Обращение правозащитников и общественных деятелей к Владимиру Путину, опубликованное на сайте Колокол, не совсем похоже на традиционные истерические мантры, которыми уже несколько лет нас потчуют многие из этих авторов. На этот раз текст вполне спокойный и внятный. Маленькая преамбула и 9 вопросов – все, в общем, по делу, без повторов и излишней риторики (не сказать, что совсем без нее, но в разумных пределах).
Впрочем, по существу у авторов письма только один вопрос: почему уважаемый президент не хочет идти на переговоры с Масхадовым. Остальные – камуфляж, вариации на тему и обрамление для большей убедительности. Причем сформулирован этот вопрос предельно жестко: «Господин Президент, какое число российских военнослужащих и мирных граждан, погибших от военных действий, карательных операций и от действий террористов-смертников, Вы сочтете настолько ужасающим, чтобы решиться начать переговоры о прекращении войны с противоборствующей стороной, с политическими лидерами чеченских сепаратистов?»
Прежде чем отвечать на остальные 8 вопросов, логично было бы ответить на этот главный и, по сути дела, единственный вопрос.
Итак, в Чечне идет война, гибнут граждане России, а президент не хочет сделать одного простого шага, чтобы это все прекратить. О том, что как таковой войны уже по сути дела никакой нет, авторы письма не говорят, но, в общем, по умолчанию все с ними согласны: их основной аргумент – теракты в Чечне и за ее пределами. Действительно, трудно говорить о войне, когда за все лето было не более пяти-шести сообщений о каких-либо стычках, напоминающих боевые действия. Да и то во всех практически случаях воевали чеченцы с чеченцами, то есть боевикам давали отпор подразделения, сформированные новой местной властью.
Другое дело – теракты. Они действительно не прекращаются, от них действительно страдают и гибнут люди. Однако если предмет разговора – теракты, то решительно непонятно, при чем здесь Масхадов и другие претендующие на легитимность лидеры сепаратистов. Если Масхадов причастен к терактам, является их спонсором и организатором, то надо об этом прямо заявить, и тогда действительно будет предмет разговора. В противном случае – то есть если верить его заявлениям о том, что он к этому не имеет никакого отношения – с ним просто не о чем ни говорить, ни договариваться. Вести переговоры и договариваться тогда надо с людьми типа Басаева или, что еще вернее, с их спонсорами. Вопрос только - о чём.
В принципе, такие переговоры – дело отнюдь не невозможное. Спецслужбы и подразделения антитеррора во всем мире часто вступают в переговоры с террористами, захватывающими заложников, и искусство таких переговоров – одна из главных составляющих успеха антитеррористической деятельности. Переговоры, на которых настаивают подписанты обращения, и есть те самые переговоры с террористами, в заложниках у которых сегодня так или иначе все мы. Однако цель таких переговоров - спасение жизней людей, выигрыш времени, игра и взаимный обман, а вовсе не выработка компромисса и заключение каких-то политических договорённостей. И уж во всяком случае такие переговоры не может вести президент страны. Как, впрочем, не может их вести и Масхадов – человек, претендующий на легитимность.
Масхадова часто сравнивают с Арафатом – в том числе и авторы обращения. Принципиальной разницы между Масхадовым и Арафатом и в самом деле очень мало. Разница заключается в политическом статусе Палестины и Чечни: первая является субъектом международного права, а вторая – нет. Если бы Палестина была международно признанной частью Израиля, ни о каких переговорах с Арафатом речи бы не шло – вне зависимости от того, насколько умеренным он является и каких взглядов придерживается. А потому проект "палестинизации Чечни", с привлечением Масхадова на роль чеченского Арафата, а Басаева – на роль лидеров "Хамаса", заранее обречён на неудачу. Сколько бы сил и средств ни вкладывали его авторы в подготовку шахидов и рекламную кампанию внутренних пораженцев.
России, впрочем, борьба с их деятельностью и в самом деле обходится недёшево, и этих потерь будет ещё немало. Вопрос лишь в том, становятся эти потери больше или меньше с течением времени. Что хуже: взрывы шахидов-одиночек или массовые убийства, этнический геноцид русских, работорговля и бандитские набеги, ставшие в дудаевско-масхадовские времена повседневной реальностью Чечни и сопредельных территорий? Что обходится дороже для российской экономики: бюджетные расходы на восстановление Чечни или те огромные прямые и косвенные потери, которые она несла от бандитского анклава на своих южных окраинах? Кто страшнее для мирных жителей Чечни и близлежащих регионов: российский милиционер, у которого, во всяком случае, есть командиры и закон, которым он должен подчиняться, или вооружённый абрек, не подчиняющийся никому и ничему? Всё это вопросы, ответы на которые дать крайне тяжело, ибо выбирать всегда приходится "из двух зол" и далеко не всегда сразу очевидно, какое из них – меньшее. Однако не сделав этого выбора, невозможно не только отвечать на вопросы, заданные в письме правозащитников, но даже и задавать их.
