От прежнего помпезного культа космонавтики в России не осталось почти ничего. От власти, которая была им озабочена, от гордой идеологии «преодоления природных стихий» - нет и следа тем более. Но 45-летний юбилей полета Гагарина – это не просто советский, научный или триумфально-прогрессистский церемониал, каким он видится сейчас для многих. Праздник 12 апреля, осмысляемый исторически, торжество космонавта и вождя с дворянскими фамилиями бывших крепостных, успех которых в 1961-м признал мир – это прежде всего высшая точка эпохи, которую ныне практически никто не поминает добрым словом. Хрущевизм, со всеми пыльными его «достижениями», космическими и не только, сделался уникальной, по общему согласию, неправильной частью прошлого. И это более чем несправедливо.

Для либерального мифа те времена плохи просто потому, что идеологичны. Реабилитация политзаключенных – да, несомненная добродетель, но надо ведь было и вовсе демонтировать государство! Несносный же Хрущев вместо чаемой ликвидации СССР занялся наступлением на карикатурного буржуя по всем фронтам, стучал ботинком, перемещал ракеты и грозил войной. Кроме того, не простили ему и крестьянского раздражения перед «непонятным» в искусстве – одна выставка в Манеже на исторических весах интеллигенции, кажется, потянет на добрую половину доклада 1956 года. У национал-патриотических критиков прямо противоположные поводы для негодования – «разрушили великую страну». Не было для патриотов-националистов-монархистов-фундаменталистов страны прекраснее, чем СССР 1952 года – а тут явился проклятый Никита Сергеевич и всю борьбу с космпополитизмом изгадил. Прямая связь, по мнению той же общественности, есть и у хрущевской эпохи с капитуляциями конца 1980-х. Потерпев поражение накануне семидесятых, враги русского народа и агенты ЦРУ, мол, все-таки взяли свое двадцатью годами позже. Так от Хрущева злокозненного пострадал  русский человек и при жизни, и после смерти вождя.

Нечего и говорить, что почти все претензии к эпохе 1956-1964 – скорее фантазии дерущихся теперь партий, нежели историческая правда. Да, грубость внешнеполитическая и культурная была свойственна парню из Юзовки, который, по замечанию мистера Рокфеллера, стал бы отличным главой американских профсоюзов. Но тот культурный расцвет, что случился хрущевское десятилетие, все-таки стоит того, чтобы снисходительно отнестись к парочке неуклюжих инцидентов вроде ругани по адресу «абстракцистов». Ибо дистанция между торжеством Бабаевского и Ко, а также молчанием «подпольной культуры» при позднем Сталине – и роскошью чтения Солженицына десятью годами позже слишком уж велика. Что же до атаки на «буржуя-империалиста», то, как мы теперь знаем, политика по определению профессия наступательного жанра. Отступаешь ты, значит выигрывает кто-то другой, только и всего, и как раз невозможность появления хамского ботинка на трибуне в 21 веке во многом дает возможность объявить Россию и соучастником второй мировой войны, и родиной фашизма, и Бог знает чем еще. Полвека назад об отечестве нашем высказывались куда как уважительнее – и не только левые интеллектуалы, но и «тузы» того самого капитала, которому грозил Хрущев. Все же позднейшие русские с ними расшаркивания не только не прибавили к нам любви, но и добавили презрения. Либералов эта участь, кстати, также не избежала.

Ругань по адресу хрущевских времен из патриотического лагеря и вовсе разоблачает самих патриотов. Добро бы их «украшала» одна ненависть к репрессированным – они, положим, верят, что при Сталине сажали исключительно евреев, иных нацменов, агентов разведок, космополитов и жуликов. Оставим это их убеждение, всякая аргументация здесь бессмысленна. Но тот факт, что именно ненавистный ревнителям русского народа Хрущев освободил от новейшей крепостной зависимости крестьян, выдав им паспорта, – игнорированием этого обстоятельства националисты полностью расписываются в том, что любовь к русским для них сродни вниманию к полезному скоту, свобода которого вредна и нежелательна. Но если б только паспорта – не забудем и о том, что именно хрущевское десятилетие принесло обычному человеку элементарный социальный комфорт. Массовое жилье с отдельными квартирами, доступные магазины и пригородные автобусы, пенсии, поблажки по части увольнения с работы и много, много еще самоочевидных деталей цивилизованного быта было дано именно тогда – сталинская же эпоха по части презрения к нуждам обывателя намного превосходила любые «антинародные реформы».

Выдвигаются крайними правыми и претензии за гонения на Церковь. Да, те годы были не лучшими для православной России – храмы закрывались, а на само существование церковной жизни смотрели еще хуже, чем чуть раньше или чуть позже. Однако новоявленные православные государственники отчего-то забывают, что физическое уничтожение огромного числа священников и монахов – деяние любимого ими Сталина, коего в их глазах почему-то полностью извиняет позднейшее милостивое разрешение остаткам Церкви «все-таки существовать». Он для них – все равно герой, и точка. Хрущев же, никого не расстрелявший за веру, враг, и все тут.             

Но главной добродетелью хрущевского десятилетия, косвенно проявившейся и в обаянии Дня Космонавтики, стала все-таки специфическая атмосфера эпохи. В те годы, по однозначным воспоминаниям всех непосредственных свидетелей, ощущался какой-то немыслимый общественный, социальный, улично-обывательский, эмоциональный подъем. Страх уже ушел, цинизма еще не было – и между ними на те краткие годы появился пресловутый «энтузиазм», это почти мифическое советское понятие, право на которое имеют только хрущевские годы. Если у Советского Союза и был исторический шанс, то он падает ровно на ту пору, когда тупиковый путь расстрелов был преодолен, но вялого нефтяного подкупа пока не существовало. Пусть относительное, в иных отношениях и вовсе условное, но все-таки единство общества и власти обозначилось только на рубеже пятидесятых-шестидесятых, чтобы чуть позже снова исчезнуть, и уже насовсем.

Что же до триумфального ощущения 12 апреля 1961 года, то у эпохи той не было лучшего дня. Сам образ Гагарина, сочетавший полноправное ощущение силы с мягким, гуманистическим пафосом «нового дня для всего человечества», заметно отличался как от угрожающих мифов сталинской эпохи с ее железными наркомами, так и от надрывно-мученических, а ля пионеры-герои, символов позднесоветского упадка. Гагарин в кои-то веки означал не героическую победу над кем-то (буржуем, голодом, кулаком, фашистом), но долгожданное счастье для всех (советских, дружеских, общечеловеческих, вообще земных).  Так пусть  времена его славы и помнят такими, воистину счастливыми – не забывая и о том, что всякое счастье, тем более социальное, политическое, обречено остаться кратковременным. Но доброй памяти, вопреки всем партиям и лагерям, эпоха 12 апреля несомненно заслужила.