Накануне дня знаний государственный агитпроп устроил пафосную кампанию по поводу отправки детей в школу – эта тема вот уже который день является главным хитом новостных программ. Сколько денег надо тратить на учебники и тетрадки, как прошёл всероссийский педсовет, какова готовность к новому учебному годы сельской школы в деревне Кузькино… Всё это, как и любая очевидная кампанейщина, ближе к своему апогею вызывает тоску и неуверенность. Особенно у тех, кому сейчас отправлять детей в школы, и у тех, кому в этой самой школе их учить.
В последние годы повелось, что школа – один из главных полигонов для всевозможных экспериментов, бурно и всенародно обсуждаемых. Переход на одиннадцати-, а потом и на двенадцатилетку, введение новых предметов, преподавание (или непреподавание) религии, единый госэкзамен… Страшно даже подумать, какие вихри пронеслись над школой на наших глазах, и какие ещё пронесутся. И вместе с тем по самому большому счёту – то есть с концептуальной точки зрения – российская школа осталась гораздо более советской, чем этого требует время, и вместе с тем гораздо менее эффективной, чем она была при социализме. В первую очередь потому, что проводившиеся реформы были, как правило, результатом различных инициатив, разрозненных и отфонарных, а не осмысленной, проектно-обусловленной деятельности по модернизации школы.
То, что школа осталась во многом советской, на самом деле даже хорошо: всё-таки советское образование – это марка даже сейчас. И именно по этой причине, благодаря инстинктивному пониманию того, что образование и воспитание детей – та сфера, где перед тем, как отрезать, надо отмерять не семь, а семьдесят семь раз, - все изменения были в самой сути своей поверхностными, косметическими, не затрагивающими основ.
Что имеем в результате? Сегодня обычная государственная школа – это место, где ребёнка гарантированно «нагрузят» теоретическими знаниями – и сделают это получше, чем в школах большинства других стран; однако при этом знаний о современной действительности – то есть информации, более всего необходимой для социализации человека – в этой программе будет минимум. Эту информацию даст ему только непосредственное окружение, его одноклассники, и какой она будет – лотерея с драматическим исходом.
Двенадцатилетка
Почему срок обучения в школе всё время удлиняют? Казалось бы, ничего странного, это нам ещё Ефремов популярно объяснял: по мере развития и усложнения цивилизационных институтов время, необходимое на социализацию ребёнка, будет постоянно увеличиваться. И во всех буржуазных демократиях уже давно учат куда дольше, чем у нас; так что движение к увеличению количества школьных чудесных годов есть движение от первобытной дикости к просвещению и прогрессу.
Впрочем, в нашем случае двенадцатилетка к этой прогрессистской лапше отношение имеет самое косвенное. Реальные причины её возникновения на горизонте – куда более прозаические: сильное увеличение количества предметов, преподаваемых в школе – так, что на них перестало хватать учебных часов, и необходимость выравнять общий уровень учеников посредством удлинения этапа начальной школы. С первым всё понятно: эксперименты последних лет всё же не прошли даром – всевозможная «логика» и «МХК», преподаваемые всё теми же старорежимными училками, нужны не столько ученикам, сколько этим самым училкам – дополнительные часы и, следовательно, какие-никакие дополнительные деньги. Со вторым – тоже: состав детей, приходящих в первый класс, сегодня наглядно различный по подготовке и уровню; от горе-вундеркиндов, замученных знаниями ещё в детсадовском возрасте, до детей недавних мигрантов, которые порой по-русски знают полтора слова, и те – «подайте на пропитание».
Сколь очевидны неопровержимые мотивы перехода на двенадцатилетнюю систему, столь очевидна и вопиющая глупость этого решения. Не говоря уже о самых явных проблемах – например, что у Митрофанушек мужеска пола теперь нет никаких шансов не загреметь в армию прямо со школьной скамьи – это бы ещё полбеды; в конце концов, надо же кем-то ряды крепить. Гораздо опаснее именно прямые последствия благих намерений – введение новых предметов и выравнивание общего уровня учеников.
Новые предметы – разговор особый. Их появление в школьной программе обусловлено тысячей причин, но всегда бессмысленно – просто потому, что у российской образовательной системы нет сегодня технической возможности подготовить на должном уровне преподавательские кадры для внедрения какого бы то ни было предмета. В реальности же школьная программа насыщается паллиативами – курсами, которые никто не знает, как читать, а потому учителя либо соображают что-то в домашних условиях, либо попросту под видом новых курсов повторяют в видоизменённом состоянии старые.
Однако уравниловка куда более опасна. Дело в том, что образование как таковое имеет две основные задачи, во многом противоположные друг другу: это, во-первых. закладка всем без исключения некоего базового уровня знаний, а во-вторых – вычленение элит. Разумный баланс между этими задачами возможен лишь в том случае, если работает ступенчатый принцип – когда отбор ведётся в несколько этапов, и на каждый следующий уровень уходит существенно меньшее количество учеников, чем на предыдущий. В случае же, если различия между ними нивелируются до полной неотличимости, причём, как водится, скорее лучшие «проседают» до уровня худших, чем наоборот – такой качественный отбор становится попросту невозможным.
Особенно остро эта проблема встаёт сейчас, когда наше общество стремительно дифференцируется, на глазах становясь всё менее однородным. Советская школа, вообще заточенная под уравниловку, давала системные сбои даже при социализме – надо ли говорить, насколько это усугубилось сейчас. И потому пытаться вдохнуть жизнь в уравнительные механизмы школьного образования – занятие не только безнадёжное, но и вредное.
Религия в школах
Проблема преподавания религиозных дисциплин в школе – одна из самых острых, почти политических, которая вышла далеко за рамки дискуссий об образовании как таковом. Вокруг этой темы слишком много суеты и пиара, чтобы можно было говорить о ней спокойно, в смысловых категориях. Отношение общества к религии вообще и церкви как институту проецируется на школу, и потому, отвечая на вопрос о религиозных предметах в школе, любой человек обычно говорит не о том, насколько это важно узнать ребёнку, а о том, любит он попов или не любит.
В итоге получается жуткая картина: живя в эпоху разворачивающихся на глазах религиозных войн, которые ведутся теми, кто не знает о своей собственной религии ничего или почти ничего, люди, тем не менее, вновь воспроизводят в своих детях это взрывоопасное во всех отношениях невежество – на почве вполне естественного антиклерикально-просветительского пафоса. Понять, что базовое представление о религиях есть вещь прямо обратная «промывке мозгов», крайне трудно, ибо здесь даже у рационалистов всегда работают не разум, а эмоции. Утешает лишь то, что именно по этому вопросу – о преподавании религии в школах – в своё время раскололась едва ли не половина европейских партий; стало быть, мы не одни такие идиоты, что спорим на эту тему до хрипоты.
Кто должен преподавать религиозные предметы в школе? По антиклерикальной логике, даже если какая-нибудь «история религиозной культуры» ею и допускается, пускать в школу попа или муллу оказывается категорически нельзя: только «нейтральный» учитель. О том, какую ахинею может дать детям этот самый «нейтральный» учитель, могущий оказаться совершенно любых религиозных взглядов, но при этом значительно менее образованным, чем даже средний поп после семинарии, обычно не думается. Не говоря уж о том, что если в церковь за последние годы пришло целое поколение молодых и вполне сегодняшних людей, то в школе ничего подобного не произошло.
Воюя против прихода в школу «служителей культа», неоатеисты сами не замечают, что тем самым они исподволь отказывают своим детям в способности сделать самостоятельный духовно-нравственный выбор, полагая их полностью подверженными влиянию извне. Если же видеть в ребёнке свободную и самостоятельную личность, то нет никакой проблемы в его знакомстве с таким важнейшим обстоятельством человеческой цивилизации, как религиозная вера в её традиционном виде, многие века определявшем жизнь людей. Светским государством, во всяком случае, Россия от этого быть не перестанет.
Платная бесплатная школа
Общую стоимость подготовки ученика к школе в любом крупном российском городе телевизор определил примерно в 15 тысяч рублей (хотя, конечно, можно на многом сэкономить). Как ни крути, это – уже не бесплатное образование: родители платят уже не символические, а самые серьёзные деньги за учебники, форму и т.п. Тот факт, что в структуре затрат на обучение детей оплата труда педагогов пока полностью отсутствует (видимо, предполагается, что они оплачиваются государством из налогов, которые платят родители), - явление очевидно временное. Рано или поздно со средним образованием начнёт происходить то, что сегодня уже вовсю происходит с медициной: желая быть уверенными в том, что за их детьми следят, их учат и за них отвечают, родители сами начнут предлагать деньги учителям и классным руководителям. И это будет уже не блажью богатеев, желающих учить ребёнка непременно в дорогом элитном заведении, а нормальной реакцией человека самого среднего достатка, беспокоящегося о судьбе своих детей и понимающего всю проблемность бесплатных социальных благ.
Сложность, однако, в том, что принцип такой ответственности сами педагоги понимают далеко не всегда и не везде. Мотивы работы в сегодняшней низкодоходной школе у людей самые разные: от подвижнического служения до реализации менторских амбиций или вообще хоть какого-то занятия. Воспринимать педагогическую работу как труд, конкретно оплачиваемый в зависимости от результата – целая наука, которую им будет крайне непросто освоить. А потому получится как везде: расставание с деньгами ни к какому результату для родителей, кроме облегчения кошелька, не приведёт.
Идти в платную школу уже сейчас – тоже не выход. Изначально коммерческое среднее образование в наших условиях – это постоянное разводилово на деньги, без конца и края. Вопрос даже не в том, что, если родители оказываются в состоянии отдать ребёнка в платную школу, то они воспринимаются там как обладающие явно лишними деньгами. Проблема в том, что в отсутствии стабильных, многолетних брендов на этом рынке – а они, в силу специфики этой сферы, могут «вырасти» только в течение весьма длительного времени, - любое предложение будет котом в мешке, а ценообразование – в высшей степени отфонарным.
Вместе с тем принцип «всеобщего, обязательного и бесплатного» среднего образования так или иначе обречён навсегда уйти в прошлое. Это означает, что государство будет стремиться обеспечить тот самый образовательный минимум только тем, у кого нет никаких возможностей получить нечто большее. И, таким образом, бесплатная школа из повсеместно распространённого стандарта перейдёт в категорию социального блага для малоимущих – с соответствующим контингентом обучающихся и вполне специальными условиями обучения. Главным требованием к такой системе, помимо очевидно необходимого «минимального уровня», будет возможность отследить наиболее талантливых и дать им шанс продолжить обучение – этакий социальный лифт. Выбор между платным и бесплатным образованием тем самым сохранится в любом случае – вопрос о деньгах станет лишь вопросом личной ответственности родителей за образование детей.
Первое сентября
Восемнадцать лет назад, 1 сентября 1985 года, автор этих строк первый раз в жизни шёл в школу – как положено, аккуратно подстриженный, в синем костюмчике и с бабушкиными дачными гладиолусами в руках. Обычная, старая московская школа, где учился отец ещё в сороковые. Ветер перемен пока даже и не собирался дуть – разве что на красном кумаче кое-где уже было написано белыми буквами первое слово-фетиш: «ускорение». Наша семидесятилетняя учительница торжественно выстроила свой первый «А» под белой табличкой, повела в класс на первый урок.
Так, как изменялись мир и жизнь с 85-го по 94-й год, наверное, бывает не чаще раза или двух в столетие. Каждый новый учебный год оказывался вехой в истории, буквально ощущавшейся за школьной партой – по тому, как терялись учителя, не знавшие, куда теперь девать учебники, по которым они учили детей десятки лет до этого. В девяностом директриса избиралась в депутаты Моссовета, надеясь пробить для школы строительство бассейна – и проиграла во втором туре какому-то древнему пенсионеру, который догадался написать в объявлениях, что он поддерживает Демократическую платформу: вместо бассейна возле школы вырос городок из бытовок для турецких строителей. В девяносто первом сами собой кончились пионерская и комсомольская организация. В девяносто втором я уже оказался в другой школе – это был возникший ниоткуда и просуществовавший ровно два года «экологический лицей». Потом «экологический» лицей пришлось менять на «культурный» - но это, слава Богу, уже был последний, 11-й класс.
Сейчас не так; по крайней мере, годы снова стали более похожи один на другой, и, отдавая ребёнка в школу, можно быть более-менее уверенным, что она не закроется и из неё не убегут завтра две трети учителей. Однако понять, как и чему, в конечном счёте, там учат, всё более мудрено – это очень хорошо видно по тем детям, которые учатся сейчас. И потому день знаний – скорее повод для всевозможных раздумий, чем радостный праздник. Даже для тех, кому в этом году вести в школу своих первоклашек.
