Расхожую фразу о том, что история не знает сослагательного наклонения, произносят столь часто по той простой причине, что использование этого наклонения - в природе человеческой. История, может быть, и не знает, но люди, рассуждающие о прошлом, знают и постоянно спрягают свои глаголы в коньюнктиве. Благодаря строгому указанию на то, что история не знает, наиболее прямой и честный способ спряжения - "Если бы..., тогда бы..." - встречается редко и прозябает в резервации под табличкой "Альтернативная история". Куда более употребительно неявное использование сослагательного наклонения посредством утверждений типа "В результате такого-то события проистекли такие-то последствия", из чего можно заключить, что, не будь этого события, не было бы и называемых последствий. То же наклонение, только вид сбоку.
Как ни называть события 4 октября 1993 г. - хоть "расстрел парламента", хоть "подавление фашистского мятежа", - эта дата относится к разряду тех, при обсуждении которых сослагательное наклонение свирепствует во всей своей силе. Все общественные язвы последующего времени по принципу post hoc ergo propter hoc возводятся к пушкам, бьющим по Белому Дому, и нам сообщают, что прямым следствием 4 октября являются: а) разгул преступности и насилия; б) грабительская приватизация; в) чеченская война; г) установление авторитарного режима и уничижение парламентской демократии. А не примени Ельцин последний довод королей - ничего бы этого не было.
Самое интересное, что по крайней мере в первых трех обвинительных пунктах не выдерживается даже (и без того логически неочевидный) принцип "после этого - значит вследствие этого". Разгул преступности, начавшийся задолго до 4 октября - еще на закате горбачевского правления, был связан с вещами более фундаментальными, нежели скоротечная гражданская война в центре Москвы. Преступность поперла, во-первых, вследствие общего ослабления (чтобы не сказать - развала) государственной власти, что вообще характерно для революционных эпох, во-вторых, вследствие появления отсутствовавших прежде как явление настоящих денег и настоящей собственности - "люди гибнут за металл". Если бы кризис 1993 г. даже и не достиг острой стадии, ограничившись вялотекущим противостоянием, обе фундаментальные причины никуда бы не исчезли, а развала властных институтов было бы даже и побольше - и с чего бы господам преступникам было униматься?
Грабительская приватизация началась также не в 1993 г., а шестью годами раньше - после принятия ВС СССР Закона о госпредприятии, санкционировавшего ускоренное растаскивание госсобственности. К 1993 г. процесс набрал такие обороты, что повернуть его вспять можно было лишь самыми драконовскими мерами в духе "великого перелома". В рамках вялотекущего статус-кво о драконовских мерах смешно и говорить, но даже и победи вороватые Руцкой и Хасбулатов, восстановление железной управляемости на уровне 30-х гг. (а иначе вряд ли можно было переломить развернувшиеся процессы) было бы задачей, вряд ли посильной для спикера и вице. Повернись 4 октября дело иначе, разграб, возможно, принял бы другие формы, и вместо Абрамовича и Березовского граждане склоняли бы в прессе (или на кухне) иных избранников - каких-нибудь Пупкина и Тютькина, но степень приятия этих Пупкина и Тютькина была бы примерно схожей.
Острая фаза чеченской трагедии началась не в 1993 и даже не в 1994 г., а за два года до 4 октября, когда с приходом к власти Дудаева в крае началось открытое ограбление и избиение нечеченского населения. Военная демократия, живущая грабежом, не производит ценностей и может продлевать свое существование лишь расширением поля для набегов - что мы и наблюдали. Варианта было два. Мирный - когда вся остальная Россия делается данником Великой Ичкерии (с чем, однако, вряд ли согласилось бы правительство России, причем любое - хоть либеральное, хоть фашистское, хоть демократическое, хоть коммунистическое). И военный - то, что мы наблюдали на практике. Повернись осенью 1993 г. дела как-нибудь иначе, вскрытие чеченского гнойника могло бы случиться раньше, могло бы позже, могло бы оказаться более или же менее успешным, но тезис о том, что, не ударь 4 октября пушки по Белому Дому, дудаевская военная демократия мирно рассосалась бы сама собой, своей убедительностью напоминает что-то насчет бузины в огороде и дядьки в Киеве.
Что же до судеб парламентаризма в России, то, прежде чем о них скорбеть, необходимо в 257-й раз повторить, что когда здание парламента наполнено вооруженными людьми, убивающими мирных граждан и захватывающими публичные здания и государственные учреждения - это уже не совсем парламент и даже совсем не парламент. Прежде чем ставить 4 октября в один ряд с 5 января 1918 г., когда было разогнано Учредительное Собрание, надобно ответить, сколько приднестровских боевиков и прибалтийских ОМОНовцев базировалось тогда в Таврическом дворце. Более уместно здесь сравнение со Смольным, хотя его парламентом и не называют. И опять же в 257-й раз приходится повторить, что если бы в ночь на 25 октября хоть один-единственный крейсер, поднявшись вверх по Неве, грянул по Смольному орудиями главного калибра, Россия была бы избавлена от очень многих бед, и ради этого можно было бы даже примириться с самыми страшными проклятиями социалистов и кадетов - лишь бы эти проклятия были уже бессильными.
Скорбь по увядшей представительной демократии в контексте 4 октября в принципе может иметь смысл, но лишь в качестве чистого трюизма. Если бы Ельцин, Зорькин, Руцкой и Хасбулатов, а также все народные депутаты РСФСР и все ведущие политические силы России проявляли бы, начиная с осени 1991 г. (или еще раньше - это как кому нравится), больше терпимости, сдержанности, преданности общему благу, готовности к разумному компромиссу и конструктивному взаимодействию, тогда, скорее всего, не пришлось бы прибегать к артиллерийским аргументам, государственный строй России носил бы на себе меньше черт авторитаризма, а соотношение между законодательной и исполнительной властью было бы более сбалансированным. Точно так же, как если бы Адам и Ева вели себя в Эдеме более разумно и конструктивно, не было бы первородного греха и всех его последствий. Все это безусловно так, но провозглашать это с важным видом, как будто сообщая о великом открытии - значит ломиться в открытую дверь, ибо с перечисленными превосходными принципами на словах и так все согласны, на деле же - не все и не всегда. Говоря в грамматических категориях, это уже не сослагательное, а т. наз. желательное наклонение (оптатив), смысл которого - "О, если бы...!", прилагаемое к невозможному событию.
Если же не спрягать глаголы в оптативе, придется напомнить, что при любом исходе событий жизнь революционных парламентов оказывается бурной и недолгой. Французский Конвент был вроде бы более удачлив, чем ВС РСФСР, последовательно отправив на гильотину сперва коронованного тирана Людовика XVI, а затем выращенного в собственном коллективе кровопийцу ("buveur de sang" - официальный юридический термин термидорианской эпохи) Максимилиана Робеспьера. Престиж парламентаризма вроде бы должен был от того замечательно укрепиться, однако история последующего пятилетия - между 9 термидора и 18 брюмера - о том не слишком свидетельствует. Некоторые дальновидные народные избранники это понимали еще тогда и, памятуя об опыте английских предшественников, отмечали, что вслед за Карлом I является Кромвель.
В этом смысле победа Белого Дома над Кремлем сулила депутатам еще меньше хорошего, чем ельцинская канонада, от которой, впрочем, ни один из них не пострадал. Уже по состоянию на 3 октября фактическими хозяевами Белого Дома были не депутаты, а боевики, и предполагать, что, попользовавшись их услугами, парламентарии с легкостью бы от бойцов избавились, представляется большой наивностью. Совсем несентиментальному Гитлеру понадобилось для того больше года ("Ночь длинных ножей" состоялась лишь 30 июня 1934 г.). С другой стороны, союз Руцкого и Хасбулатова не был скреплен ничем, кроме общей ненависти к Ельцину, занимающему русский трон, который им самим нравился. С устранением Ельцина начался бы новый тур противостояния, причем, скорее всего, куда более жесткий, ибо Ельцин, прежде чем пустить в ход последний довод, делал довольно уступок и примирительных ходов, ни Руцкой же, ни Хасбулатов в примирительных наклонностях замечены сроду не были, и на фоне новой драки 1993 г. мог бы показаться элегантной шахматной партией. Причем кто бы ни победил в итоге - спикер, вице или кто-то неведомый третий, - депутатское охвостье этому финальному победителю было бы нужно не более, чем Кромвелю. Если ельцинской политикой после победы над ВС была цезаревская clementia - отсюда и спешные выборы в Думу, куда перекочевали весьма многие из октябрьских героев, отсюда и быстрая амнистия, - то ведь далеко не все Ельцины и не все Цезари. При ином раскладе и персональная судьба охвостья, и судьба парламентаризма как института могла быть куда более печальной.
Возвращаясь к теме сослагательного наклонения, отметим одну странную особенность нынешнего сослагания. Можно услышать сколько угодно рассуждений о том, какие беды обрушились на Россию вследствие 4 октября (читай: каких бы бед удалось избежать, если бы мятеж не был подавлен), однако полностью отсутствуют рассуждения позитивного характера - какие блага принесла бы победа Руцкого-Хасбулатова, а если даже и не блага, то хотя бы во что эта победа могла примерно вылиться, каков мог быть дальнейший ход событий etc. Прибегая к модусу "Если бы..., тогда бы...", естественнее было бы рассматривать все варианты, в том числе и победу Белого Дома, но здесь язык почему-то немедленно коснеет.
Скорее всего, причина косноязычия в том, что если нарисовать сколь-нибудь правдоподобную картину того, что наступило бы дальше, она показалась бы, мягко говоря, недостаточно привлекательной. Если же взяться рисовать привлекательную картину золотого века России под мудрым соправлением Руцкого и Хасбулатова, некоторая неубедительность картины могла бы бросаться в глаза и в итоге служить не столько к осуждению, сколько к оправданию Ельцина. Сколь угодно горячий сторонник ВС РСФСР, обладающий, однако же, минимальной долей рассудительности, обречен приходить к выводу из кестнеровской "Другой возможности" - "Когда б мы только победили... Но к счастью - мы побеждены". Поэтому ничего и не остается, кроме как плести не очень убедительные софизмы из серии post hoc ergo propter hoc.
