22 июля председатель комитета Российского Сената по землеустроению и людеокормлению Иоанн Стариков заявил о необходимости восстановления собственности Русской Православной Церкви на отнятые у неё земельные угодья. Это речение государственного мужа стало зачином целой пиар-кампании, отдача от которой тем больше, чем меньше в отпускное время тем, коими можно заполнить полосы газетные. И служители престола и служители алтаря уже сообщили своё суждение, сводящееся к формуле: «вопрос, конечно, интересный, но все не так просто». И вот 30 июля состоялась встреча патриарха Алексия II с двумя мужами совета — не только Иоанном Стариковым, но и с Валерием Гореглядом, вице-спикером Совета Федерации. Не надо было быть прозорливцем, чтобы предсказать итог встречи: «вопрос интересный, но всё не просто, нужна дальнейшая проработка» — будет принят закон о статусе используемых сейчас Церковью земель, работать будут над ним совместно с Патриархом, всех земель не отдадут, но вопрос на повестку дня поставят. Суть ведь не во встречах, которые служат только поводом информационным для дальнейшего возгревания пиаровской кампании и для того, чтобы держать вопрос «на повестке».

Итак, во главу угла в этом деле надобно ставить не конкретные шаги, а саму атмосферу обсуждения вопроса о «реституции», ради какового обсуждения и следовало осуществлять громкие сенаторские инициативы. Вопрос с церковными землями исторически очень сложный — из-за этих земель на Западе устраивались расколы, войны и реформации, у нас ломали через колено церковный строй и церковных людей, пролито было немало крови, пота и слез, так что к теме следовало бы подходить предельно деликатно.  Наделять Православную Церковь земельными владениями начал еще святой креститель Руси князь Владимир, а его наследники и их приближенные — все, кто владел сколько-нибудь значительными земельными наделами, подхватили богоугодный почин — пожертвованная монастырю земля была верной гарантией постоянных молений о душе усопшего благодетеля. С другой стороны, монастырское хозяйство было исключительно эффективным и хорошо организованным — именно монашескому труду был обязан своим освоением русский ближний Север. Однако земля - это ценность, в средневековье — абсолютная, в наше время — серьезная и ощутимая. Государство, желавшее быть сувереном в своей стране, наталкивалось на тот факт, что церковные земли, хотя они не имеют психологического статуса частной собственности и предназначены для общественной пользы, не находятся в его (государства) распоряжении, не могут быть розданы любимым царским фаворитам, проданы за долги или на военные нужды и вообще создают для Церкви ситуацию «государства в государстве». Начинаются попытки отъема церковной земли. Сперва — идеологическим путем, с помощью церковного движения нестяжателей, отказывавших Церкви в праве иметь имущество, но встретивших энергичную оппозицию в лице преподобного Иосифа Волоцкого. Затем более прямо, со ссылкой на государственную необходимость, при помощи учрежденного при царе Алексее Михайловиче «монастырского приказа», борьба против которого была одной из действительных пружин в падении знаменитого патриарха Никона (Никон пострадал сам, но добился временного устранения приказа). Петр I перевел церковные земли под государственную опеку, назначив Церкви постоянное государственное содержание, а Екатерина II осуществила полную секуляризацию церковных земель, переступив через протестовавшего против этого митрополита Ростовского Арсения Мацеевича. Те три миллиона га дореволюционных земель — это оставшийся Церкви после секуляризационных пертурбаций жалкий приусадебный участок, обобранный большевиками и примкнувшими к ним крестьянами заодно с действительно лакомым кусом помещичьих земель.

Почему вдруг возникла идея вернуть — не все, как указывают инициаторы, но хоть что-нибудь? Аргументация, как и в случае с секуляризацией, чисто прагматическая. Дело не в том, что награбленное хорошо бы возвращать (при массовых исторических катаклизмах вопросы возвращения награбленного никогда не решаются просто, и здесь понятно, что если вести речь о реституции в прямом смысле, то скоро не будет отбою и от светских частных собственников). Дело и не в надежде государства и его отдельных служителей на то, что в монастырях до кончины мира будут молиться и жечь свечи за благодетелей. Дело, по словам Старикова, в том, что «аграрно-продовольственный комплекс, получивший новый импульс с принятием закона "Об обороте сельхозземель", нуждается в таком традиционно эффективном собственнике и хозяйствующем субъекте, как Русская православная церковь», а «с точки зрения государства такой шаг, как возвращение конфискованных земель церкви, позволит сохранить значительную часть земельного фонда страны от незаконной распродажи и неэффективного использования, а также создать в сельской местности центры экономической и политической стабильности». Другими словами, сенатор лелеет надежду на то, что нынешние наследники преподобных Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского благоукрасят землю, которую в противном случае расхитили бы растратчики и проела бы приватизационная моль, да заодно еще и сельское хозяйство поднимут на новую высоту, благо известно, что древний монастырь был в смысле эффективности единственной альтернативой помещичьей усадьбе, далеко превосходя любые крестьянские хозяйства.

Идея достойная, консервативная, и, несмотря на привкус некоторого утилитаризма, вполне заслуживающая внимания. И в самом деле — «одухотворение» земли клерикализацией и принцип «вся Россия – наш монастырь» могли бы стать не худшей основой для восстановления народного хозяйства. Но вот готова ли сама Церковь к подобному развороту событий? Нынешняя РПЦ более кажется консервативным институтом со стороны, чем является им изнутри. Структура современного церковного хозяйства вполне соответствует принципам акульего бизнеса, а взгляды церковных сановников весьма далеки и от «нестяжательства», и от «осифлянства», и вообще от какой-либо романтики. Не случайно на встрече с сенаторами Патриарх попенял им на то, что вокруг серьезного дела подняли слишком много шума, и общественное обсуждение стало слишком широким — мол, серьезные дела так не делаются. Да и достигнутые  на встрече результаты не обнадеживают консервативного романтика — РПЦ готова взять только то, чем сама считает себя способной «эффективно распорядиться», то есть только земли, из которых можно извлечь доход, вложив минимальные средства. Никакого подвига — голый прагматический расчет. Собрат Старикова по собеседованиям с Патриархом — Валерий Горегляд значительно лучше понял логику Патриарха, заявив, что сомневается в том, будет ли Церковь эффективным хозяйственником, и видит цель инициативы в другом — помочь Православной Церкви выиграть соревнование с пришедшими в Россию богатыми иностранными конфессиями (такими как Католичество, с которым у РПЦ развернулась нешуточная война). Фактически речь о том, чтобы «подбросить деньжат» Церкви не непосредственным трансфертом, а натурой, предоставив РПЦ самой заботы по утилизации сельхозугодий.

Сама РПЦ заинтересована именно в такой формуле, укладывающейся в общую стратегию действий её иерархов в последнее десятилетие. РПЦ не настаивает всерьез на возвращении былых прав и преимуществ — ни государственного статуса, ни привилегий, ни особых прав, ни, тем более, всего разграбленного имущества. Церковные иерархи постоянно указывают на то, что это «невозможно» и «не нужно», однако тема «реституции» всплывает с большой регулярностью. Фактически речь идет о тонком, дипломатичном и деликатном шантаже общества и государства: «мы не требуем всего (а вы нам много чего должны), но давайте вы отдадите нам минимум (в который входит все наиболее доходное и «эффективное»)».

Нельзя не признать эту игру, в рамках которой, скорее всего, и затеяна нынешняя кампания по возвращению земель, психологически безупречной. Смущает только то, что ведет ее Церковь. Общество, ожидающее от нее подвига, может испытать разочарование,  ища подвижника и наталкиваясь на менеджера.