Аддис-Абебу. Предположим, по каким-то высшим соображениям СССР предоставил бы Менгисту «ужасно мощное» оружие. Смог бы тот его применить? Для диктатора это не вопрос. Вопрос – когда и где? В горах мятежной провинции, где еще шли бои эритрейцев с правительственными войсками, в восставшем Аксуме рядом с Эритреей, в житнице страны – долине Аббая или в пригородах столицы? Восставшие – сначала нигде, а потом – везде. Эритрея добилась независимости. Кстати, ее население почти в 20 раз меньше, чем население Эфиопии. Сугубо для наглядности сравнения: это население республик Северного Кавказа по отношению ко всему населению России.

Иногда этнические конфликты достаются в наследство от веков и никогда не решаются примирением быстрее, чем за десятилетия. При обязательном условии – демократизации государства. Баскское национальное движение стало набирать силу с конца 19 века, организация ЭТА начала вооруженную борьбу против франкистского режима более 50 лет назад. Четверть века назад страна распрощалась с тоталитаризмом и всевластием генералитета. Еще десять лет назад боевики ЭТА убивали военных и полицейских, еще год назад устраивали взрывы с предупреждением. Сегодня они готовы прекратить вооруженную борьбу и влиться в политическую жизнь страны.

На один конфликт в мире стало меньше. Но их все равно осталось от 100 до 120.

Понятно, в уже сложившемся правовом государстве такой конфликт не возникает, это был бы конфликт «на пустом месте». Понятно, что тоталитарное, террористическое государство не способно, даже ради сохранения единства страны, следовать правовым нормам в отдельном регионе, и уж тем более в зоне конфликта. Оно пытается «решить вопрос» привычными методами. Как правило, схожим образом ведут себя и восставшие. В самом диком и самом распространенном виде картина выглядит так: одна сторона – «этнос-большинство» – применяет к выразившему недовольство меньшинству решительные меры подавления, вскоре перерастающие во внесудебные расправы и акты неизбирательного, коллективного наказания (дискриминация, депортации, геноцид), а другая сторона, если ей удается установить свою власть на конфликтной территории (то есть, став там «большинством»), применяет в борьбе с противником и «его народом» те же методы. Обе стороны загоняют себя в тупик. И ни одна сторона не может быть признана правой. Это Карабах. Это Югославия. Это Руанда.

Особенности чеченского кризиса давали надежду на то, что он будет разрешен мирными методами. В 1991-92 в чеченском движении была демократическая составляющая. Очень слабая, намного слабее, чем националистическая или криминальная. Но многие чеченцы надеялись, что построят маленькое честное государство, а на грозненских стенах было написано: «Прощай российский дурдом!». Превратился ли большой российский «дурдом» в маленький «чеченский» к декабрю 1994 или нет, сегодня никого не интересует. Не интересует, кого и почему три года устраивали очень странные экономические отношения с Чечней. И почему однажды началась война. Или наведение конституционного порядка в международно-признанных границах России. Первых наших военнопленных картинно, под видеокамеры и горделивые речи, но отпускали. Наши военные брали боевиков в плен и передавали органам правосудия. Но их тоже отпускали. По амнистии и без. А они снова шли в бой. Потом появились видеосъемки. Пленных убивают. Картинно, под видеокамеры и горделивые речи. А федералы и их союзники стали вершить свое «правосудие» без суда и следствия. Сначала над теми, кого брали с оружием в руках. Затем над пособниками. Затем над теми, кто «открывает пасть». Теперь «врагом» в Чечне, Ингушетии, Дагестане, Москве может быть назван любой. Сегодня на передней линии – террористы-смертники и эскадроны смерти. Вражда уподобляет.

Мы пишем слева направо сверху вниз. Но все, что сказано в предыдущем абзаце, все это перемешано. Причины и следствия сплелись в кровавый клубок. Вот одна из ниточек без начала и без конца. Была ли та чеченская девушка снайпером? Мы этого никогда не узнаем. Она навсегда останется невинной жертвой. Убивший ее полковник навсегда останется преступником. Так было всегда и везде. Это закономерность ожесточения. Полтора года назад иракские повстанцы напали на американский патруль. Два солдата были убиты, третий, будучи раненным, задержал обоих нападавших и передал их военной полиции. Потом был Абу-Грейб. А недавно правозащитная организация Human Rights Watch (не СВР ФСБ и не «Аль-Джазира»!) рассказала о планах Пентагона по созданию эскадронов смерти в Ираке.

Наши правозащитники борются с внесудебными расправами. Они заняты опасным и благородным делом. Они перечисляют нормы права, которые нарушаются в Чечне. Они говорят: «В стране и в регионе нет военного положения!» – и объясняют, что можно и чего нельзя делать в этих условиях. А как насчет военных? Почему правозащитники не проводят своего расследования по каждому факту их убийства? Ведь военные – служащие. В стране и в регионе, в котором нет военного положения, военнослужащие – мирные люди. Правозащитники должны защищать их так же, как любого другого человека, и осуждать тех, кто их убивает. Правозащитники должны защищать право. Если, конечно, они признают международно-признанные границы России и не считают нахождение российских военных в Чечне оккупацией. Если же они не признают международное право, то можно ли их называть правозащитниками? Один из них объясняет, что боевики не являются представителями государственной власти, и противодействие их противоправным действиям не входит в сферу компетенции правозащитных организаций. Переведем на русский: мы уголовщиной не занимаемся. Но тогда о какой политической проблеме, о каких призывах к переговорам может идти речь? Другие утверждают, что чеченское сопротивление – это вооруженная политическая сила. Переведем на русский: вооруженные силы государства Ичкерия. Но на военнослужащих, скрывающих принадлежность к вооруженным силам, законы обращения с военнопленными не распространяются. Военнослужащие не имеют права маскироваться под мирных жителей и ставить под угрозу их жизнь.

«Одно преступление не оправдывает другого». Не оправдывает. Но объясняет. Вот уже три тысячи лет.

Одна сторона регулярно предоставляет международным организациям документы, обвиняющие в преступлениях другую сторону. А вторая сторона рассказывает об успехах в строительстве мирной жизни. Одна сторона – скорее, азиатская – поняла, как нужно доказывать Европе, что этот конфликт – национально-освободительная борьба. Другая сторона – скорее, европейская – никак не может понять, как нужно доказывать Европе, что этот конфликт – преступный сепаратистский мятеж.

Страна, для которой непримиримость этих чертовых принципов ООН стала многолетней пыткой, имеет шанс выйти из тупика, если поймет простое правило: выше принципа самоопределения наций и принципа нерушимости границ стоит третий принцип – принцип верховенства прав человека.

Это правило в странах со слабыми демократическими институтами неизбежно будет отягощено вторым правилом. Второе правило, отвергнутое Милошевичем и Менгисту, – допуск международных наблюдателей в регион конфликта. Расследование с их участием каждого случая убийства мирных жителей, гражданских лиц и военнослужащих. Принятие к исполнению согласованных решений. Это можно назвать вмешательством иностранных организаций во внутренние дела государства. Это можно назвать осуществлением права государства привлечь к расследованию преступлений те международные организации, членом которых государство является и бюджет которых исправно пополняет.

«А судьи кто?» Ответ очевиден. Наблюдателями не могут быть межправительственные, бюрократические организации (та же ООН), но они могут и должны оказывать содействие. Наблюдателями не могут быть общественные, негосударственные по определению, организации (в том числе правозащитные), но они могут и должны стать одним из важнейших источников информации о ситуации в регионе. В сегодняшних условиях в качестве наблюдателей могут быть приглашены европейские организации, полноправным членом которых Россия является и которые пользуются доверием другой стороны конфликта.

Работа международных наблюдателей, оценка ими происходящего должна дать ответ на вопрос: действия какой стороны в большей мере отвечают требованиям защиты фундаментальных прав человека. Отсюда делается вывод о том, является ли движение освободительным или сепаратистским. Со всеми вытекающими для страны и для международного сообщества последствиями.

Безусловное подчинение двух принципов третьему – защите прав человека – станет признанной нормой не сразу. Не следует ожидать, что на следующий день после того, как вводится международный мониторинг, конфликтующие стороны начнут расшаркиваться друг перед другом. Но бесспорно, что если одна сторона введет правила в войну без правил, будет строго следовать праву, а другая – нет, то последняя неизбежно потеряет поддержку как внутри, так и вне зоны конфликта. Мониторинг подталкивает стороны, «вгоняет» их в приемлемые рамки. Со стороны центральных властей это строгое соблюдение законности, процессуальных норм. Это, среди прочего, допуск международных наблюдателей к следствию, содержание заключенных на территории региона и контроль наблюдателями мест заключения. Проверка условий содержания и, если угодно, наличия осужденных.

Очевидно, политика повстанцев всегда менее предсказуема и организованна. Но рано или поздно, через год или десять лет они переходят от убийств к бескровной демонстрации активности, а еще через год или 10 к мирной политической борьбе.

Это тоже закономерность. И это единственный способ заживления раны при сохранении единого государства.