Промелькнувшее около месяца назад сообщение о внесенном в секретариат украинского парламента законопроекте «О сале» прошло повсеместно по разряду курьезов, каковыми любят баловать своих подписчиков маленькие сетевые информагентства. Карикатурный характер начинания подчеркивался содержащимися в проекте пунктами о признании сала национальным достоянием и строгой государственной стандартизации этого продукта.
Смех, однако, получается беспричинный. Почти в каждой культуре существует гастрономическое явление, так или иначе признаваемое за сакральное и тщательно оберегаемое юридически — не столько по сентиментально-историческим, сколько по вполне практическо-экономическим соображениям: покупая — как правило, не задешево — не просто хлеб насущный, но некий кулинарный символ, потребитель, особенно иностранец, должен понимать, за что он платит такие деньги.
Вряд ли найдется на свете гурман, способный втемную отличить пармскую ветчину от гораздо более дешевой лигурийской. Или осознанно предпочесть немецкий киршвассер австрийскому. Соучаствуя в глобальной спекуляции деликатесами, обжора платит за душераздирающие истории про печати, которые ставятся бесстрастными контролерами на придирчиво выбранных окороках, и про хитроумные устройства, сортирующие по размеру яблоки, только и пригодные для производства настоящего фруктового самогона.
Алкоголь вообще — наиболее благодатная почва для сочинения самозабвенных мифологий. Scotch Whisky Act 1988 года не только указывает, что изготовление настоящего шотландского виски должно осуществляться исключительно в Шотландии, но и подробно описывает, например, крепость исходного, неразбавленного дистиллята в 94,8 градусов, разрешает выдерживать продукт исключительно в дубовых бочках, не более чем в семь сотен литров, и только на аккредитованных складах и запрещает использовать любые вкусовые добавки, кроме спиртовой карамели. (Понятно, что отличный, по крайней мере в части географической, ирландский whiskey, во всяком случае, не хуже.) Французский декрет 1909 года изощряется в условностях производства настоящего коньяка еще пуще. Любовные подробности про то, что, например, в департаменте Дордонь (в отличие от департамента Шарант) только некоторые районы достойны выращивать виноград для коньяка и что бочки для оного должны быть непременно изготовлены из дубов Тронсе и Лимузена, вот уже сто лет работают безотказно: потребитель выкладывает свою сотню за бутылку и не чешется. Ром и граппа, аквавит и самбука, кашаса и портвейн (не говоря уж о сухих винах) описываются в государственных актах, которые сами по себе есть важнейший маркетинговый инструмент.
Ничего подобного с главной русской алкогольной гордостью не происходит. Начавшиеся при царе Горохе судебные процессы за правообладание всемирно известными марками, умение различать «Союзплодимпорт» и «Союзплодоимпорт» и проверка водочной этикетки с мастерством капитана Алехина (шрифт, цвет, номер партии, качество нанесения клея на обратную сторону… ажур!) — понятно, что рядовой зарубежный потребитель, оказавшись в московском магазине, выбирает либо «Столичную», либо то, что подороже (этим, кстати, объясняется появление в последнее время сразу нескольких марок, цена которых для водки запредельна).
Унаследованное с дореволюционных времен отношение к водке как всего лишь к сверхнадежному источнику налоговых и акцизных поступлений требует от государства одних только гарантий, что выпивший потребитель не ослепнет или не умрет. Госмонополия на спирт теоретически удовлетворяет этому; изготовление заведомо опасных для жизни суррогатов уже не приносит сверхприбылей. Превращение водки в тот самый национальный гастрономический символ предполагает усилия совсем другого рода.
Во-первых, что мешает зафиксировать юридически (желательно, от имени государства) старый рекламный лозунг «Only vodka from Russia is genuine russian vodka»? Идеальный вариант присвоения Россией исключительного права на слово vodka (остальному человечеству можно широким жестом оставить название wodka) многими юристами признается нереальным, но, по крайней мере, достойным попытки (отказ от любимых игрушек вице-премьера Гордеева – “Советского шампанского” и российского “коньяка” – тут, правда, неизбежен: qui pro quo).
Во-вторых, количество производителей и брэндов несуразно велико. Нет, понятно, что ни один ЛВЗ никогда не закроют. Но небо на землю не упадет, если продукцию, называемую «водка», будут производить, допустим, двадцать заводов в России, а остальные – по той же, если хотят, рецептуре – «пшеничную настойку», «крепкий спиртной напиток» или, наконец, пресловутое «хлебное вино». Разумеется, вопрос выдачи права на слово «водка» тут же попадает в разряд коррупционных, но относительно малое число аккредитованных винокурен по крайне мере оставляет шанс на известную прозрачность процесса.
В-третьих, принцип «один брэнд – один завод» должен быть возведен в ранг «Отче наш». Правообладателем марки может быть и государство (относительно главных это даже полезно), но водка «Урюпинская звезда» должна производиться исключительно в Урюпинске (или в Ленинске-Кузнецком, что не приниципиально, но тогда уж только там).
В-четвертых, чрезвычайно перспективным может оказаться казенное градирование водки, в зависимости от качества. Разговоры о преимуществах (допустим) Hennesy VS перед Martell VSOP и им подобные – важнейшая составная алкогольного мифа. У нас же водкой премиум называют любую смесь спирта с водой, от которой не наступает смертельный исход. Между тем, навык отличать виноград от бузины в России никуда не делся: “Не “Столичную” пьем, а “Особую” – разъяснял тридцать лет назад герой Александра Галича буржуйство своего загула. Различие между водкой “люкс” и водкой “премиум” может быть доступно только технологу, но за гарантированный “премиум” заплатят больше. “Частный сектор”, между прочим, уже оценил всю выгоду продажи водки по виски-коньячным законам. “Винтажная водка” из “разных зерновых спиртов”, с точки зрения специалиста, выглядит дико, но $30 за пол-литра на гостей столицы действуют убийственно: продукция идет нарасхват.
Разумеется, нет ничего проще: объявить все это непрагматичным баловством, ничтожным, с точки зрения, например, борьбы с контрафактным алкоголем. Отношение к разнообразным символам (от государственных до корпоративных) как к чему-то никчемному, не заслуживающему серьезного внимания, вообще считается сейчас в России признаком умеренных взглядов и подспудной солидности. Это, однако, исключительно локальная забава. Если усилия грузин и молдаван, истративших изрядные деньги не столько на рекламу, сколько на приучение потребителя к тому, что “Саперави” и “Белый аист” не могут стоить меньше известной суммы, покажутся неубедительными, стоит вспомнить, что родоначальники всей винной мифологии – французы – придумали свой АОС (систему контроля над происхождением вина) только из-за того, что после нашествия филоксеры рынок оказался завален дешевыми подделками под известные марки. Теперь понятия “фальшивое французское вино” попросту не существует.
Лучшую закуску к водке Россия уже потеряла. То из Китая, то из Италии приходят очередные реляции об успешной добыче осетровой икры из окультуренной рыбы, в результате чего цена продукта на европейских рынках рискует упасть вчетверо. Но если производство caviar’а, помимо безалаберности властей и небывалого расцвета деловой инициативы в дагестанской элите, зависит еще и от естественных причин, то постановка на цивилизованные рельсы тривиального процесса смеси спирта с водой (сулящая в обозримом будущем немалые дивиденды внешнеэкономического характера) есть вопрос одной только административной воли, причем прилагаемой без излишних усилий.