В России вышел в свет роман Саддама Хусейна "Забиба и царь" (СПб., "Амфора", 2003). Время создания этого романа - тайна, покрытая мраком. Не известно наверняка даже имя сочинителя: на обложке иракского издания стоит туманное словосочетание: "Роман своего автора", но в предисловии дан прозрачный намек на иракского президента.
Уйдя - навсегда ли, на время ли? - от своих подданных и от всех нас, Хусейн ушел, чтобы жить не столько в памяти, сколько в воображении. Изредка информационные агентства мира сообщат со ссылкой на мужественный катарский телеканал, что в глухой деревне Саддама видели отхлебывающим кофий в компании с косматым оборванцем, когда-то называвшимся старейшиной. Или волны радио ночью примчатся, донося сквозь бетон катакомб глухой, еле внятный голос. Или пленка, запечатлевшая спину и пол-лица вполоборота, будет растиражирована CNN, а эксперты ЦРУ примутся угадывать, что это за камешек слева в нижнем углу кадра, совать застывшее мгновение под мощнейшие увеличительные приборы, чтобы по камешку, по крупице этой установить местонахождение разыскиваемого диктатора, но вдруг какая-то светлая голова выступит с робким предположением: "Господа, мне кажется, это двойник!" - и все насмарку. Ведь у Саддама много двойников. Один выступает за него перед народами, другой отдает распоряжения генералам, третий - наставленья сыновьям, четвертый неустанно спит с многочисленными наложницами, а пятый, возможно, пишет за него речи и вот теперь написал роман. Нет Хусейна, остался один собирательный образ. Саддам перестал быть руководителем государства, сатрапом, диктатором, растворявшим в соляной кислоте своих недругов, обладателем дворцов и нефтяных залежей. Началась его литературная во всех смыслах слова биография.
Восточные правители знают толк в искусствах. Они не пишут мемуаров, потому что мемуары, даже виртуозно присочиненные, - это все же документ, а документалистика истребляет обаяние тоталитаризма с той же неизбежностью, с какой гражданское общество уничтожает саму тиранию. Страх смерти сильнее смерти, а надежда выжить надежнее закрепленных демократическим законом гарантий личной неприкосновенности. Всякий достоверный факт - враг воображения, всякая логика суше и страшнее безотчетности, и потому любой единоличный тиран опирается на чувства подданных гораздо больше, чем на репрессивный аппарат, математически безотказный в своей беспощадности.
Потому роман Саддама Хусейна написан о любви. Это любовь царя к простой девушке. Ее зовут Забиба, и себя она именует дочерью народа. Любовь народа и дарованного ему небом руководителя может и должна быть взаимной. Сношения Забибы и царя неспешны, витиеваты, изысканны и преисполнены платонизма. Беседы их продолжительны, как тысяча и одна ночь, и мудры, как сказания Пророка. Народная душа обрела плоть и вселилась в самое сердце правителя, подготовленное Богом к принятию этого дара. "Ты должен всей своей душой, всей жизнью и помыслами быть частью народа", - говорит царю Забиба. "Да, великий царь славен своими делами, - говорит она в другой раз. - Но все его свершения осуществляет народ". Иногда она даже бывает столь смела, что выдвигает идею конституционной монархии: "Можно собрать эмиров, чтобы они на свободной основе выбирали царем самого достойного среди них". И царь покорно слушает и внимает, и качает прекрасной головой с курчавыми черными волосами, соглашаясь, соглашаясь, соглашаясь с красавицей, ибо устами ее говорит сам народ.
Но вот сюжет: от руки ничтожного и недостойного, неразумного и презренного мужа Забибы, заподозрившего ее в плотской измене, погибает красавица, и тело царя, из которого вынули душу, в скором времени угасает и превращается в тлен. На страну обрушиваются чужеземные поработители, которым уже готова служить растленная аристократия, но идеи Забибы успели проникнуть не только в сердце мертвого царя, но и в вечно живую душу иракского народа, который продолжает свое победное шествие в истории, вооруженный благородными девизами: "Слава героям! Слава Забибе! Пусть живет Забиба! Пусть живет народ! Да здравствует армия!".
Роман Саддама Хусейна обладает некоторыми литературными достоинствами, главным из которых является то, что автор заставляет героев дуть в свою многоклапанную дудку, а на самом деле пишет только о себе и переживает только сам. Он просто хотел рассказать, какое счастливое будущее строил в прекрасном Ираке, ибо Ирак - центр мировой цивилизации и достоин этого. И он преуспел, он достиг полного единения со своим народом, их души слились в сладостной гармонии, чтобы вместе строить новую жизнь, полную высокого смысла. Но что-то случилось, и будущее обратилось в литературу, а правитель - в бесплотный миф, тиражируемый "Аль-Джазирой" и CNN, но отчаянно и бепрерывно самоидентифицирующийся, возникающий и исчезающий то там, то тут, как мираж в жаркой пустыне. Реальности больше нет, осталось только слово. Имевший множество двойников и вынужденный теперь быть то одним, то другим из них, но только не самим собой, он, уничтоживший свое государство, придумал двойника и ему. И воплотил этот идеал на бумаге. И даже старался следовать классической литературной традиции. Но все равно он - не писатель. Он просто оправдывается. Но нужны ли кому-то еще эти оправдания, - вот в чем вопрос.