Особенность полуофициальной версии разделения властей в том, что Думу вполне дозволено ругать, зато с переформированным правительством подобает связывать самые светлые надежды; на неофициальном же уровне поношение "Единой России" есть своего рода начальственный bon ton - как если бы к электоральным успехам ЕР начальство вообще никакого отношения не имело. Немудрено, что проект закона о демонстрациях автоматически был воспринят как еще один пример глупости единороссов, и до публики не сразу дошло, что хороша или нехороша ЕР, однако к сочинению данного законопроекта она отношения не имеет. Он пришел из реформаторского правительства, а Дума, приняв закон в первом чтении, даже стала изображать телодвижения в стиле "два шага вперед, один назад", обещая при следующих чтениях убрать наиболее порицаемые законоположения.  

До какой степени Дума окажется способной к заднему ходу, покажет будущее, но и общеправовая идеология, и конкретная юридическая техника Минюста, где составлялся проект, производят сильное впечатление, что, правда, отчасти извинительно - "чукча не законодатель, чукча правоприменитель". Раздражение по поводу статей, исключающих практически все сколь-нибудь значимые публичные места из списка дозволенных для проведения манифестаций и реально позволяющих митинговать разве что в чистом поле, помешало наблюдателям обратить внимание на прочие статьи, которые, не будучи столь скандальными, тем не менее, откровенно странны. Ст. 6-1 проекта гласит: "Участниками публичного мероприятия признаются граждане, члены политических партий, общественных и религиозных объединений, добровольно участвующие в нем". Партийцы и члены иных объединений являют собой подмножество от общего множества граждан, и неясно, какой смысл в перечислении множества и подмножеств через запятую. Если всякий гражданин, добровольно участвующий в публичном мероприятии, является его участником, то при чем здесь вообще партии и религиозные объединения? Если смысл запятой в том, что не всякие участвующие граждане являются участниками, но только члены партий etc., такие нюансы надо изъяснять более внятно.

Когда законодатель дарует гражданам право "использовать при проведении публичного мероприятия различную символику и иные средства публичного выражения коллективного или индивидуального мнения, а также средства агитации, не запрещенные законодательством РФ" (ст. 6-2Б), чувство благодарности к государству, разрешающему использование различной символики, смешивается с недоумением: "А что, до сих пор данного права, базирующегося на конституционной свободе слова, не существовало?".

Это не мелочные придирки, потому что вся идеология закона базируется не на общепонятной полицейской инструкции, дающей закрытый список того, чего митингующим делать нельзя (против каковой инструкции, если она носит сколь-нибудь осмысленный характер, кто бы возражал), но на желании регламентировать любой чих митингующих. Источником прав граждан оказывается не Конституция РФ (закон прямого действия, между прочим), но лишь милостивая воля минюстовского клерка, составлявшего неряшливый документ.

Страсть к регламентации способна поставить и саму власть в неловкое положение. Даже во времена СССР иногда попускались митинги у иностранных посольств в качестве ответа на явно недружественные действия другой державы, причем в ряде случаев (советско-китайские отношения) негодование граждан было не вполне инспирированным, а довольно искренним - здесь народ и партия были вправду едины. Если статья проекта ст. 8-3Ж, запрещающая митинги у дипмиссий, станет законом, то в случае стихийного негодования по случаю, допустим, новых гуманитарных бомбардировок Сербии (так ли это уж невероятно?) власть попадает в вилку. При строгом пресечении митингов лозунг "Путин - каин, Буш - хозяин" может стать чрезмерно популярным, тогда как попустительство в советском стиле ("У нас свобода демонстраций", - любезно говорится послу недружественной державы) оказывается невозможным - не препятствуя митингам, прямо запрещенным законом, власть тем самым берет ответственность за любой стихийный гнев на себя. МИД будет очень благодарен Минюсту.

Аргументы практического характера, обосновывающие крайнюю нужду в данном законе, тоже подбираются не очень удачно. Председатель думского комитета по законодательству П.В. Крашенинников из интервью в интервью повторяет, что ему было бы неприятно, если бы у него под окнами в 4 утра проходил митинг. Ситуация и вправду неприятная, однако до сих пор ничего не было известно не только про устойчивую практику ночных митингов, но даже и про единичные примеры таких мероприятий. Замминистра юстиции Е.Н. Сидоренко указывает, что "Дума находится на Охотном ряду, а мэрия - на Тверской улице. В обоих местах напряженное автомобильное и пешеходное движение, которое невозможно во время митинга", и прочит центру Москвы полный коллапс в случае неприятия закона.

В случае с Думой и мэрией замминистра просто попал пальцем в небо, потому что пространства напротив обоих учреждений довольно для никому особо не мешающих митингов - если они, конечно, не стотысячные. Для транспортного же коллапса в центре Москвы достаточно заглохшего жигуленка, и Минюст столицу от прогрессивного паралича все равно не спасет. Это общая проблема, ибо рядовому ездоку все равно, В.В. Путин ли в Кремль едет, коммунисты ли шествуют, Ю.М. Лужков ли Деда Мороза встречает - реакция на создавшиеся чудовищные пробки однородно нецензурная. Тем более что шествия давно уже проходят лишь в общевыходные дни, когда угроза паралича меньше, что же до коллапса по будним дням, то здесь Минюсту с вопросами совсем не к митингующим.

Внося столь некачественный закон, правительство напрашивается сразу на два упрека. Во-первых, трудно придумать более наглядную иллюстрацию к тезису, согласно которому главный порок российской власти в том, что она не занимается (или очень плохо занимается) тем, чем она заниматься безусловно обязана, но зато компенсирует это крайним рвением в тех сферах, где без ее вмешательства вполне можно обойтись. Крайне запущенное и взяткоемкое законодательство пребывает в прежнем качестве, а самой важной задачей оказывается регулирование митинговой активности - при том, что она давно уже и так худо-бедно регулируется и к тому же очень низка - несколько сот человек по самым большим оказиям. Такой выбор приоритетных законодательных задач, не терпящих отлагательства, хоть кого смутит.

Во-вторых, законы, умаляющие объем доступных прав, имеет смысл вводить, соразмеряя плюсы и минусы. Пользы от фактического запрета и так отсутствующей митинговой активности не так много, зато издержек - более чем. Вчуже может создаться впечатление, что власть играет на лапу с прогрессивной общественностью, жадно ищущей признаков наступления тоталитаризма. Чтобы долго не искать и не мучиться, ей тут же выкатывают минюстовский проект. В результате складывается единство КПРФ, ЛДПР, "Родины", а равно демократов и правозащитников, выступающих против антидемократического закона - как будто в Кремле в рамках партстроительства решили воссоздать Межрегиональную депутатскую группу. Понятно, что еще со времен михалковского гимна скандал на ровном месте есть фирменное ноу-хау высшего руководства, но и фирменный стиль порой утомляет.

Для объяснения того, зачем власти снова нужно создавать проблемы из ничего, выдвигались гипотезы о превентивном характере новелл, которые внесены в расчете на грядущий взрыв митинговой активности. Либо стихийной - как ответ на непопулярные меры правительства, прежде всего в сфере ЖКХ; либо инспирированной - если кто вдруг задумает устроить в Москве "революцию роз".

Проблема в том, что цель непопулярных реформ не в том, чтобы принудить граждан к угрюмому молчанию. Цель в том, чтобы они платили из своего кармана за различные услуги больше, чем они это делают сейчас, и если граждане митинговать не будут, но и платить тоже не будут, пользы от непопулярных мер будет немного. В митинговой активности нет ничего особо приятного, но она иногда позволяет хотя бы выпустить пар и тем снять опасное напряжение - и альтернативный ей глухой саботаж уж точно не лучше.

Если же есть опасения, что от непопулярных мер может повториться что-нибудь вроде "рельсовой войны" 1998 г., то на это, во-первых, имеется специальная ст. 267 УК РФ ("...блокирование транспортных коммуникаций, если эти деяния повлекли... причинение крупного ущерба"), во-вторых, целая глава УК "Преступления против общественной безопасности". Когда есть воля пресекать, соответствующие нормы наличествуют и сегодня, когда воли нет, механическое умножение норм не поможет.

Что до революции a là Саакашвили или Куштуница, то налицо явное непонимание общего механизма. Победа революции - это не тогда, когда граждане собираются и чего-то долго скандируют. Некоторое время назад в Киеве тоже усиленно скандировали "Кучму - гэть!", но революция не состоялась. Победа - это вполне конкретное силовое действие вроде въезда на бульдозере в здание белградского Верховного суда или вбегание толпы в здание тбилисского парламента с усиленным ломанием мебели. Это уже в чистом виде действующий УК, и самые жесткие действия властей по усмирению мятежа тут вполне оправданы - в новых законах нет нужды. Другое дело, что условием победоносной революции является бездействие силовых структур, выжидающих, чья возьмет. Если армия и полиция верны действующей власти - мятеж не может кончиться удачей. Однако надежность войск в критическую минуту нельзя гарантировать законом, бумажка - слабая защита от исторического катаклизма (хотя, конечно, в нашем Минюсте могут сочинить и законодательный акт, специально запрещающий силовым структурам во время революции  занимать выжидательную позицию и предписывающий смело рассеивать смутьянов - другое дело, что и цена такому документу будет соответственная).

Более того, фактический запрет на нежелательную митинговую активность на самом деле приуготовляет самые опасные последствия от неизбежно имеющего когда-нибудь состояться выплеска толпы на улицы. Когда митинги и демонстрации, не будучи событием для всех приятным, тем не менее происходят более или менее регулярно и рутинно, с ходом времени между властями и протестующими вырабатывается некоторая взаимная конвенция - что можно, а чего нельзя, что является приемлемой формой протеста, а что - поводом для водометов и слезоточивого газа. Относительно длительный период невозбранных митингований - это выработка устойчивого обычая, позволяющего всем участвующим сторонам четко отличать приемлемый выпуск пара от революционной стихии. Если такой длительной нарабатывающей практики не будет, не будет и негласной конвенции, в результате чего либо власть переусердствует на ровном месте, приняв мирный протест за революцию и подавив его с неслыханной силой, либо, напротив, по отсутствию опыта будет упущен тот момент, когда уже надо немедленно и безжалостно подавлять. Лучше вырабатывать и притирать конвенцию в условиях гражданского мира, нежели действовать наугад в условиях, когда на кону стоит судьба державы. Носителям юридического позитивизма (он же - административный восторг), полагающим, что любой текст, одобренный Думой и подписанный президентом, тут же становится реально действующим правом, естественно не придавать никакого значения обычному праву - но людям, по предположению опасающимся беспорядков и революций, можно было бы относиться к стабилизирующим обычаям и с большим почтением.

И в любом случае: сперва без всякой острой надобности судорожно вытаскивать и концептуально, и технически совершенно неудовлетворительный закон из загашника, где он лежал уже полтора года (полежал бы еще пять лет, никто бы и не заметил), затем радостно и с пенями за него голосовать, всячески восхваляя, затем уже после голосования тут же изъявлять готовность дать полный задний ход, - такого рода властное законотворчество вызывало бы удивление, даже если бы речь шла всего лишь о составленных доктором рабочих наук В.И. Шандыбиным Основах законодательства о социалистическом кролиководстве. Когда речь идет о новеллах, имеющих касательство, во-первых, до Конституции, во-вторых, до революции, такого рода беспорядочные движения представляются малоудачным прологом ко второму сроку В.В. Путина, уже анонсированному в качестве эры благодатной стабильности.