Российские СМИ сегодня неожиданно вспомнили о печальном юбилее — 70-летии со дня гибели пионера-героя Павлика Морозова. Хотелось бы писать о чем-то более душеполезном, например — о 20-летии со дня блаженной кончины о. Серафима Роуза, православного американца, возродившего в калифорнийских горах образ жизни, характерный для северорусских преподобных из патериков, мыслителя, богослова и церковного публициста. Но Павлик Морозов — тоже тема значимая, не сам по себе, а как образ и метафора.
Существует несколько способов использования Павлика.
Первый — советский, всем хорошо известный с детства и вполне понятный. О нем можно было бы забыть, если бы не вызванная «демшизовым» разгулом 1990-х болезненная реакция — появление «юных бериевцев», новых комсомольцев, поклонников всего советского без разбору и коммунистического как русского. В этом контексте и Павлик Морозов может вновь вернуться в пантеон известной части нашего общества — коллективизация ведь была делом глубоко исторически оправданным и неизбежным, а потому мальчик-отцепредатель - это достойный слуга «хитрого» мирового разума.
Второй способ — не менее отвратительный — это болезненно антисоветский, существующий в «либеральном» и в «патриотическом» изводах. Либерал в лице Павлика Морозова обличит природное рабство русской души, выразившееся в стукачестве, доносительстве и прочих подлостях, ставших неотъемлемой частью нашего национального характера от княгини Ольги и до чабана Левана Телидзе… «Патриот»-антисоветчик же заговорит с вами о том, что большевики испоганили православную русскую душу, подняли детей против отцов и вырастили на месте истинных русских, которых больше-то и не осталось, поколение «гомо советикусов», «совков», моральных уродов по природе, которые все являются духовными клонами пионера-героя.
Третий способ — ревизионистский, сводящийся к шутливой формуле моего школьного товарища: «всю мировую историю выдумали большевики» — никакого Павлика не было, а если был, то его не убивали, а если его убили, то сами энкаведисты, а если не энкваведисты, то все одно и не там и не так… Способ самый простой — смотреть на прошлое нашей страны как на набор мифологем, необходимых для манипуляций сознанием, и изощренно соревноваться в изобретении все новых и новых или в переворачивании прежних.
Все три способа уводят от очень простой и понятной сути проблемы. Что действительно заставило мальчика двенадцати лет надеть пионерский галстук, а потом заложить сперва отца (председателя сельсовета, кстати, что в 1931 году было исчерпывающей характеристикой подонка), а затем и многих иных родственников (почему-то исключительно родственников)? Не природная подлость русской души и не большевицкая идеология, а тот вечный конфликт, которым раздираемо любое сельское крестьянское общество — конфликт между старшими и младшими. Существуют утверждения, и это вполне вероятно, что Трофим Морозов пил, издевался над сыновьями, ушел от жены к полюбовнице, в общем — унижал человеческое достоинство сына (и не только сына) как мог. В обладавшей сверхжесткими механизмами социального контроля русской деревне такой конфликт разрешался бы просто и понятно — терпением (в худшем случае - с надеждой на смерть отца), сыновним повиновением и послушанием, основанным на заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Исх. 20, 12). В современном городском обществе конфликт тоже решался бы скорее всего без проблем — уходом или бегством из дома — выскочил на улицу и все дела…
В обществе переходном, точнее переломном, ломаемом через колено — не было сил терпеть, да и какое там терпеть, когда вокруг ходит комса и распевает: «всех богов на землю сдернем, визжите черти веселей…». Но не было еще ни возможности, ни привычки бежать, зато уже появились нравы и принципы века сего: «и если он скажет: «убей» — убей, и если он скажет «солги» — солги». Это «убей» и «солги» не — «новая наука», которой подучили большевики, а заклинание, с помощью которого пытались снять и без того непрочный покров старых нравов — естественной стыдливости и уважения к предкам. Конечно, антихристианская и прямо антихристова сущность большевизма проявилась и тут, в кощунственной инверсии слов Христовых: "И всякий, кто оставит думы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или зéмли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную"(Мф. 19, 29). Коммунизм требовал такой же самоотверженности, но речь тут не о методике составления "большевицких святцев", а о том, как и почему появляются люди, готовые в эти святцы войти. Самый изощренный сатанизм играет на самых примитивных грехах человеческих. Мальчик хотел свести счёты с отцом, свои счёты, счёты, по его мнению, вполне справедливые и не имевшие основания ни в какой идеологии: «мамку бил». Он пошел и свёл их тем способом, который ему предоставило в распоряжение советское государство (досоветское российское государство, и это говорит в его пользу, таких легальных способов не доставляло). Любое другое пребывающее в состоянии смуты общество предоставляет для подобного сведения счетов ничуть не меньшие возможности — убить самому безнаказанно или «подвести под монастырь».
Феномен «Павлика Морозова» — отнюдь не национальный русский феномен и не имеет ничего общего с тотальным доносительством, скорее напротив — в Америке, стране действительно всеобщего легализованного стукачества (в том числе и детского) никогда бы не понадобился специальный герой, подобный донос символизировавший. В русских людей пришлось вбивать соответствующую черту путем сложного комплекса мер, да и не вбили, по большому счету — доносительство «ради искусства» или «ради идеи» у нас не в чести. А вот донос в личных целях, как средство решения индивидуальных проблем — явление «общечеловеческое» и устраняемое (точнее – локализуемое) одним и тем же неизменным, хотя и навязшим многим в зубах способом: «почитай отца и мать, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, не возжелай дома ближнего своего…». Способ этот вечен, как и наш временный мир, как вечно живо и дело Павлика Морозова в наших сердцах, если сердца эти устроены «по плотскому человеку».