Пятнадцать лет российской демократии, кажется, подходят к концу – и вряд ли у кого-то повернётся язык сказать, что это есть некая планетарная катастрофа. Театрализованная фикция и «пиар», оставшиеся от демократии, есть, собственно, не что иное, как постоянная дымовая завеса, за которой всевозможным властным группам удобно разбираться друг с другом без лишних глаз. Центральным местом сложившейся демократической иллюзии является думский обезьянник, уже давно не выполняющий никакой самостоятельной роли, кроме роли площадки для торга. Думой рулит администрация президента, у коей этот контроль пытаются перехватить крупные компании, на которых, в свою очередь, «наезжают» некие «чекисты»… Что общего между всеми этими силами? Только одно: ни одна из них с точки зрения Конституции и действующего политического права попросту не существует. И вместе с тем только они и являются реальными субъектами политического процесса, отстраивающими его под себя.

Почему вместо легального политического механизма работает нелегальный? Очевидно, потому, что легальный механизм политического представительства окончательно утратил всякую адекватность. Выбираемые нами в парламент представители на самом деле никого не представляют, а парламентский расклад не соответствует реальному раскладу общественных сил и палитре интересов. Главнейшие социальные корпорации – чиновничество и вообще «служилый класс», наёмные профессионалы частного сектора, бюджетники (учителя, врачи, пенсионеры), бизнес всех размеров, наконец – не имеют вовсе никакого официального представительства во власти. Тогда как партии представляют не интересы стоящих за ними классов и сословий, а лишь конкурирующие идеологические доктрины, что в условиях отсутствия массового спроса на какие-либо идеологии становится даже смешным. Впрочем, сейчас и идеология – роскошь, которой многие просто не могут себе позволить, ограничиваясь вместо неё двумя-тремя электорально выигрышными лозунгами, претворять в жизнь каковые, впрочем, всё равно никто не собирается.

Всё это – родовые признаки нашей «управляемой» демократии. Которая, ни с какой точки зрения, не являясь демократией, всё-таки – и это надо признать – функционирует лучше, чем предшествовавшая ей вполне реальная «неуправляемая» демократия конца восьмидесятых – начала девяностых. И тем не менее в самой сути своей современная «управляемая демократия» также глубоко ущербна – ибо официально базируется на тех формальных принципах, на преодоление которых она, в сущности, и направлена.

В первую очередь, это – сам принцип «всеобщего, прямого, равного и тайного» волеизъявления народа, являющегося основой всей и всяческой легитимности в стране. Именно этот принцип, не соблюдаемый уже решительно нигде, но по сей день почитающийся незыблемой основой демократии, и является сегодня главным злом. Будучи направленным на то, чтобы уравнять всех в правах, он попросту делает всех сознательно голосующих одинаково бесправными: исход голосования становится зависим не от них, а от того, в чьих руках находится инструментарий по управлению теми, кто сам сознательно не голосует – манипулируемым большинством. Которому, в свою очередь, исход голосования сам по себе глубоко неинтересен.

О введении имущественного ценза на выборах в последнее время говорят всё чаще и чаще – сегодня эта идея уже далеко не столь маргинальна, как раньше. Скажем, последнее заседание «Серафимовского клуба», начавшееся с обсуждения текущей политической ситуации, в итоге закончилось всеобщей констатацией того, что до тех пор, пока не будет избирательного ценза, все и всяческие выборы будут манипулируемыми. Идея оплачивать собственное право на голосование – глубоко «антинародная» и, наверное, прямо сейчас трудно реализуемая: всё же необходимо, чтобы прошло ещё несколько таких попугайских выборов, как нынешние, чтобы общество осознало её несомненную пользу.

И тем не менее отмена «всеобщего, прямого и равного» и введение имущественного ценза – мера, хоть и необходимая, но отнюдь не достаточная. Поскольку она лишь снимает до некоторой степени проблему манипулирования «электоратом», но совершенно не решает проблему адекватного представительства во власти интересов всех социальных групп. Впрочем, добиться этого посредством «настройки» имеющейся мажоритарно-партийной системы попросту не представляется возможным. Гораздо более эффективным было бы её расширение и дополнение за счёт организованной по иному принципу сословно-представительской надстройки.

Сложившееся в России за последние пятнадцать лет общество можно с полным правом считать корпоративно-сословным. На наших глазах из позднесоветского средостения сформировались даже не «классы» в марксистском понимании, а именно что сословия, различающиеся не столько даже достатком, сколько родом занятий. Собственники, частные управленцы, «государевы люди», наёмные профессионалы, ремесленники и торговцы из т.н. «мелкого бизнеса», военные и милиция, крестьяне, «бюджетники» всех типов, наконец – всё это чем дальше, тем явственнее оформляется в противоположные по интересам социальные корпорации. Месячный доход топ-менеджера успешной компании может быть существенно больше, чем у владельца небольшой фирмы, однако, когда этот топ-менеджер, скопив денег, уходит с работы и открывает свой собственный «свечной заводик», он это воспринимает как повышение в классе, становясь собственником-рантье (который может вообще ничего не делать, наняв управляющих и оставив себе лишь ренту). В свою очередь, средний чиновник, если не брать взяток, будет получать крайне маленькие деньги, однако, уходя с госслужбы в частный бизнес (где доходы подчас даже больше, чем можно было заработать на взятках), он совершает в собственных глазах своеобразное «понижение в классе».

Частные компании, активно играющие в политику (тот же «Юкос», к примеру), представляют интересы лишь двух таких социальных корпораций: крупных собственников и наёмных профессионалов частного сектора (собственно, эта смычка и имеется в виду в качестве социальной базы проекта «новой правой партии»). Агентами чиновничества и – отчасти – находящихся на балансе у государства бюджетников выступает администрация президента и контролируемая ею официальная «партия власти»; агентами силовых структур – т.н. «чекисты». Все остальные «сословия» пока не имеют столь явного представительства, но это, впрочем, дело довольно близкого будущего.

Совершенно очевидно, что для того, чтобы исключить ситуацию, когда одни из них скупают пол-Думы, а другие при попустительстве третьих за это берут и сажают в тюрьму (как это случилось с Платоном Лебедевым), необходимо, чтобы отношения между ними выяснялись не под ковром, а в гласном политическом процессе. Иными словами, нужна такая верхняя палата парламента, в которой были бы пропорционально представлены все имеющиеся на сегодняшний день социальные корпорации. Сенаторы от «олигархов», от чиновничества, от армии, милиции и чеки, от среднего бизнеса, от профессиональных объединений, ремесленных союзов, от церкви, науки и культуры, от крестьянства, наконец.

Самое смешное, что этот план – далеко не такая утопия, и, более того, гораздо ближе к реальности, чем, к примеру, введение избирательного ценза. Дело в том, что этот процесс уже происходит явочным порядком с нашим Советом Федерации: скажем, такие сенаторы, как олигарх Невзлин (пусть и уже ушедший из Совфеда), православный банкир Пугачёв, экс-глава ГИБДД Фёдоров и конкретный уралмашевский бизнесмен Вихарев гораздо больше похожи на официальных представителей во власти своих социальных корпораций (олигархат, «чекисты», милиция и братва, соответственно), чем на сенаторов от Чувашии, Тувы, Карелии и Курганской области. И всё, что нужно для того, чтобы превратить нынешний Совфед в полноценный сословно-представительский институт – это отказаться от регионально-федеративного принципа его комплектования в пользу корпоративно-профессионального (как именно этот принцип будет работать – вопрос, требующий отдельного разговора).

Проблема, кроме этого, в том, что сам Совфед сегодня имеет гораздо меньше прав и возможностей, чем даже Госдума. Являясь формально одним из центров власти в стране, сегодня он практически ничего не решает, лишь утверждая (или не утверждая) решения, принятые в Думе. Бюджет государства – главнейший документ, по которому живёт страна в течение годичного цикла – сначала пишется в правительстве, потом дербанится Думой, в зависимости от текущей политической конъюнктуры вкупе с усилиями лоббистов и, наконец, утверждается Совфедом.

Наверное, гораздо справедливее и эффективнее было бы наоборот – когда бюджет сначала поступает в верхнюю палату, откуда выходит уже как результат нахождения баланса интересов между представителями всех имеющихся социальных корпораций, и лишь впоследствии утверждается нижней палатой, избираемой по одномандатным округам и партийным спискам. Но избранной только теми, кто сам пришёл и заплатил, пусть символическую сумму, за своё право голосовать.

Что же до «всеобщего, прямого, равного и тайного», то его необходимо оставить только на одних выборах – на президентских. Просто потому, что именно эти выборы все, без исключения, воспринимают как самые главные, и, более того, они даже не столько есть собственно демократическая процедура, сколько – выборы-96 и выборы-2000 тому свидетельство – подтверждение (либо неподтверждение) лояльности народа действующей власти – неважно, кем персонифицированной – и борьба на них всегда идёт именно за это. И, следовательно, именно эти выборы есть акт продления того самого общественного договора между Кремлём и всей остальной Россией – акт, в праве на который отказывать нельзя никому.

Что получается в сухом остатке? На самом деле, при наличии массы исторических аналогий, на сегодня это – принципиально новая политическая система, своего рода ответ на вызовы, связанные с кризисом демократии – который, кстати говоря, далеко не чисто российское явление. Ревизия идеалов Великой Французской Революции – в особенности «эгалите» – назревшая и перезревшая необходимость. Признав в конечном счёте имущественное неравенство людей – а нас таки заставила это сделать сама история – мы уже их нарушили, похоронив тем самым великую и кровавую прогрессистскую утопию. Сегодня неотвратимо наступает время другой утопии – утопии политического равенства. И её смерть – вопрос времени, и только.