За месяц до выборов на теледебатах «Свобода слова» шло обсуждение предвыборной кампании, перераставшее, как это у нас обыкновенно случается, в неизбывный вопрос: что делать со страной и умонастроением ее обитателей. В студии, как всегда, были собраны давно примелькавшиеся либералы (их большинство) и «патриоты». И что же? Ни из того, ни из другого лагеря не прозвучали мнения, не опутанные идеологическими предрассудками, ведущими либо к идиллической, либо к очернительской стилизации российского прошлого и, соответственно, настоящего. Все это уснащалось логическими несообразностями.
Посудите сами. Либералы проповедуют «демократические выборы» (наследственная монархия – враг №1), но им не нравится то, как народ, демос, пользуется этим правом. Им не нравится и сегодняшняя предсказуемость президентских выборов: по-видимому, в интересах политкорректности, кандидаты должны были бы быть «более равны».
Но, увы, старушка жизнь несовершенна. Это подвигло либералов решительно осудить народную (точнее, всенародную) поддержку Путина как признак духовного плена нашего народа. Ну почему народ не воспринял либеральную программу из уст правых, но с энтузиазмом отозвался на нее же, оглашенную президентом? Что это, как не преклонение перед «царской» властью? Увлекшись, интеллектуалы не заметили очевидности: СПС и «Яблоку» избиратель не доверяет, а Путину доверяет. Но с точки зрения Т.Толстой, В.Познера, Г.Резника «мы выращиваем в душе царя» («мы» – это эвфемизм, потому что сами себя они тут же из такого инкубатора справедливо исключили… поскольку находятся в ином плену – «у передовых идей»). В ходе дискуссии выяснилось также, что царь-освободитель Александр Второй не так прогрессивен и либерален, как Линкольн, потому что не был демократом и отменил крепостное право в России своей единоличной волей. И еще обнаружилось, что либеральная общественность, будь это в ее власти, запретила бы президенту раздумывать над преемником. Однако ведь даже ночной сторож и тот хотел бы передать свою колотушку в надежные руки.
В итоге приходится с горечью констатировать, что взгляды наших «властителей дум», духовных поводырей, рафинированных, «умных, интеллигентных, культурных людей» (формула из речи И.Хакамады) не превосходят в здравом смысле воззрений самых тяжеловесных «неославянофилов» при всем их несимпатичном антизападничестве и огульном антилиберализме.
На одном из таких собраний профессиональных умов на повестке дня стоял вопрос вопросов: какое будущее ожидает российское человечество во время второй легислатуры Путина и что, соответственно, ему следует предпринять для лучшего исхода дел. Однако большинство экспертов в своей футурологии не выходили из пространства треугольника «президент - правительство - парламент». Слов нет, взаимоотношения этих сил важны, особенно если их диспозиция грозит воспроизвести треугольник «лебедь - рак - и щука» – ситуация времен первого российского президента, вылившаяся в прямое двоевластие. То было время, когда коммунисты, опираясь на законодательную трибуну, требовали свержения реформаторов и готовили страну к реставрации, а Ельцин отчаянно взывал к волчьей стае Верховного Совета, апеллируя к его разуму (что само по себе было непривычно слышать от верховных властей): «Да поймите, Гайдар умный, очень умный человек!»
«Молодой, энергичный» Путин вступил на президентское поприще не вчера, а уже сильно позавчера – в сравнительно благоприятное время, когда перед ним простиралась «зеленая улица». Дерзай, выдумывай, пробуй! И что же? Борьба ли с коррупцией, бездомные ли дети, «оборотни» ли в погонах, ЖКХ ли – все эти темы развивают скорость и пышут энергией лишь на высших этажах бытия. Бренной земли их кипение практически не достигает. Будто бы проведена какая-то заклятая черта между горним и дольним, будто существует некое мистическое средостение между миром решений и воплощений; в конце концов, — между сознанием и бытием. Вот обо что должна была споткнуться и перед чем остановиться мысль аналитиков дурного настоящего и советников лучшего будущего.
Между тем, привыкшая приятно реять в высших сферах, она и в данном случае раскидывала перед нами веер виртуальных конфигураций российской политической сцены, якобы прямо зависящих от мановений президентской воли. И один только Г.Сатаров снизил уровень умственного полета, заявив вдруг, что не верит в эффективность кардинальных президентских решений (впрочем, не верит и в само принятие их), не способных, по мнению председателя фонда «Индем», ничего изменить в положении вещей. Однако это многозначительное и даже сенсационное заявление не подвигло собратьев по цеху стратегов благоденствия государства российского поразмыслить над шокирующей гипотезой. Да и сам несостоявшийся возмутитель спокойствия не стал углубляться в загадочную неотзывчивость нашей социальной действительности на акции свыше, – убеждение, в котором Георгий Александрович удивительно совпадает с убеждением обывателя. Обыватель по опыту знает, что всякая перемена, задуманная на самом верху из лучших побуждений, обернется не к его пользе.
В итоге либеральное собрание на место премьер-министра и правой руки президента, к моему изумлению, наметило экономиста (и как бы социалиста) С.Ю. Глазьева, который только что у всех на виду разводил демагогию по поводу изъятия природной ренты, способной, будто бы, удвоить доход каждого россиянина. Человек, продемонстрировавший столь изворотливую неискренность, сможет ли сделать что-нибудь толковое в качестве главы кабинета? Простому, алчущему облегчения своей судьбы избирателю простительно попасть в демагогические сети – ведь «Родина» победила благодаря глазьевским посулам, один Рогозин со своей риторикой не получил бы 9%. Но опытным политикам, достоуважаемым политологам восхвалять подобных вождей более чем странно.
Какая пропасть между ними и политическими деятелями типа Витте и Столыпина, которых на этой передаче поминали с таким респектом и которых популяризируют те же СМИ. Витте и Столыпин могли ошибаться, но уж точно не сделали бы вид, что «не отличают сокола от цапли». Они были люди чести. «АиФ» (от 12 января) предоставили весьма любопытную расфасовку достижений и неудач за истекающий срок путинского президентства. Первое, что бросается в глаза – контраст между несомненностью провалов и сомнительностью достижений, особенно если учесть, что внесенное в перечень последних часто оказывается номинальным. Например, «рост пенсий, зарплат, сокращение задолженности». Какой уж там рост, когда инфляция, взлет цен и квартплат с лихвой перекрывают все эти прибавки? Или: «восстановление управляемости, укрепление единства России». Неужели и вправду кто-то верит, что исходящие из Центра циркуляры управляют действиями местных чиновников? И так по остальным положительным пунктам.
Между тем, в отрицательном реестре этого дебета-кредита осталось все самое важное, первостатейное, наконец, знаковое, для повседневного существования граждан и их ближайшего будущего. Не удалось «искоренить коррупцию, сдвинуть с места административную и судебную реформы», «уменьшить разрыв между богатыми и бедными» и т.п. Нация расколота на «две неравные половины»: одним (9%) не хватает «либеральных ценностей», другим, остальным – материальных. Но разве неспособность подавляющего большинства жителей страны оценить достигнутые в ней результаты не должна была бы заинтриговать общественного аналитика и вызвать у него тревожные подозрения насчет разрыва между благом государства и благом народа как двумя мало сообщающимися сосудами? Дело ведь происходит не при тоталитарном строе, а при демократическом. В рассуждениях, казалось бы, не этатистов, а либеральных социологов-политологов, озабоченных благополучием гражданского общества, идет бессознательная подмена одного блага другим.
Порвалась связь миров, горнего и дольнего. Колесики не зацепляют, приводные ремни истерлись. Сдвинешь камень с места, а он, как сизифов, тут же возвращается назад; вытащишь колеса из расхлябанной колеи, глядишь, а повозка опять въехала в нее. Не всегда тут вина центральной власти, чаще беда ее. Однако затянувшаяся беда становится виной. Стремясь компенсировать несдвигаемость реальности (бездействие законов), власть еще интенсивнее нажимает на законотворчество, более подручное и освоенное дело. Но умножение законов не научает их исполнению. По аналогичному поводу в свое время сетовал Монтень, замечая, что «во Франции законов больше, чем во всем остальном мире, и больше даже, чем понадобилось бы, чтобы навести порядок во всех мирах Эмпедокла».
Видно, и сам президент не знает, что делать с разладом между сферой решений и чувственным порядком вещей, и все больше уповает на силу призывов, навевая воспоминания о временах, когда страна регулярно оглашалась Призывами ЦК КПСС, составленными из морально-гражданственных императивов. Сегодня из уст главы государства мы можем услышать обращения, тоже выдержанные в модусе долженствования: что именно собравшейся аудитории или стране в целом следует, нужно, необходимо «выполнить», «проконтролировать», «защитить», «активнее использовать», «не допустить», «пресечь», при этом строго «соблюдая пределы своей компетенции» и т.д.
Кто спорит, призывы к нации – неотъемлемый атрибут общественной жизни великой страны, а иногда и ее выживания, однако они не могут заменить механизм повседневного воздействия на действительность. Тем более что «должное» в речах президента достигает порой такой степени обобщенности, что становится неконкретизируемым, ставя под вопрос саму идею выполнимости. Это заметила и корреспондент «Известий» Н.Алексеева, побывавшая на заседании Коллегии ФСБ, где президент заявил, что «террористам должна противостоять адекватная тактика». Как определить меру «адекватности» в противостоянии смертникам-ассасинам, страшно и предположить. Но – Dixi et animam levavi. В обстоятельствах такого клинча странно выглядят укоренившиеся и беспрерывно будируемые страхи передовой общественности перед так называемым «административным ресурсом». Они резонируют и в программе «Что делать?», и в последних стратегических текстах — к примеру, в алармистском Письме к нации Б.Немцова и Вл.Кара-Мурзы (мл.) в «Независимой газете» (от 22 января) «Об угрозе путинизма» (где, ко всеобщему изумлению, критикуется президентский курс, который еще совсем недавно, во всяком случае до казуса с Ходорковским, объявлялся правыми как исполнение их программы).
Но о каком, собственно, едином авторитарном центре, о каком административном ресурсе идет речь, когда для функционирования законного порядка вещей требуется прибегать к экстраординарным мерам – личному вмешательству главы государства?! Мальчик Паша из Усть-Кута со своей бедой о замерзающей школе должен прорваться по телефону к беседующему со страной президенту, а тот – взять Пашин случай под особый контроль, на зависть всем остальным ученикам неотапливаемых школ российской провинции. Необходимость чрезвычайных действий с использованием личного ресурса высшего в государстве лица сигнализирует о том, что административного ресурса, действующего систематически, как раз и нет. Иное дело – «верхняя» политика. Здесь управлять потоками, перегруппировывать, а то и аннигилировать действующие силы весьма посильно «административному ресурсу» президента.
Но ведь речь у нас, кажется, шла об управлении потоками жизни, о «благосостоянии миллионов россиян», а это, как мы видим, два разных сюжета. Очевидно, в сфере умственного действия «работает» тот же сизифов закон, что и в сфере практического: воз раздумий о житье-бытье все время соскальзывает в родную наезженную политтехнологическую колею. Пресловутый «административный ресурс» - в противоречие с громкими обличениями его передовой общественностью; это как раз то, о чем мечтает молчаливое большинство, но чего нет даже на горизонте. Беда в том, что политические и политтехнологические силы, находящиеся не у власти, питают самолюбивое убеждение, что приход их во власть или в круг ее советников радикально изменит положение вещей на нижних этажах существования. Меж тем, повторим, собака жизни, увы, зарыта не там, где гуляет ветер политических проектов. Во всех расхожих фобиях дает о себе знать профессиональная болезнь – политизация сознания, чем в бурные 90-е пеняли рядовой российской публике в культурных кругах, но которая на самом деле состоит не в интересе к политике и даже не в увлечении ею, а в переключении всех проблем в плоскость политических манипуляций.
Есть и другая idée fixe в этой среде – «стабилизация», она играет роль уже не пугающего жупела, а спасительного якоря. Однако вдумайтесь, неужели мы хотим «стабилизировать» ситуацию с домами без тепла, больницами без лекарств, деревнями без дорог, людьми без зарплат или с зарплатами в 600 (!) рублей (столицы не в счет)? Стабильность хороша в одном – в отношении курса доллара, последнего прибежища для сбережений россиянина. Но тут как раз… сами видите что. Два эти популярные понятия надо было бы поменять местами в плане сущего и должного – чтобы «административный ресурс» наконец вошел в силу, а «стабильность», наоборот, уступила место сдвигам. Дай, Бог, увидеть это на примере вновь затеваемой административной реформы и возобновляемой «борьбы с коррупцией». Есть у кабинетных ученых еще одна навязчивая мысль широкого профиля – касательно объединяющей, духоподъемной для россиян идеи, на роль коей назначается собственная безопасность и удвоение ВВП. Но вы же понимаете, что этим ни одно живое существо не вдохновится на служение отечеству.
Итак, что делать теоретикам-концептуалистам, чтобы послужить общему делу? Наверное, вместо того чтобы строить воздушные замки, надо попытаться разгадать механизм бездействия «вертикали власти». Возможно, в процессе разгадывания аналитический ум столкнется с неизвестным феноменом: новой формой собственности (не частной, но и не коллективной и не государственной) и более того – с новой «общественно-экономической формацией».