Формально Россия имеет все основания надеяться попасть в Европейский Союз. То, что ее занесло на соседний с Европой континент – не помеха. Среди кандидатов в ЕС есть Турция, большая часть которой  - тоже в Азии. Достаточно хотя бы частично принадлежать географической Европе, официально провозгласить курс на вступление в Европейский союз и, главное, – выразить готовность разделить европейские ценности – т.е. обязаться соответствовать определенному морально-политическому и экономическому кодексу, в 1998 году сформулированному в виде Копенгагенских критериев – демократия,  права человека, права меньшинств, социально ориентированный свободный рынок и т.д. Кроме того, собравшаяся в Евросоюз страна автоматически обязуется сделать все, что потребуется для достижения всесторонней конвергенции с ЕС – подстроить свое законодательство, провести экономические реформы, быть готовой нести обязательства члена союза, в т.ч. финансовые  и т.д. Выравнивание жизненного уровня с лидерами ЕС не является обязательным: большинству вступающих сейчас стран до этого далеко, однако его стабильное сближение со среднеевропейским желательно. Провозглашение ориентации на вступление в ЕС не ведет автоматически к подаче и принятию заявки, а принятая заявка не обещает немедленного кандидатского статуса. Обычно подаче заявки предшествует напряженный закулисный торг. То, что послевоенная Хорватия весной с.г. подала официальную заявку, а провозгласившая курс на полную интеграцию в евро-аталантические структуры Украина – нет – не случайно: обе страны несомненно получили соответствующие сигналы. Впрочем, все и так очевидно: собственные концепции будущего ЕС предусматривают – пусть неизвестно когда и в каком порядке - присоединение к союзу проблемных Западных Балкан, но  не предполагают ничего подобного для европейских членов СНГ. Выдвинутая в этом году Комиссией Евросоюза (КЕС) концепция «Новых соседей» говорит о России, Украине, Белоруссии и Молдавии и молчит о западных Балканах именно поэтому: с первыми предполагается соседство, со вторыми – близость иного порядка.

За время существования ЕС и его предшественников сама модель вступления в Союз претерпела серьезные изменения. Первые послевоенные европейские сообщества были  способом договориться и снять противоречия между равными. Так дело обстояло еще в 60-е – 70-е годы – во время переговоров о вступлении Великобритании, которые потому так затянулись, что сопровождались поиском компромисса между правилами сообщества и правилами будущего участника. Иными словами, Англия договаривалась долго, потому что договаривалась на равных. Постепенно акценты сместились. После вступления Великобритании к сообществу  больше не присоединялись государства по численности населения, экономическому потенциалу и политическому весу сопоставимые с грандами-основателями. Со времени вступления Греции, а затем Испании и Португалии, переговоры о присоединении к Европейскому Сообществу все больше превращались в переговоры о принятии, стали подразумевать акт распространения заведомо лучших правил и условий Сообщества на страны, живущие в худших правилах и условиях. Кандидатство Турции и стран Восточной Европы окончательно закрепило эту метаморфозу. Присоединение равных по благополучию скандинавов и австрийцев мало что изменило, в силу их политической и демографической легковесности. Окончательно созрела идея «общего багажа», acquis communautaire – правового достояния сообщества, выработанного участниками и не обсуждаемого аппликантами. Проблема России в том, что она хотела и реально могла бы вступать как Великобритания, но такой модели присоединения больше нет,  и вступать она может только как Польша или Латвия. Вернуться к британскому варианту присоединения не готовы ни технократы Еврокомиссии, ни страны-члены.

Официальное провозглашение в качестве национально-политической сверхзадачи формального присоединения к Евросоюзу лишит Россию последних остатков равноправия в отношениях с ЕС. Наше уже весьма редуцированное равноправие в настоящий момент существует целиком благодаря нашему спокойствию на фоне охватившей Восточную Европу мании вступления в ЕС любой ценой и как можно быстрее. Даже сейчас это равноправие скорей de jure, чем de facto. Слишком силен экономически Европейский союз, а его последнее расширение отняло у нас возможность иметь дело с разными Европами. Нет Европы, кроме Евросоюза, а значит, нет и прежней нашей свободы. Куда мы ни повернемся, к чему ни обратим взор, повсюду будем натыкаться на одни и те же ЕС-овские правила и директивы, а значит, наше подчинение им в значительной степени предопределено и неизбежно. Европейская бюрократия все сильней собирает и контролирует свое разбегающееся стадо: государствам-членам  дают понять, что сепаратные отношения с Россией не приветствуются, а нам - что на каждый наш вопрос, кому бы из стран-участников он ни был адресован,  нужно ждать консолидированного европейского ответа. Например, все попытки минобразования заключить с отдельными странами соглашения о признании дипломов, отвергались с порога ссылкой на отсутствие общеевропейского решения. Уже сейчас отношения с ЕС не являются подлинно равноправными: ЕС с позиции сильного разговаривает с нами по самым различным вопросам -  от правовых до экономических. Известно, что согласие Евросоюза на наше вступление в ВТО обусловлено рядом трудноисполнимых экономических требований – от открытия отечественного банковского и страхового рынка, до снятия квот на европейскую продукцию и отмены оплаты за  транссибирский воздушный транзит и так далее  вплоть до самого нереального – уравнивания внутренних цен на энергоносители с европейскими. Начало серьезного разговора об отмене визы обусловливается нашим согласием на весьма сомнительную для нас концепцию реадмиссии (в Россию будут депортироваться не только наши граждане, нелегально оказавшиеся в Европе, но любые нелегалы, заявившие, что прибыли через территорию РФ). Жесткость чиновников КЕС на любых переговорах с русскими – притча во языцех в наших министерствах.

Вступление в ЕС больше не представляет собой выбор равных: это не брак - ни по любви, ни по расчету. Речь идет о присоединении к закрытой привилегированной корпорации, скорее напоминающее вступления в ЦК партии советского образца. По закону жанра перед гипотетическим вступлением России придется пройти долгий,  тяжелый и неопределенно продолжительный период кандидатства. Никаких иллюзий не может быть относительно того, что за это время Россия обязана будет выполнить все условия европейской бюрократии и стран-членов – как старых, так и новых. К уже существующим требованиям, вроде перечисленных выше, добавятся труднопрогнозируемые новые. Несомненно одно: европейцы попытались бы выбить из нас все возможные уступки, пока это позволяет временная слабость и неполноправность,  сопряженная с кандидатским статусом. Несомненно и то, что в случае России эти требования были бы максимально жесткими, а контроль за их исполнением - самым безжалостным; в порядке превентивной компенсации будущего влияния в союзе новой большой страны. Как всякому кандидату, нам нужно было бы отказаться от всех порочащих и лишних связей, стать максимально прозрачными и послушными. Европейцев придется пустить везде. Придется согласиться на интернационализацию чеченской проблемы через европейское посредничество: несколько стран Евросоюза регулярно отказываются подписывать какие-либо совместные заявления с Россией, если в них не будет упоминания о Чечне. Скорее всего, произойдет распад всех интегрированных пространств, созданных по инициативе или при участии России: ЕС может потребовать,  например, введения визы с Казахстаном, любых дополнительных ценовых и таможенных барьеров с кем угодно и т.д. Как это происходит, ясно видно на примере моделей в миниатюре - Кипра и Мальты, которые вводят невыгодные для себя визовые режимы, меняют налоговое законодательство, отказываются от своих любимых офшоров. Максимум, что можно выторговать в этом случае – это переходный период, да и то не очень долгий.

Брюссельская бюрократия – небесное воинство, ангельский чин Евросоюза, первая задача которого – блюсти ковчег с его заповедями. Свод заповедей называется acquis communautaire. Это вся совокупность законодательных и нормативных актов ЕС, образовавшаяся на правовом пространстве, состоящем из суммы уступленных каждой страной-членом в общую копилку долей национального суверенитета. Acquis включает все - от «европейской конституции» до весьма частных инструкций и директив. Каждый саммит ЕС, каждое заседание европейского совета на министерском уровне, многие технические решения Еврокомиссии пополняют ковчег. Подобно настоящим заповедям, acquis не является предметом выборочного торга: его можно принять или отвергнуть  только во всей его сложной совокупности. Общий багаж acquis вырабатывается всеми полноправными участниками союза, сфера его применения постоянно расширяется, возрастает подробность регламентации, доходящая порой до болезненной мелочности. Это означает, что чем позже вступает страна, тем больше сумма без ее участия выработанных правил и принципов, которые ей придется соблюдать. Когда мы придем в Евросоюз, в «общем багаже» просто может не оказаться  вещей нашего размера.

Чем своеобразней вступающая страна, тем труднее ей уместиться в прокрустовом ложе acquis. Заявляя сейчас о курсе на членство в ЕС, Россия соглашается с тем, что ее торговля, добывающая отрасль, налоги, юстиция, недра, воды и леса будут регулироваться не только правилами, уже выработанными Францией и Грецией, Ирландией и  Португалией, но и теми, которые – во все новых областях за долгий период ожидания на пороге - составят для нас Польша, Латвия, Кипр и Словения, а несколько позже - Румыния, Болгария и Турция. Требовать иного, значит покушаться на основы Евросоюза.

Разумеется, нет ничего худого в том, чтобы принять чужие правила, если они хороши. Проблема в ином: конкретные выгоды и потери от нашего гипотетического присоединения к ЕС по конкретным отраслям пока не просчитаны. Это относится не только к нашему весьма фантастическому кандидатству, но и к такой реальной вещи, как последствия ухода в ЕС Восточной Европы для нас и для самих восточных европейцев. Брюссельские технократы упорно отклоняют все наши попытки затеять обсуждение последствий расширения ЕС, заменяя его заклинаниями о «долгосрочном положительном эффекте» для всех и вся. Под долгосрочным эффектом в случае Восточной Европы, как правило, упрощенно понимается то, что богатый и сильный Евросоюз переварит несколько более слабых экономик и малочисленных обществ, что конвергенция произойдет автоматически – пересаженные ткани быстро приживутся в новом организме в силу своих малых размеров и здоровья и силы принявшего их тела. Что подразумевается под долгосрочным положительным эффектом для нас еще менее ясно. Тем более не понятно, возможна ли аналогичная пересадка в ЕС России, нет ли оснований опасаться отторжения большого инородного органа или поражения и гибели всего организма? Применительно к себе, мы имеем самое туманное представление о том, насколько и в каких областях каноны acquis подходят такой необычной стране, как Россия, какое время займет полная перестройка  под них и, главное, какова будет внутренняя цена такой перестройки.

И наконец, самое главное. Независимо от того, как мы ответим для себя на вопрос о цене и целесообразности нашего присоединения к ЕС, европейская бюрократия уже ответила на него отрицательно: в Брюсселе считают, что вхождение в ЕС России обойдется союзу слишком дорого, будет иметь катастрофический эффект для его органов и способов их функционирования.

Взять хотя бы внутренние механизмы власти в ЕС, за которую - о чем мы склонны забывать, относясь к ЕС идеалистичней, чем сами европейцы – там тоже идет борьба. Любопытно было следить за торгом при распределении голосов и властных полномочий в новой европейской конституции, когда блок малых стран пытался переиграть интересы больших. Нынешняя волна расширения привела к смене многих конкретных властных механизмов. Начинающаяся в октябре  в Риме межправительственная конференция ЕС должна окончиться принятием нового договора о Евросоюзе, его новой конституции. Согласовано перераспределение голосов между странами в Евросовете, количество мест в Европарламенте, идет дележ мест в Еврокомиссии. При всем том новая конституция сохраняет главный принцип – количество голосов страны пропорционально ее населению. Расширяется круг вопросов, которые будут решаться в Евросовете не единогласно, а большинством. Неудивительно, что недоверие малых стран к большим, которое вообще является  константой европейского политического психоанализа, в наши дни особенно обострилось. Отдадим себе отчет в том, что не только брюссельские херувимы не готовы посадить в Европарламенте больше русских депутатов, чем немецких, или отдать России больше голосов в Совете министров ЕС, чем Франции, эта мысль кажется дикой прежде всего странам членам – большим и малым – и, увы,  их народам. Сказанное в полной мере относится и к надеждам Украины, равной по населению Франции. При существующих в ЕС законодательных механизмах, участие в них России означало бы, что ни одно решение не может быть принято вопреки ей.  Нам было бы достаточно договориться с Германией или Францией, чтобы не пропустить какое угодно решение, и легче, чем кому бы то ни было, создать группу больших и малых добровольцев, чтобы настоять на собственных интересах. Однако не только наши частые недоброжелатели, вроде Дании или Финляндии (а совсем скоро - Латвии и других сердитых новичков), но  и в целом лояльные Берлин, Рим, Мадрид не желают принять нас на  все готовое и столь серьезно поделиться властью в рожденном, выстраданном и оплаченном ими союзе.

Брюссель только разжигает всеобщие опасения, с ужасом представляя себе, в случае вступления России, тотальную переделку механизмов принятия решений, которые не смогут ни походить на нынешние, ни пользоваться простыми и ясными категориями пропорциональности голосов и большинства. Приближение России к ЕС уже ведет к падению брюссельских ангелов, выражающемуся в необходимости нарушать трепетно хранимые ими заповеди. Калининградский вопрос спровоцировал отступление от шенгенского уложения, вступление нынешней десятки кандидатов влечет за собой и другие неприятности – от непреодолимой энергетической зависимости от России стран-членов и обширной российской собственности на их территории до советских дипломов об образовании у нескольких миллионов граждан ЕС. Внезапное подключение России к Болонскому процессу в сентябре (движение в сторону эквивалентности дипломов о высшем образовании), кроме желания облегчить перекачку мозгов, обусловлено не в последнюю очередь этим новым обстоятельством.

При всех обстоятельствах нам стоит присмотреться к тому, что творится с Турцией – страной, по европейским меркам, чрезвычайно многонаселенной и бедной,  которая, подобно влюбленным римских комедий, с причитаниями и угрозами не первое десятилетие топчется на пороге дома обожаемой Европы. С точки зрения европейского общественного мнения и еврократов, Турция и Россия - случаи сходные по своей сомнительности, европейский статус обеих стран европейцам неочевиден. Вспоминают их евразийское положение, культурную самобытность, на протяжении долгого времени отдельное от остальной Европы историческое развитие, сравнительно недавний и трудный переход к европейским ценностям, недоразвитость правового государства и либеральных ценностей, недостаточную прозрачность и стабильность экономик, повышенную роль армии и прочих силовиков, национальные конфликты, отставание от ЕС в уровне жизни.  Населенность обеих стран – практически не преодолимое препятствие для их нормального вхождения в европейские законодательные и исполнительные органы власти. Кандидатство Турции, оформленное в 1987 году, а фактически начавшееся еще раньше – с договором об ассоциации 1963 г. -  имело скорее поощрительный характер: награда единственной мусульманской демократии, стране, на переднем крае борьбы с коммунизмом хранящей приверженность западным  свободам и рыночной экономике. Несмотря на это, Турция не начала переговоров о вступлении и выпрашивает у ЕС даже не дату их начала, а date before date – дату, когда эта последняя может быть названа, а гяуры все никак не славят и не славят Стамбул.

Наше Соглашение о партнерстве и сотрудничестве с ЕС 1994 г. большинство европейских технократов сходным образом склонны рассматривать как поощрительный политический акт, продиктованный стремлением стимулировать в начале 90-х новый курс России, а не реальной потребностью экономической и политической интеграцией с ней. Относясь к СПС как к формальному институту, многие еврократы враждебно воспринимают идею заключения нового Соглашения между Европой и Россией, которое необходимо уже не в силу идеологических соображений, а по причине реального далеко зашедшего и расширившегося взаимодействия и взаимопроникновения.

Глядя на пример Турции, можно уверенно предположить, что наше гипотетическое кандидатство будет носить затяжной, а то и хронический характер. С одних европейских саммитов турецкое руководство привозит критические замечания, с других – ободряющие заявления о значительности достигнутого прогресса. Эта ситуация длится десятки лет; за это время турки видели присоединение к ЕС полуторы дюжины государств, начавших переговоры значительно позже них. Как сейчас туркам, нам пришлось бы проглатывать уверенные заявления евродепутатов и отставных политиков о принципиальной невозможности нашего вступления в Евросоюз, а европейские технократы, как сейчас с Турцией,  тайком искали бы модель какого-то другого, не совсем такого, как у Франции или Польши, членства.

Фактор Турции влияет на нас еще в одном отношении. Ее затяжное присутствие в числе кандидатов дает железный аргумент противникам против прорывов в нашем сближении с ЕС в отдельно взятых областях. Упрощенно говоря, когда мы просим убрать визу, нам отвечают: мы бы рады, но у нас даже с некоторыми кандидатами визовой режим, так что вам сам Бог терпеть велел.

Итак, имеется принципиальное нежелание Европейского союза  принять нас по всем установленным для «своих» правилам: носители негативной позиции широко  представлены везде – среди европейской бюрократии, в Европарламенте, в политических элитах стран-членов и еще больше – стран-кандидатов, в общественном мнении народов Европы. Среднее по Европе вычислить трудно, никто таких замеров не проводил, однако есть основания полагать, что речь идет о большинстве. Даже если вдруг, в результате какой-то моментальной комбинации европейских элит, нам будет позволено считаться страной, идущей в Евросоюз, в дальнейшем будут использованы все зацепки для того, чтобы этот путь длился как можно дольше, желательно - вечно. В этих условиях наш курс на формальное вступление, если он все-таки будет за нами каким-нибудь образом закреплен  противоположной стороной, в среднесрочной  - на десятилетия - перспективе не улучшит, а ухудшит наши отношения с Европой, отравит их обидами и подозрениями, вместе с остатками равноправного партнерства похоронит уважение к нам европейского истеблишмента и народов (послушайте, что говорят простые шведы про Польшу), а нас, пожалуй, сделает еврофобами. Принесенные жертвы и вынесенные обиды вовсе не будут означать, что претерпевший до конца спасется: по действующим в ЕС правилам, даже в случае подписания соглашения о присоединении, достаточно его нератификации парламентом или – на референдуме – народом одной страны-члена, чтобы  все пошло прахом.

Так что нежелание европейской бюрократии сделать хотя бы минимальный встречный шаг в направлении нашего членства в ЕС мы будем воспринимать как благо, избавляющее нас от навязчивого и бесплодного соблазна. Тем более, что для России в современную, реорганизованную на новых основаниях Европу, просматривается иной, куда более плодотворный путь.

Продолжение статьи - "Как войти в Европу. Часть вторая: путь, открытый для России" - читайте на сайте в ближайшие дни.