Вот уже сколько времени после «Норд-Оста» мы говорим не о главном. Можно ли вести переговоры с Масхадовым, то есть, причастен ли он к теракту и многое ли он контролирует в Чечне? Тот ли газ и в той ли концентрации был применен? Должны ли журналисты обеспечивать священное право общества знать заранее и во всех подробностях планы спецслужб, разглядывать трупы и слушать рыдания?
Все не то. С Масхадовым переговоры вести бессмысленно не потому, что он – не субъект переговоров, замаран и бессилен, а потому, что нет самого объекта, предмета этих переговоров. И нет его опять-таки не потому, что территориальная целостность России не обсуждаема. Разве это сейчас поставлено на карту? Разве речь идет о независимости Чечни? Да, лет десять назад, возможно, для кого-то это и было целью, во всяком случае, официальным лозунгом. И тогда, наверное, еще были возможны аналогии с алжирским кризисом и поведением в нем де Голля – при всей разнице в географической, исторической, политической и экономической ситуации. Но сегодня аналогии совсем другие. Полагать, даже теоретически, что предоставлением независимости или какого-то особого статуса республике Ичкерия (и/или Палестине) проблема разрешится – это примерно то же самое, что думать в 1938 году, будто цель Гитлера – Судеты, и ими он и удовольствуется. Так что если уж вспоминать де Голля, то не в связи с Алжиром, а в связи с его лондонской речью 1940 года, призвавшей Францию к сопротивлению, давшей сопротивлению моральную и психологическую основу.
Вот здесь мы, собственно, и подходим к тому, о чем следует говорить и думать в первую очередь. Морально, идейно и психологически – готовы ли сегодня к сопротивлению мы, наш мир, наша цивилизация? Дело ведь, в конечном счете, не в работе спецслужб, не в применении спецсредств, не в создании спецрезервов. К началу Второй мировой демократическая Европа имела ведь над фашистской Германией существенный перевес и в экономическом, и в чисто военном отношении. Не имела перевеса или хотя бы паритета в одном – в воле бороться. Для борьбы с одним тоталитарным чудовищем пришлось вступать в союз с другим, и, увы, очень большой вопрос – чем кончилась бы та борьба без такого союза.
Сегодня мы стоим перед угрозой не меньшего масштаба. Противник, похоже, на свой лад не менее силен и уже точно не менее беспощаден, чем гитлеровский фашизм. И замысел у него не менее глобален – все то же установление «нового мирового порядка». А монстра, которого можно было бы позвать на помощь, на планете сегодня нет. Нынешняя Россия, благодарение Богу и нам самим, - не сталинский СССР. Она сама часть того, что называется «цивилизованным миром». Тем не менее – а вернее, именно поэтому – в Четвертой мировой она может сыграть роль столь же важную, как во Второй.
И дело отнюдь не в расположении на карте и масштабах территории и не в остатках ядерного величия. Условие, без которого нечего и ввязываться в борьбу, а лучше капитулировать сразу, без боя, - это уверенность в своей правоте, признание абсолютного, а не относительного, характера своих ценностей. Они должны быть для нас столь же несомненны, как «Аллах Акбар» для шахида. Стоит ли их перечислять? Достаточно просто напомнить, что под «общечеловеческими ценностями» мы, по сути, понимаем европейские ценности Нового времени, идеи Возрождения и Просвещения. Из них исходили буржуазные революции, на них строились современные государства атлантического мира. Но у них это происходило лет двести назад. Россия свою буржуазную революцию переживает сегодня. Что, конечно, есть причина очевидной ее отсталости по многим направлениям. Но зато те идеи и ценности, которые на Западе за эти двести лет успели пообветшать и повыветриться, превратиться в пародию на самих себя, для нас свежи, не до конца опробованы, служат предметом экспериментов и обсуждений в современной ситуации. Если для России жизненно важный вопрос – прочные ли корни пустит дерево этих идей на нашей почве, то для остального западного (цивилизованного, европейского, атлантического – как угодно, всем понятно, что имеется в виду) мира столь же важно, чтобы к этому дереву был привит российский побег, чтобы в него влили новые соки, вдохнули молодую жизнь.
Последние события показывают, что это вовсе не патриотическая утопия. Когда нам говорят пошлый вздор про то, что у террористов нет ни национальности, ни религии (это у бандитов-то на Дубровке!), то этим хотят сказать, что не надо резать и даже осуждать всякого просто за то, что он чеченец и мусульманин. Кто бы спорил. Только с такими увещеваниями имело больше смысла обращаться несколько лет назад к цивилизованным парижанам, после серии взрывов в своем городе (погибло, кажется, семь человек) разгромившим множество лавочек «черных» торговцев. Нет, само слово «черный» (или его аналоги), конечно, произносить – Боже упаси, неполиткорректно. Равно как и не увидеть тысячи причин, оправдывающих террористов – что в Чечне, что в Палестине. Но вот стекла побить реальному соседу-арабу и за Ле Пена проголосовать – да за милую душу. А в Москве, у диких русских варваров, после того, что случилось в «Норд-Осте», - ничего подобного. Даже самые ревностные и отважные правозащитники ничего не нашли. (Все опасения нашей свободолюбивой и за то подавляемой жестокими властями прессы очень походили на то, что мы слышали в августе 91 года. Если кто помнит, главной заботой у нас тогда было, как бы не началась охота на ведьм, то бишь, на коммунистов, а главной печалью – что газету «Правда» закрыли на три дня. Впрочем, наши СМИ – это отдельная, неувядаемая тема.) Именно Россия сейчас становится настоящим плавильным котлом, где веротерпимость и вообще толерантность проявляются на деле, а не в лингвистических политкорректных изобретениях. Не случайно сотни тысяч чеченцев живут во внутренних областях России, а не ищут приюта у единоверцев.
Но это все – совсем не то же самое, что поиски (и признание) правоты за теми, кто покушается на сами основы нашей жизни. Твердость в противостоянии им вовсе не означает готовности прибегать к их методам. Совсем не нужно – не только непозволительно, но и неэффективно – привозить их близких под стены здания, где они держат заложников, и угрожать расстреливать детей по одному. Мы не должны на них походить, мы не должны и стараться их понять и, следовательно, простить. Наше осуждение и неприятие должно быть безоговорочным. Вспомним сравнительно недавний опыт успешного искоренения терроризма в Европе: всякие красные бригады и армии сгинули тогда, когда окончательно и для всех они перестали быть романтическими героями, а стали обыкновенными убийцами, когда их жертвы перестали испытывать комплекс социальной вины.
Коротко и примитивно говоря, главное оружие против агрессивной бесчеловечности – это ясность и твердость духа. Россия, проживающая сейчас этап исторического творчества, может стать лабораторией и полигоном в разработке этого оружия для нашего мира.