Трое суток граждане России пытались узнать, что происходит. Старались вычленить достоверную информацию из новостных выпусков, пытались составить единую картинку из сообщений и репортажей.
Теперь люди задаются другими вопросами: как назвать то, что произошло? Как это объяснить и что это все значит? События – совершенно не рядовые, не вписывающиеся не только в повседневность, но и в привычную уже череду нападений и терактов. Типовые определения здесь не годятся, и тем сильнее потребность в объяснениях, тем важнее осмыслить произошедшее, встроить его в картину мира, указать смысловые связи, назвать причины и попытаться угадать последствия. Ответы на все эти вопросы будут предлагать журналисты и эксперты, обозреватели и толкователи. И сами события в этих толкованиях будут уже представлены не хроникой, а все более сжатыми словесными формулами, и формулы эти вовсе не предназначены для точного и детального описания событий, а нужны для того, чтобы связать то новое, для чего еще нету пока слов, с чем-то более знакомым, вписать в известную систему смысловых и идеологических координат.
Через несколько недель мало кто уже будет помнить столь важные ныне подробности произошедшего. Ведь большинство людей воспринимает события в Беслане только через СМИ, а СМИ устроены так, что поток информационных сообщений не должен иссякать. Произойдут новые события, появятся более свежие новости, вновь вернутся в центр внимания ЮКОС и Ирак, Буш и Керри, хоккей и теннис. И вместо хаотически кипящих и обжигающих подробностей в памяти обывателей останутся те самые короткие словесные формулы, привязывающие смысл событий к идеологемам. Именно смысл и звучание этих формул определит, как запомнит и поймет общество события Беслана.
Известно, что затверженные журналистские штампы далеко не всегда адекватно отражают суть и смысл событий. Год назад, в десятилетний юбилей октября 1993, много говорилось о лживости выражения «расстрел парламента», которым принято обозначать те события. Предстоящая через месяц годовщина покажет, удалось ли поколебать этот штамп.
Но бороться с уже укоренившимся штампом – дело неблагодарное. Гораздо правильнее сразу произнести верные слова, которые помогут дать четкую смысловую форму расплавленному потоку событий.
Два года назад, после "Норд-Оста", за общественное признание боролись две основных позиции, представленные в медиа-пространстве двумя наборами ключевых понятий и формул. Позиция части либеральных СМИ опиралась на понятия «акт отчаяния», «переговоры», «искать политическое решение», «жертвы штурма», «отравленные заложники». Противоположная позиция выражалась словами «нельзя уступать террористам», «спецоперация по освобождению заложников». Следует подчеркнуть, что тогда позиция власти была ясно и своевременно выражена заместителем министра внутренних дел Васильевым, который без громких фраз, четко и детально обрисовал ход и смысл операции. В те дни явственно столкнулись две воли, обществу представлены были две позиции, и каждый мог и должен был выбрать, какая позиция для него своя, а какая – чужая.
То политическое и идеологическое размежевание существует и теперь. И вновь со стороны части российских и западных СМИ мы слышим и читаем давно знакомые слова: «повстанцы», «жертвы штурма», «заложники кремлевской политики», «искать политическое решение», «вести переговоры с Масхадовым». За этими словами стоит картина мира, в которой маленькая горная республика самоотверженно борется с российскими колонизаторами, где женщины и дети противостоят жестоким спецслужбам и коррумпированным кремлевским чиновникам. И хотя картина событий в Беслане с трудом вписывается в эту систему понятий, мы вновь слышим эти слова со страниц Le Monde, Die Welt и Daily Telegraf.
Вновь, как и после 11 сентября 2001 года, громко звучат голоса сторонников концепции «третьей мировой войны», войны Запада против мирового терроризма. Говорится, что Россия должна забыть все обиды и встать в один ряд с США и Израилем, чтобы плечом к плечу бороться с "Аль-Каедой" и агрессивным исламизмом. Следует отметить, что такая позиция настойчиво звучит в эфире «Эха Москвы», где привычно было ожидать громкого и дружного хора правозащитно-обличительной риторики.
Со стороны власти в дни захвата школы не было слышно ничего внятного и определенного, и прошли сутки после трагической развязки, прежде чем прозвучало обращение президента к стране. Обращение совсем не рядовое и вполне необычное. События трех дней были вписаны в контекст истории последних полутора десятилетий, распада СССР и неадекватности политической и экономической системы страны. Путин не говорил о едином фронте западных держав против "Аль-Каеды", зато отчетливо сказано о ближних и дальних врагах, использующих террористов как инструмент для ослабления и расчленения России.
Перед нами три противостоящие идеологических схемы. Привычно-антироссийски развернутая идеологема «общечеловеческих ценностей»; трехлетней давности идея о едином фронте Запада против мирового терроризма; и новая, в жанре «хорошо забытая старая», концепция, отсылающая к классической геополитике 20 века: Россия одна против враждебного мира и перед ней стоит задача принять вызов, мобилизовать свои силы и отстоять свое место в мировой геополитической системе.
Все эти идеологемы кто как может облекает в новые формулы. Хуже всего это получается у сторонников общечеловеческой утопии, лучше всего у сторонников «России в кольце врагов». Однако, чем точнее и прямее звучат эти новые слова, тем очевиднее они обнажают несоответствие этих идеологем нынешней ситуации и нынешнему положению России. А ведь от того, будет ли найден верный тон, зазвучат ли те слова, которые будут адекватны ситуации, во многом зависит, сможет ли наша страна осознать себя и остаться Россией.
