В сеть слита новая прослушка. Это запись телефонного разговора Геннадия Зюганова с Иваном Мельниковым, крупным функционером КПРФ. Разговор довольно короткий. По длительности он равен трем, от силы четырем минутам. Обменявшись короткими приветствиями, Зюганов и Мельников переходят к обсуждению насущных вопросов. По всему видно, что собеседники давно и хорошо знают друг друга и понимают практически с полуслова. Вместе с тем беседа свидетельствует о наличии некоторых внутрипартийных разногласий в КПРФ - когда столь значительные фигуры в партийной иерархии не во всем друг с другом соглашаются, иного вывода не сделаешь. Беседа начинается с обсуждения какой-то комсомольской инициативы. В оценке ее как неудачной оба коммуниста практически солидарны друг с другом. Но затем разговор переходит к теме предвыборной борьбы. По тому, как мгновенно всплывает фамилия Глазьева, становится ясно, что блок "Родина" сегодня - главная головная боль коммунистических вождей. Но тут-то и обнаруживаются разногласия. Мельников старается убедить Зюганова, ссылаясь на политтехнологов и пиарщиков, что открытая критика блока и самого Глазьева больше вредит КПРФ, чем Глазьеву. Со стороны может показаться, будто младший товарищ по партии Мельников объясняет партийному руководителю Зюганову азы политического пиара. Однако из ответов Зюганова понятно, что прописные истины знакомы ему ничуть не хуже, просто в данном случае он принял четкое и осознанное решение не следовать простейшим правилам и законам. "Или у вас что-то личное?", - спрашивает Мельников. "Личное", - коротко отвечает Зюганов. Иван Мельников относится к ответу Зюганова с пониманием, но позволяет себе отметить, что "это вполне серьезно может отразиться...". Геннадий Андреевич не вдается с Мельниковым в дальнейшие дискуссии о пиар-технологиях. Он пытается обратить внимание товарища на то, что пиар-технологии сейчас не важны, что прошло время пиар-технологий: "Иван, ну ты же знаешь... Я бываю иногда вынужден... Ты же видишь, вокруг Видьманова ходят кругами. Пока обозначили, но не лезут. Понимаешь, что любого реального человека, кто делом занят каким-нибудь реальным, можно брать и все найдешь?". Иными словами, Зюганов говорит Мельникову о том, что в стране наступили другие времена и сейчас вообще-то не до Глазьева. Финальная фраза свидетельствует, что Зюганову и не до партии, и не до Глазьева, и не до предвыборной борьбы и, кажется, вообще не до политики: "Черт меня дернул тогда сына устроить к Семигину", - сокрушается Геннадий Андреевич. Иван Мельников торопливо и виновато, как человек, до которого слишком поздно дошел истинный смысл разговора, отвечает вождю:  "Но он, надеюсь, ни в чем таком не замешан? То есть, извините, это не мое дело. И не телефонный разговор". Формально извиняясь, Мельников делает последнюю попытку исподволь вернуть Геннадия Зюганова в русло политических проблем и задач. Однако следующий ответ соратника ставит крест на этих усилиях. "Да какая разница, - в сердцах говорит Зюганов. - Я думаю, они меня даже в сортире со всех сторон фотографируют. Можно даже к доктору не ходить, обратился в ФСБ - и на тебе все анализы. Вынужден говорить и делать не совсем то, что хотел бы. Это полицейское государство. Разгул полицейщины. Ладно, пойду спать. Им теперь на всю ночь анализировать наговорили". Мельников вынужден сказать на это только: "Спокойной ночи".  Конец записи.

Зюганов и Мельников разговаривают друг с другом в интонации советских партийных руководителей, какими мы знаем их по фильмам и романам прошлого. Создается ощущение, что на дворе то ли 1964, то ли 1982 год. Они обращаются друг к другу по имени-отчеству, но при этом на "ты". Так и видишь Геннадия Андреевича, скинувшего пиджак, в домашних туфлях, но все еще при галстуке, расположившегося у эбонитового телефона.  На столе дымится коричневый чай в граненом стакане с мельхиоровым подстаканником. А на другом конце провода Иван Мельников, застегнутый на все пуговицы, вспотевший, напряженно выпрямленный в кожаном кресле. Окно рабочего кабинета Мельникова - единственное освещенное окно в этот поздний вечер; на улице затухает движение и запоздалые трудящиеся торопятся по заснеженным тротуарам в теплое метро.

Первая же мысль, - что этого телефонного разговора не было вовсе, что его от начала до конца сочинили в каком-нибудь антикоммунистическом штабе с целью опорочить КПРФ в глазах патриотических избирателей. Геннадий Андреевич вроде бы и борец за идею и о Родине думает, но его реплики устроены так, что по всему выходит: больше всего Зюганов озабочен собственной персоной.  В реплике про сортир вроде бы и есть тонкая аллюзия  знаменитого выражения президента страны, но речь-то не о стране, а о Зюганове лично, и потому виден не вождь трудового народа, не революционер, а загнанный и напуганный аппаратчик, которому самое  время отправляться спать. Его время прошло.  

Но чем больше вдумываешься, тем лучше понимаешь, что в слитом телефонном разговоре отразился хоть и забытый, но хорошо отработанный и совсем не чуждый брежневскому агитпропу образ вечно беспокойных пожилых производственников из пьес Гельмана-старшего, в начале двадцать первого века вдруг обнаруживших, что их жестоко обманули, или, как говорит сам Зюганов в этом телефонном разговоре, "кинули". Попутно он справляется у Мельникова, правильно ли он использует слово из "молодежного сленга".  На что осторожный Мельников отвечает: "Я не очень-то разбираюсь в молодежном сленге. Да, по-моему, это и не молодежный уже...". "Кинули" - чужой для них язык, они не хищники, а жертвы, они, вопреки распространенному мнению, не являются частью системы, не встроены в бандитско-капиталистические отношения, не выполняют безропотно указания со Старой площади, не пилят вместе с олигархами и кремлевскими чиновниками финансовые пласты и вообще - заблудшие овечки, свалившиеся вместе со всеми в волчью яму.

На лощеных физиономиях оторванных от народа дельцов проступило страдальческое народное выражение - выражение терпящих от властного произвола людей. Коммунисты на наших глазах вочеловечились. И немудрено. Кремлевская дубина, которая нынче гвоздит коммунистов, догвоздилась до того, что в свое время погубила кремлевскую власть образца 1991 года: с 1987 года старательно преследуя Ельцина и сливая в прессу его пьяное выступление в Америке и прочие пикантности, правительство СССР получило неожиданный результат: классический партийный аппаратчик, глава Московского горкома КПСС, превратился в народного героя, кумира либеральной интеллигенции, глашатая свободы и отца русской демократии. Памятуя об этом славном опыте, модернизированный штаб КПРФ образца 2003 года, видимо, и придумал эту фальшивку, которая - спасибо ОРТ и РТР - выглядит теперь самым естественным образом.