Широкая немецкая общественность, не так давно весьма резко и недвусмысленно высказавшаяся о Петере Хандке, который признался в симпатиях к покойному Слободану Милошевичу, избрала новой жертвой еще одного классика, Гюнтера Грасса, фигуру куда более статусную, а оттого и более лакомую. Хандке, живущего в селлинджеровском затворничестве, вынудили отказаться от премии Гейне после того, как автор знаменитого романа «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» побывал на похоронах сербского лидера. Парижский театр Comedie-Francaise в лучших традициях Главлита даже снял пьесу Хандке с постановки. Европейская политкорректность, полагающая Милошевича Гитлером, подобных ошибок не прощает, и урок Хандке должен был, по всей видимости, послужить «другим наукой». Не послужил. Нобелевский лауреат Гюнтер Грасс, предваряя выход своего нового романа «Очищая луковицу», признался в интервью немецкой газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» в том, что семнадцатилетним юношей был призван в войска СС (Waffen SS), элитные подразделения третьего рейха. Подробно и обстоятельно Грасс рассказал историю недалекого подростка, который пытался попасть на службу в Kriegsmarine (ВМС), а попал в 10-ю танковую дивизию СС «Фрундсберг». Сюжет этот на самом деле предстает скорее печальным, нежели скандальным или тем паче бросающим тень на биографию Гюнтера Грасса. Сам писатель, объясняя свое долгое молчание и столь неожиданное признание, душой не покривил: трудно сомневаться в действенности нацистской пропаганды и плохой осведомленности юного Гюнтера об истинных целях и задачах СС. Писатель, кажется, меньше всего собирался бравировать героическим прошлым. Мотив признания иной: сбросить долгий и нелегкий груз, освободившись от малоприятных воспоминаний. Казалось бы, честность Грасса не может заслуживать осуждения.

Однако реакция европейского интеллектуального и политического истеблишмента оказалась на редкость жесткой. Журналисты немецких изданий, признавая заслуги Гюнтера Грасса, почти в один голос высказались об утрате писателем «морального авторитета». В вину Грассу была поставлена и попытка поднять тиражи будущего романа. Вспомнили нобелевскому лауреату и его антифашизм, которым он прославился уже не столько как писатель, сколько как общественный деятель и публицист. Эмоциональнее всех отреагировали, разумеется, все никак не нашедшие своей «идентичности» поляки. Комментатор газеты «Жечпосполита» Кшиштоф Готтесман посетовал на то, что в сознании немцев все еще присутствует нацистское прошлое (хотя признание Гюнтера Грасса, скорее, свидетельствует об обратном). Бывший президент Польши Лех Валенса в свою очередь призвал Грасса отказаться от данного ему в 1993 году статуса почетного гражданина города Гданьска. По мнению, Валенсы, если бы факт службы писателя в СС был бы известен раньше, этого звания он бы не удостоился.

Вся эта история, преподанная СМИ в подозрительно однообразном ключе, едва не кончилась отзывом нобелевской премии, однако за Грасса вступились коллеги: скандально известный иранский писатель Салман Рущди, имеющий самое непосредственное представление о машинерии насильственного и ненасильственного давления на изящную словесность, и американский прозаик Джон Ирвинг, немало удивленный слаженным хором европейской прессы. Нобелевский комитет в этой ситуации принял единственно правильное решение, категорически отказавшись обжаловать принятое семь лет назад решение. Возможный прецедент вообще был бы куда разрушительней для литературы, чем несколько месяцев службы Гюнтера Грасса в СС. Пересмотреть нобелевские списки до сих пор «есть тьма сторонников», и начавшаяся вакханалия могла бы превратиться в явную или завуалированную чистку, масштаб которой трудно предугадать.

Удивительное дело, но отношение к литературе в современной Европе, как оказалось, весьма схоже с советским, причем в его худших образцах. Коллективный цензурный комитет обвинил Гюнтера Грасса в том, что его поведение «мундира недостойно». И какая, в сущности, разница, что поведение это – почти полувековой давности, а мундир писателем заслужен именно как писателем. Прославивший Грасса «Жестяной барабан» почти во всех филлипиках, обращенных к развенчанному кумиру, называется «антифашистским романом». Но послевоенная Германия антифашистскими произведениями была не обижена, однако почему-то именно «Жестяной барабан» получил мировое признание. В свете последней исповеди автора этот факт становится второстепенным, хотя именно он-то и является принципиальным. Достаточно только взять в руки роман и перечесть его на одном дыхании.

Есть в «Жестяном барабане» чудовищная в своей трогательности сцена. Главный герой запоминает слова отца: «Когда маленькому Оскару исполнится три года, он у нас получит жестяной барабан». Уродливый музыкальный инструмент, в котором так мало музыки, становится символом изгнания Оскара из мира людей, в котором так мало людей. А калека, умеющий голосом резать стекло, всю эту жизнь стучит и стучит в свое железо. Кажется, он один понимает, что в самом воздухе разлит томительный запах беды.

Нам же осталось дождаться, кому торжествующая Европа вручит жестяной барабан в следующий раз.